Сахаров мог быть доволен собой. Хотя заместитель Зельдовича - А.С. Компанеец - усомнился сначала в его проекте, сам Зельдович "мгновенно оценил серьезность" нового предложения. Было решено, что группа Тамма занимается исключительно Слойкой, а группа Зельдовича продолжает работу по Трубе и одновременно помогает фиановцам. Так что ситуация, которая так удручала Беленького вначале, изменилась радикально.
Сейчас еще легче оценить физическую интуицию Сахарова. Много позже он догадался, что основная идея проекта Трубы была "цельнотянутой", т.е. основанной на разведывательной информации. И тогда в 1948 году никто не знал, что американцам понадобится еще два года, чтобы признать тупиком их прототип - Классический супер. А советскую версию - Трубу - закроют лишь через пять лет.
Так что если бы детальные данные, предоставленные Фуксом весной 1948 года, сообщили фиановцам, то это скорее помешало бы им увидеть тупиковость этой схемы. Само содержание сообщений Фукса подтверждает независимость Слойки, поскольку они не имеют ничего общего.
Итак, фиановский проект термоядерной бомбы родился незапланированно и, можно сказать, вне атомного проекта, в некотором смысле случайно. Впрочем, в той же мере случайно делаются и открытия в чистой науке.
Главную причину успеха - человеческий фактор - обсуждать нечего: таланты необъяснимы. Можно говорить об условиях, в которых таланты действовали. Таммовская группа продолжала жить обычной научной жизнью: семинары, научные новости. И прикладные бомбовые проблемы они рассматривали в том же свободном духе, что и чисто теоретические.
Это проявилось уже на "филологическом" уровне - сравним фиановские термины Слойка и Лидочка с официальным РДС (в обеих дошедших до наших дней расшифровках: реактивный двигатель Сталина или Россия делает сама) и с Трубой, сухо обозначающей геометрию. Американским физикам хватало чувства юмора ввести в чистой физике термины "кварк", "странность" и "очарование", однако в бомбовой физике, делавшейся за высокими стенами Манхэттенского проекта, в употребление вошли гораздо более претенциозные термины Classical Super и Alarm Clock - Классический супер и Будильник (буквально - Часы с сигналом тревоги), предназначенный разбудить человечество. Быть может, такая серьезность способствовала укоренившемуся английскому переводу сахаровской Слойки - Layer Cake. А дешевая булочка-слойка - это вам не слоеный торт.
Руководитель группы Тамм во многом определял свободный и дружный характер фиановских термоядерных поисков. Его неизлечимый энтузиазм помог преодолеть ощущение безнадежности, характерное для термоядерной проблемы в 1948 году.
Осталось только сказать, что слова "слойка" и "лидочка", не говоря уже об их физическом смысле, оставались секретными до конца жизни Сахарова, - их рассекретили только после его смерти, в 1990 году, для мемориального выпуска журнала "Природа". Поэтому Сахаров в "Воспоминаниях" ограничился только следующим:
По истечении двух месяцев [после образования группы Тамма в июне 1948 года] я сделал крутой поворот в работе; а именно, я предложил альтернативный проект термоядерного заряда, совершенно отличный от рассматривавшегося группой Зельдовича по происходящим при взрыве физическим процессам и даже по основному источнику энерговыделения. Я ниже называю это предложение "1-й идеей".
Вскоре мое предложение существенно дополнил Виталий Лазаревич Гинзбург, выдвинув "2-ю идею".
Что ощущал Сахаров, занимаясь термоядерным изобретательством? Об этом он вспоминал спустя три десятилетия:
Термоядерная реакция - этот таинственный источник энергии звезд и Солнца в их числе, источник жизни на Земле и возможная причина ее гибели - уже была в моей власти, происходила на моем письменном столе!
Действительно ли он уже в 1948 году думал о гибельности термоядерной энергии для родной планеты? Мысль эта лишь в конце 50-х годов стала "тривиальной", после того как термоядерные взрывы произошли на испытательных полигонах США и СССР. А в самые первые годы ядерного века только наиболее прозорливые физики-теоретики осознали, что это не просто новая мощная бомба, а оружие конца света.
В 1948 году Эйнштейн поставил вопрос так:
Неужели действительно неизбежно, что из-за наших страстей и унаследованных обычаев мы обречены уничтожить друг друга до конца, так что не останется ничего заслуживающего сохранения?
Этот вопрос прозвучал в статье Эйнштейна в ответ на открытое письмо четырех советских ученых. И хотя статью Эйнштейна не опубликовали в советской прессе, призрак гибели человечества уже ходил по миру. На свой вопрос Эйнштейн дал и ответ:
Цель избежать всеобщего взаимоуничтожения должна иметь приоритет над всеми другими целями.
В то время, однако, к такому ответу не были готовы обе стороны мирового противостояния.
Сахаров рассказал о своем отношении "к моральной, человеческой стороне того дела", в котором он участвовал, и свою "всепоглощенность" этим делом в первые годы:
Главным для меня и, как я думаю, для Игоря Евгеньевича и других участников группы было внутреннее убеждение, что эта работа необходима.
Я не мог не сознавать, какими страшными, нечеловеческими делами мы занимались. Но только что окончилась война - тоже нечеловеческое дело. Я не был солдатом в той войне - но чувствовал себя солдатом этой, научно-технической. <> Со временем мы узнали или сами додумались до таких понятий, как стратегическое равновесие, взаимное термоядерное устрашение и т. п. Я и сейчас думаю, что в этих глобальных идеях действительно содержится некоторое (быть может, и не вполне удовлетворительное) интеллектуальное оправдание создания термоядерного оружия и нашего персонального участия в этом. Тогда мы ощущали все это скорей на эмоциональном уровне. Чудовищная разрушительная сила, огромные усилия, необходимые для разработки, средства, отнимаемые у нищей и голодной, разрушенной войной страны, человеческие жертвы на вредных производствах и в каторжных лагерях принудительного труда - все это эмоционально усиливало чувство трагизма, заставляло думать и работать так, чтобы все жертвы (подразумевавшиеся неизбежными) были не напрасными. <> Это действительно была психология войны.
Психологию войны создавала советская пропаганда, и ей было из чего создавать. В 1949 году знаменитый философ и математик Бертран Рассел, вовсе не ястреб и не служащий военно-промышленного комплекса, написал:
Если только советское правительство не изменит своей позиции, что не кажется вероятным, боюсь, мы должны заключить, что никакого подхода к объединению не возможно до следующей мировой войны. <> Если - вопреки тому, на что я в глубине надеюсь - только война способна предотвратить всеобщую победу коммунизма, я, со своей стороны, принял бы войну несмотря на все разрушения, которые она должна повлечь.
Шесть лет оставалось до манифеста Эйнштейна-Рассела 1955 года, с которого началось Пагуошское движение ученых за мир и ядерное разоружение. Это шестилетие вместит в себя рождение водородной бомбы и смерть Сталина.
Президент Академии наук и инженер по ржавчине
По воле истории изобретение фиановской водородной бомбы происходило на фоне лысенковского разгрома биологии и аналогичной угрозы, нависшей над советской физикой. В то время когда Сахаров писал отчет о Слойке, его ближайший соучастник по термоядерному делу, заклейменный "низкопоклонник" Гинзбург готовил выступления на Всесоюзном совещании.
15 января 1949 года Гинзбург направил С.И. Вавилову семнадцатистраничный текст своего выступления с запиской:
Мне казалось уместным направить Вам текст моего предполагаемого выступления в прениях по Вашему докладу. Это выступление было мне предложено сделать, и предлагаемый его проект обсуждался у нас в ФИАНе.
Три четверти выступления Гинзбурга посвящены "философии современной физики", последняя четверть - "вопросу о борьбе за честь, достоинство и приоритет советской науки". Гинзбург признал и "себя повинным" в том, что "писал работы и не задумывался над тем, не забыл ли где-либо указать или подчеркнуть приоритет отечественной работы". А заканчивается его выступление цитатой из Сталина: "Не только догнать, но и превзойти в ближайшее время достижения науки за пределами нашей страны".
Это Гинзбург писал, "догоняя и превосходя" Запад по термоядерному делу и обеспечив, в частности, отечественный приоритет в применении LiDочки.
Тяжелее было главному докладчику - Вавилову. Ему, президенту Академии наук, пришлось дважды переделывать свой доклад, подбирая идеологические формулы, удовлетворяющие надсмотрщиков из ЦК. Вавилов-президент мог благодарить себя - директора ФИАНа - бомбовые успехи его теоретиков помогли избежать этого позора: совещание отменили, и все три варианта его доклада отправились в архив.
Избежал, однако, Вавилов только этого позора. Главного организатора совещания - усердного научного чиновника, замминистра высшего образования - сразу же сделали главным ученым секретарем академии, и только спустя несколько месяцев "оформили" избрание этого выдающегося деятеля советской науки сразу в академики, минуя ступень члена-корреспондента. А 24 мая 1949 года Вавилов председательствовал на заседании Ученого совета "О космополитических ошибках, допущенных сотрудниками ФИАНа". Одним из "выявленных" четырех космополитов был Гинзбург. Вавилов называл грешников по имени-отчеству, грешники произнесли полагавшиеся ритуальные слова, и на этом для них все кончилось. Но не для Вавилова.
В 1949-1950 годах журнал "Доклады АН СССР" поместил четыре статьи некоего Знойко. В журнале, предназначенном для срочной публикации новых, сжато изложенных результатов, читаем:
81 год тому назад великий русский химик Д.И. Менделеев сформулировал основной, естественный закон природы. <> Как известно, гениальные предсказания Д.И. Менделеева сбылись. <> Как известно, одному из авторов этой статьи (А.П. Знойко) удалось найти зависимость между изменяющимися свойствами ядер, удельным зарядом последних и их структурой. <> Ясно видна глубина менделеевского метода - метода, стимулирующего развитие химии атомов и физики ядер, метода, с помощью которого науке сегодняшнего дня удается дальше проникнуть в тайны природы. <> За элементом 96 идет элемент 97 [а вы как думали?], который за два года до своего получения [американскими физиками] был предсказан на основе открытия периодической системы атомных ядер с помощью менделеевского метода. Этому элементу мы предлагаем дать название "менделевий" и установить символ Md.
В "Докладах АН" статьи публиковались только по представлению членов академии. Кто же представил наукоподобную ахинею Знойко?
Сам главный редактор и президент Академии наук Сергей Вавилов.
Неизвестно, какие силы для этого удалось мобилизовать ныне безвестному Знойко. Но силы эти, несомненно, были очень велики, если в сентябре 1949 года сорокадвухлетний инженер, специалист по коррозии в черной металлургии, то есть по ржавчине, стал заведовать в Московском университете секретной ядерной лабораторией, созданной специальным постановлением правительства. Он же возглавил уникальный по названию "эмпирический отдел" этой лаборатории. Ему бы еще научную биографию, сопоставимую с лысенковской, и… за эмпирическую историю советской физики трудно было бы поручиться.
Как мог Сергей Вавилов нести столь тяжкое бремя стыда - быть президентом сталинской Академии наук?
В ноябре 1948 года он получил открытое письмо от Генри Дэйла - президента Лондонского Королевского общества (английской Академии наук). Английский биолог и нобелевский лауреат просил исключить его из числа иностранных членов советской академии. Происшедший незадолго до того лысенковский погром советской биологии поставил жирную точку на истории загадочного исчезновения Николая Вавилова, иностранного члена британской Академии наук. В письме из Англии брат Николая Вавилова прочитал:
С тех пор как Галилей угрозами был принужден к своему историческому отречению, было много попыток подавить или исказить научную истину в интересах той или иной чуждой науке веры, но ни одна из этих попыток не имела длительного успеха. Последним потерпел в этом неудачу Гитлер. Считая, г-н Президент, что Вы и Ваши коллеги действуете под аналогичным принуждением, я могу лишь выразить Вам свое сочувствие.
Сергей Вавилов был вынослив. Но чем дальше, тем большее бремя стыда приходилось ему нести. Из президентов советской Академии наук он пробыл на этом посту самое короткое время - пять с половиной лет, был самым широко образованным и… произнес наиболее постыдные речи. Но он переступал через свое Я не только чтобы удовлетворить власть имущих. Он заботился о тех, кто, по его мнению, заслуживал заботы, даже если лично они были ему далеки.
Например, Гинзбург вспоминает, как Вавилов относился к сотруднику ФИАНа, который подавал надежды, но был "довольно плохо воспитан (правда, скорее, это не вина его, а беда, однако дела это не меняет), раздражал своей нервозностью (ее принимали за нахальство) и, наконец, иногда говорил явные глупости. Известно, ум и способности - разные категории. Так вот, я помню выражение лица Сергея Ивановича [Вавилова] в ряде случаев: он все видел, несомненно, бывал недоволен, но не реагировал словом или делом и, главное, когда нужно, помогал этому человеку, защищал его". Особый вес, этому свидетельству придает то, что "этот человек" - сам Виталий Гинзбург.
Вавилов помогал людям, преданным науке. Наука для него была безусловной ценностью, главным инструментом человеческого прогресса.
Но все же и выносливость Вавилова имела границы. У окружавших его сложилось впечатление, что он, от природы физически крепкий, в последние месяцы жизни, страдая от сердечной недостаточности и отказываясь от врачебной помощи, "сознательно шел навстречу концу". Такой уход, во всяком случае, не выглядел политическим шагом, который подвергнул бы дополнительной опасности дело, которому он служил. Но само служение теряло смысл.
Включение ФИАНа в атомный проект уже не выглядело успехом. Вавилов ведь стремился укрепить широкий фронт академических исследований. Но "высшие государственные интересы" потребовали, чтобы главный теоретик ФИАНа Тамм и многообещающий его ученик Сахаров весной 1950 года покинули ФИАН и фундаментальную науку. уехав "в неизвестном направлении", чтобы посвятить всю свою творческую энергию проблеме военной спецэнергии.
О том, что Вавилов на пороге своего шестидесятилетия исчерпал выносливость, имеется красноречивое свидетельство Анны Капицы. По ее словам, в годы опалы Капицы "Вавилов исподтишка много делал Петру Леонидовичу хорошего". В начале 1951 года Капицы были приглашены на ужин к Вавиловым: