Несомненно, что Гоголю приходилось бывать в типографиях, где производился набор его сочинений, (при жизни писателя ни один том не был закончен печатью). Сохранилась записка Шевырева, гласящая, что "начато печатание… первых двух томов в Университетской, 3-го в типографии Готье, 4-го в типографии Семена"17. Об Университетской типографии мы уже говорили выше; здесь печатался первый том "Мертвых душ" (Пушкинская улица, № 34). Типография Готье помещалась на Кузнецком мосту, № 15 (дом не сохранился). Вблизи же находилась и типография Семена, на Софийке (ныне Пушечная улица) на территории нынешних домов № 4 и № 6 (прежние постройки не сохранились).
8 эти месяцы Аксаковы вновь переменили свое местожительство. Уже после смерти писателя, В. С. Аксакова сообщала матери Гоголя: "Мы жили эту зиму в деревне по обстоятельствам Денежным; больной сестре был нанят маленький домик, и кто-нибудь из братьев и из сестер постоянно с ней жил"18. Данилевский глухо говорит, что их квартира была на Поварской. 8 марта 1852 года Шевырев писал Погодину: "Посылаю тебе письмо, написанное к нам обоим вместе С. Т. Аксаковым (в связи со смертью Гоголя. - Б.З.). Отвечай ему через Ольгу Семеновну (жена С. Т. Аксакова. - Б. З.), которая остановилась у Спаса на Песках. У Хомякова назовут тебе или укажут дом, потому что близехонько. Я сам сейчас к ней еду"19. В письме к И. С. Тургеневу И. С. Аксаков точно называет местожительство их семьи зимой 1851/52 года, "…на Арбате, в Николо-Песковском переулке, в доме г-жи Серединской, во флигеле"20. Дом этот не сохранился. Владение Серединской занимало часть площади нынешней территории дома № 4 по улице Вахтангова.
9 января Гоголь был в Большом театре на бенефисе М. С. Щепкина. Характерно, что старые комедии и переводные водевили, из которых был составлен вечер, уже не могли удовлетворить зрителя, воспитанного на "Ревизоре" и "Женитьбе". Отмечая прекрасную игру М. С. Щепкина, П. М. Садовского, С. В. Шуйского, Н. В. Рыкаловой, газеты указывали, что "нынешний бенефис любимого всею Россиею артиста по своему составу едва ли не неудачнее прежних его бенефисов"21. Встретивший Гоголя в театре скульптор Н. А. Рамазанов сообщал художнику А. А. Иванову: "…Николай Васильевич здрав, но крайне задумчив и скучен"22.
Навестивший Гоголя еще 1 января Л. И. Арнольди отмечает, что он был "немного грустен". "От времени до времени в нем обнаруживалась мрачная настроенность духа без всякого явственного повода", - пишет А. Т. Тарасенков23. Но, тем не менее, Гоголь почти до последних дней не оставляет работы. И Арнольди, и Бодянский, и Тарасенков буквально в один голос свидетельствуют, что они или заставали его за работой, или видели только что отложенные корректурные листы или рукописи. Но, очевидно, Гоголь был уже настолько надломлен беспрестанной внутренней борьбой с самим собой, что достаточно было какого-либо внешного повода, чтобы это повело к роковым последствиям. Характерно в этом отношении мнение известного московского врача Овера, лечившего Аксаковых и случайно заставшего у них Гоголя. В. С. Аксакова записывает в своем дневнике: "…приезжал Овер, я пошла его провожать к Оленьке, он оттуда прошел прямо и сказал мне: "Несчастный!" - "Кто несчастный? - спросила я, не понимая, - да ведь это Гоголь!" - "Да, вот несчастный!" - "Отчего же несчастный?" - "Ипохондрик, не приведи бог его лечить, это ужасно!""24
В январе тяжело заболела тифом Е. М. Хомякова, сестра друга Гоголя, поэта Н. М. Языкова. 26 января она скончалась. Ее смерть, по словам доктора А. Т. Тарасенкова, "поразила его до чрезвычайности"26. "Смерть моей жены, - писал А. С. Хомяков А. Н. Попову, - и мое горе сильно его потрясли; он говорил, что в ней для него снова умирают Многие, которых он любил всей душою, особенно же Н. М. Языков… С тех пор он был в каком-то нервном расстройстве"26. Гоголь оставляет творческую работу, корректуры. Посещения друзей тяготят его.
Наступили последние дни жизни Гоголя в сумрачной квартире А. П. Толстого. Знакомство с ним С. Т. Аксаков считал "решительно гибельным для Гоголя"27. Мракобес и ханжа Толстой не понимал высокого значения дарования Гоголя, не чтил в нем великого русского писателя, цинично признавался, что он "вовсе не является поклонником сочинений" Гоголя28. С. озлобленной сектантской нетерпимостью он отнесся к предложению Т. Н. Грановского придать похоронам Гоголя общественный характер, к переносу его праха в университетскую церковь. Тогда, - писал Е. М. Феоктистов И. С. Тургеневу, - "он отказался взять погребение на свой счет, говоря: "Если так, то пусть хоронит, кто хочет", - и его хоронили на счет университета" 29. После смерти писателя славист П. А. Бессонов сообщал в одном из своих писем, что "партия "Москвитянина" проповедует о том спасении, которое пролила она в его (Гоголя. - Б. З.) душу религиозными впечатлениями, а (А. П.) Толстой, имея дух рассказывать, что Гоголь отдавал ему (перед сожжением. - Б. З.) 2-й том "Мертвых душ" и он не взял, прибавляет, что "впрочем в псалтыре заключается все, нужное для спасения""30. Проводником этих так называемых "спасительных" "религиозных впечатлений" был изувер и фанатик поп Матвей Константиновский. Под влиянием А. П. Толстого Гоголь, еще будучи за границей, вступил в начале 1847 года с ним в переписку. "Что послания о. Матвея в результате имели разрушительное действие на Гоголя - едва ли здесь приходится повторять… Но это было ничто в сравнении с живым словом. Испытанный оратор, о. Матвей тем более увлекался, чем очевиднее было впечатление на слушателя, и становился тем беспощаднее в своем обличении, чем беспомощнее оказывалась жертва", - пишет друг писательской юности А. П. Чехова беллетрист Ив. Щеглов (И. Л. Леонтьев), горячий поклонник творчества Гоголя31. Он же приводит красноречивый эпизод из деятельности М. А. Константиновского, показывающий, насколько губительным было его влияние на окружающих: "…за три года пастырства о. Матвея шумное и веселое село нельзя было узнать: мирские песни и игры в селе почти прекратились…даже малые дети в своих детских сборищах стали распевать исключительно тропари и кондаки… Для чего же, спрашивается, существует после этого в мире… радостное дыхание весны, любовь, звонкий детский смех и раздольная русская песня?!"32.
Константиновский нередко приезжал в Москву из Ржева, где он жил. Иногда он останавливался у А. П. Толстого. Его приезд в Москву в конце января 1852 года имел роковые последствия для Гоголя. Одинокий, измученный внутренними противоречиями, подавленный творческой неудовлетворенностью в работе над вторым томом "Мертвых душ", Гоголь оказался полностью не защищенным от его зловещего воздействия. Доктор А. Т. Тарасенков рассказывает, что Константиновский "прямо и резко, не взвешивая личности и положения поучаемого, с беспощадною строгостью и резкостью проповедовал" Гоголю, "как ничто земное не должно нас прельщать… для чего нам нужны силы?., разговоры этого духовного лица… так сильно потрясали его, что он однажды, не владея собою, прервал его речь и сказал ему: "довольно, оставьте, не могу долее слушать, слишком страшно""33. "Трудно, право, представить сцену более разительного контраста… - пишет Ив. Щеглов. - Гоголь, великий Гоголь, беспощадный сатирик, гениальный провидец сердца человеческого - бледный, потрясенный, почти скованный от ужаса в своем кресле… и перед кем же? Перед невзрачным и полуневежественным, исступленным попом, пугающим его больное воображение… Окончание трагедии - известно… Непосредственно вслед за отъездом о. Матвея с Гоголем началась та, так сказать, "духовная агония", которая повлекла за собой стремительное физическое разрушение"34.
Это подтверждается и А. Т. Тарасенковым, общавшимся с Гоголем в последние дни его жизни: "С этих пор он бросил литературную работу… стал есть весьма мало, хотя повидимому… жестоко страдал от лишения пищи… и сон умерял до чрезмерности… Это все не могло не обнаружить на его организм сильного действия"35.
5 февраля Константиновский уехал в Ржев, а через несколько дней, в ночь с 11 на 12 февраля, Гоголь сжигает рукопись второго тома "Мертвых душ". Подавленный свершившимся, он впадает в полную апатию и упорно отказывается от медицинской помощи. Силы его катастрофически падают. В 8 часов утра 21 февраля 1852 года Гоголь скончался.
Коронованный держиморда Николай I всю свою жизнь боролся с духовным ростом русского народа и в жгучей ненависти преследовал прогрессивные силы русского общества. Не было предела подлости для беспощадной расправы с носителями передового, живого русского слова: от пуль подставных убийц погибли А. С. Пушкин и М. Ю. Лермонтов, саблями горцев был изрублен писатель-декабрист А. А. Бестужев-Марлинский, сданного в солдаты поэта А. И. Полежаева сгноили в чахотке, лишь смерть спасла от сырых казематов Петропавловской крепости В. Г. Белинского. В этот скорбный перечень жертв следует включить и Гоголя, сломленного и затравленного сворой лицемерствующих святош и злобствующих мракобесов.
14
Вся Россия с великой болью оплакивала кончину вдохновенного писателя-гражданина, автора "Тараса Бульбы", "Ревизора", "Мертвых душ". В № 24 от 23 февраля "Московские ведомости" писали: "В четверг, 21-го февраля, в 8 часов утра, скончался Николай Васильевич Гоголь. Эти простые слова скорбно отзовутся во всех концах русского мира… Русской мысли и слову покойный оказал бессмертные заслуги. Его влияние на умы было глубоко и обширно. Его произведения, исполненные неистощимой жизни, останутся навеки дорогим достоянием народа". Трудно представить сейчас все действие этой краткой заметки, если даже весть о том, что жизнь Гоголя в опасности, взволновала всю Москву. Доктор А. Т. Тарасенков вспоминает: "В Москве уже прослышали о болезни Гоголя. Передняя комната была наполнена толпою почитателей таланта и знакомых его; молча стояли все со скорбными лицами… Казалось, каждый готов был поплатиться своим здоровьем, чтобы восстановить здоровье Гоголя, возвратить отечеству его художника…"1
Все слои московского населения скорбно переживали тяжелую утрату. Е. В. Салиас писал М. А. Максимовичу, что комната, где было выставлено тело покойного, "не вмещала числа посетителей"2. Грустные лица можно было видеть и в дворянской гостиной, и в аудитории университета, и в группе простолюдинов на улице. Уже упоминавшийся нами крепостной лакей Ф. Д. Бобков в день смерти писателя с горечью записывает в своем дневнике, как он, замученный от посылок барыни, чтобы согреться, "зашел в трактир и узнал, что скончался Николай Васильевич Гоголь. На Никитском бульваре, в доме графа Толстого, где жил Гоголь, весь двор был полон карет… Гоголь был настолько беден, что даже фрака порядочного не имел. Я видел Гоголя несколько раз, когда он приходил к Хомякову. Я хорошо помню его острый нос и сгорбленную фигуру с опущенной вниз головой. Вечером стал читать "Мертвые души""3.
22 февраля вечером тело Гоголя как почетного члена Университета было перенесено для отпевания в университетскую церковь (Моховая, № 9). Гроб вынесли Н. В. Берг, А. Н. Островский, Е. М. Феоктистов и несколько студентов. Стоял глубокий снег при легком морозе. Процессия двинулась по Никитскому (ныне Суворовскому) бульвару, по маршруту одиноких прогулок Гоголя. У Никитских ворот гроб был передан студентам. Е. М. Феоктистов тогда же писал И. С. Тургеневу: "Огромная университетская церковь не вмещала народу… даже ночью приходил народ поклониться ему. Можно сказать, что вся Москва перебывала у гроба"4. Известный гравер Иордан сообщал другу Гоголя, художнику А. А. Иванову: "Стечение народа в продолжение двух дней было невероятное… два дня не было проезду по Никитской улице. Он лежал в сюртуке… с лавровым венком на голове, который при закрытии гроба был снят… Каждый жаждал обогатить себя сим памятником"5. Из университетской церкви гроб Гоголя вплоть до Даниловского кладбища несли также на руках. Вынесли его из церкви профессора Н. Б. Анке, Т. Н. Грановский, П. Н. Кудрявцев, Ф. Л. Морошкин и С. М. Соловьев. "За гробом пешком шло несметное число лиц всех сословий… Нить погребения была так велика, что нельзя было видеть конца поезда", - писал Е. В. Салиас М. А. Максимовичу6.
Вся Москва приняла участие в похоронах Гоголя. Столь широкое участие населения в них встревожило московские власти. Московский генерал-губернатор Закревский снизошел до роли простого полицейского и лично наблюдал за всеми процессиями. 29 февраля он доносил шефу жандармов графу Орлову: "Приказано было от меня находиться полиции и некоторым моим чиновникам, как при переносе тела Гоголя в церковь, так равно и до самого погребения. А чтобы не было никакого ропота, то я велел пускать всех без исключения в университетскую церковь. В день погребения народу было всех сословий и обоего пола очень много, а чтобы в это время все было тихо, я приехал сам в церковь"7.
К имени Гоголя было запрещено привлекать внимание. Даже "ветхозаветный" "Москвитянин" навлек на себя кары. В № 120 "Северной пчелы" была помещена заметка Булгарина, граничащая по тону с политическим доносом: "Статья в пятом нумере "Москвитянина" о кончине Гоголя напечатана на четырех страницах, окаймленных траурным бордюром. Ни о смерти Державина, ни о смерти Карамзина, Дмитриева, Грибоедова и всех вообще светил русской словесности русские журналы не печатались с черной каймой. Все самомалейшие подробности болезни человека сообщены М. П. Погодиным, как будто дело шло о великом муже, благодетеле человечества, или о страшном Аттиле, который наполнял мир славою своего имени. Если почтенный М. П. Погодин удивляется Гоголю, то чему же он не удивляется…". И этой издевательской к памяти Гоголя заметки было достаточно, чтобы благонамереннейший Погодин был отдан под надзор полиции за траурную кайму!
Еще разительнее история статьи И. С. Тургенева на смерть Гоголя. Разделяя общую скорбь, он обращается из Петербурга в Москву к В. П. Боткину: "Нельзя ли попробовать напечатать то, что я написал о Гоголе (разумеется, без подписи) в "Московских ведомостях"… Мусин-Пушкин ее запретил и даже удивился дерзости так говорить о Гоголе - лакейском писателе" 8. Это письмо было перлюстрировано III отделением, которое незамедлительно потребовало от генерал-губернатора Москвы Закревского мер к предупреждению опубликования статьи. Но было уже поздно. Статья появилась 13 марта в № 32 "Московских ведомостей" под заголовком "Письмо из Петербурга" и, вопреки воле автора, за подписью "Т……въ". "Гоголь умер!.. - писал Тургенев. - Какую русскую душу не потрясут эти два слова?.. Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право - горькое, право, данное нам смертью, - назвать великим; человек, который своим именем означит эпоху в истории нашей литературы; человек, которым мы гордились, как одною из слав наших!.. Мысль, что его прах будет покоиться в Москве, наполняет нас каким-то горестным удовлетвореньем. Да, пусть, он покоится там, - в этом сердце России, которую он так глубоко знал и так любил, так горячо любил, что одни легкомысленные или близорукие не чувствуют присутствия этого любовного пламени в каждом им сказанном слове!..".
В III отделении был составлен "всеподданнейший доклад", в котором отмечалось, "что в нынешнее время литераторы являются действующими лицами во всех бедственных для государства смутах", и предлагалось сделать И. С. Тургеневу внушение в III отделении и учредить за ним надзор полиции. Однако Николай I счел эту кару недостаточной. Текст его резолюции гласил: "Полагаю этого мало, а за явное ослушание посадить его (Тургенева. - Б. З.) на месяц под арест и выслать на жительство на родину под присмотр…"9. Как известно, Тургенев был посажен 16 апреля на съезжую, а затем был отправлен в свою усадьбу Спасское.
Имя Гоголя становится опальным. Для феодально-крепостнического строя Гоголь-художник остался беспощадным обличителем, всей силой своего дарования разрушающим самые устои крепостничества. Попытки его родных закончить начатое им печатание собрания его сочинений встречают упорное сопротивление цензуры. 7 мая 1852 года С. П. Шевырев писал матери Гоголя: "По смерти Николая Васильевича я получил приказание остановить издание его сочинений впредь до разрешения начальства. Лица, принимающие живое участие в. судьбе семейства покойной заботятся о том, чтобы получить на то высочайшее разрешение…"10
Даже сдержанный в своих эпитетах С. Т. Аксаков в письме к Шевыреву говорит об этом времени, как о "безумном гонении имени Гоголя"11. Знакомый Гоголя Д. А. Оболенский вспоминал: "Цензорам объявлен было приказание - строго цензурировать все, что пишется о Гоголе, и наконец, объявлено было совершенное запрещение говорить о Гоголе. Наконец, даже имя Гоголя опасались употреблять в печати и взамен его употребляли выражение: "известный писатель". Вот при каких условия: друзья и родственники Гоголя должны были начать хлопоты об издании его сочинений и в том числе найденных отрывков из второй части "Мертвых душ"12.
Насколько велики были препятствия к изданию сочинений Гоголя, свидетельствует то, что его произведения после обычного рассмотрения в цензуре были направлены на специальный дополнительный отзыв к начальнику штаба жандармского корпуса Л. В. Дубельту. В своей докладной записке Дубельт вынужден был признать, что "цензоры отметили в ненапечатанных сочинениях и в рукописях Гоголя весьма много мест, почти на каждой странице, которые, будучи отдельно взяты, подвергались осуждению не потому, чтобы в них заключались преступные мысли, но потому только, что они могут быть истолкованы читателями в превратном виде и подать повод к неблаговидным заключениям"13.
Приступившему к завершению издания, начатого еще самим Гоголем, его племяннику Н. П. Трушковскому лишь через три с половиной года - 2 июня 1855 года - удалось получить подтверждение цензурного разрешения: Все эти годы частично отпечатанные листы четырех томов лежали в типографиях. В 1856 году собрание сочинений было дополнено еще двумя томами - пятым и шестым, куда вошли статьи из "Арабесок" и "Современника", сочинения, не бывшие в печати, отрывок из "Мертвых душ" и т. д. В редакции отдельных материалов принял участие О. М. Бодянский.