О том, в какой мере казнокрадство и взяточничество вошли в плоть и кровь николаевского режима и поощрялись сверху, наглядно свидетельствует красноречивая запись петербургского полицмейстера Ф. Б. Дубисса-Крачака. По его словам, "обычай" взяточничества, "как бы узаконенный, до того строго и точно соблюдался, что император Николай I посылал праздничные каждый раз по 100 руб. тому квартальному надзирателю, в квартале которого находился Зимний дворец"8. В этой ситуации становится вполне понятной общеизвестная фраза Николая I о том, что в "Ревизоре" досталось всем, а ему в особенности.
Московский журнал "Молва" посвятил первому представлению "Ревизора" большую воинствующую статью, написанную, как недавно установлено, Н. С. Селивановским, близким знакомым Белинского. Эта статья имеет громадное значение для уяснения той исторической обстановки, в которой осуществлялась московская постановка "Ревизора". В ней подчеркивается, что светские зрители, заполнившие в день премьеры театр, не могли не встретить враждебно пьесу Гоголя: "Так должно было быть, так и случилось!". Автор отмечает, что "…публика, посетившая первое представление "Ревизора", была публика высшего тону, богатая, чиновная, выросшая в будуарах… Эта публика не обнаруживает ни печали, ни радости, ни нужды, ни довольства… потому, что это неприлично, что это вульгарно. Блестящий наряд и мертвенная холодная физиономия, разговор из общих фраз или тонких намеков на отношения личные: вот отличительная черта общества, которое низошло до посещения "Ревизора", этой русской, всероссийской пиесы, изникнувшей не из подражания, но из собственного, быть может, горького чувства автора. Ошибаются те, которые думают, что эта комедия смешна, и только. Да, она смешна, так сказать снаружи; но внутри, это горе-гореваньице, лыком подпоясано, мочалами испутано. И та публика, которая была в "Ревизоре", могла ли, должна ли была видеть эту подкладку, эту внутреннюю сторону комедии?.. Мы сбираемся идти к. судье, или городничему, думаем, как говорить и что сказать ему, а публика, о которой говорим теперь, кличет судью, зовет городничего… С этой-то точки глядя на собравшуюся публику, пробираясь на местечко между действительными и статскими советниками, извиняясь перед джентльменами, обладающими несколькими тысячами душ, мы невольно думали: вряд ли "Ревизор" им понравится, вряд ли они поверят ему, вряд ли почувствуют наслаждение видеть в натуре эти лица, так для нас страшные… Уже в антракте был слышен полуфранцузский шепот негодования, жалобы, презрения: "mauvais genre!" - страшный приговор высшего общества, которым клеймит оно самый талант, если он имеет счастие ему не нравиться… мы слышали, выходя из театра, как иные в изумлении спрашивали: что же это значит?"9.
Статья в "Молве" гневно повествует о той закулисной борьбе, которая велась в дирекции московских театров против "Ревизора", бичует ее попытки обречь пьесу на провал. Это свидетельствует, что автор статьи (подписавшийся криптонимом "АБВ") хорошо знал обстановку, в которой осуществлялась московская постановка "Ревизора". 29 апреля Гоголь выслал пьесу М. С. Щепкину. 10 мая, давая ряд указаний об исполнении ролей, он просит его же "непременно из дружбы ко мне взять на себя все дело постановки… Скажите Загоскину, что я все поручил вам. Я напишу к нему"10. В тот же день он пишет М. Н. Загоскину: "Препроводив к вам моего Ревизора, смею льстить себя надеждою, что окажете ему ваше покровительство в постановке на московскую сцену. В рассуждении многих обстоятельств сценических уполномочиваю Щепкина, которому я передал свои замечания…"11 И чуть ли не в тот же день дирекция в лице Загоскина предприняла ряд мер, заставивших зависящего от нее Щепкина отказаться от руководства постановкой. Хорошо знавший театр и пользовавшийся большим авторитетом у московских актеров С. Т. Аксаков, по просьбе Щепкина, попытался взять эту почетную обязанность на себя. Уже 15 мая Гоголь отвечал ему: "Я не знаю, как благодарить за готовность вашу принять на себя обузу и хлопоты по моей пьесе. Я поручил ее уже Щепкину… Если же ему точно нет возможности ладить самому с дирекцией… я в ту же минуту приготовлю новое письмо к Загоскину"12. В результате, как пишет Н. С. Тихонравов, ""Ревизор" был поставлен без участия Аксакова на московской сцене; Щепкин волей-неволей устранился от постановки… за десять дней до первого представления "Ревизора" в Москве еще шли споры о том, кому должна была достаться честь постановки комедии… актеры лишены были непосредственных указаний… С тупым равнодушием, если не с затаенным нерасположением, отнеслись представители московской дирекции к постановке "Ревизора" на сцену; они могли здесь действовать, не стесняясь: сам творец комедии не присутствовал на репетициях. Воспитанный на французской комедии Загоскин мог ли понять "Ревизора"? Мог ли сознать тот великий грех, который он совершал перед лицом "любителей театра", устраняя Щепкина от постановки комедии?"13.
"Молва" писала: "Автор, как известно, поручил заняться обстановкою пиесы г. Щепкину, и точно не мог найти человека достойнее. Страстная любовь к своему искусству, глубокое, сознательное уважение к таланту автора, давнее, непреодолимое желание выбиться из колеи французской комедии и образовать что-нибудь собственное, тщательное изучение характера лиц, способ его олицетворения: все это указывало на г. Щепкина, и только на него одного на пустыре московской сцены… но кто ставливал когда-нибудь пиесы, тот знает, что он может распоряжаться всем для успеха пиесы, - всем, кроме выбора персонажей, костюмов, декораций и даже объяснения ролей. Что же остается делать?., пожалеем, что в пиесе, вероятной до нельзя, допущены нелепые, допотопные костюмы, что она не объяснена артистам, и что они сами худо в нее вникнули… в представлении было утрачено лучшее, что есть в характере пиесы, тем более что при первом представлении вообще всех артистов можно упрекнуть в необыкновенной торопливости высказывать свою ролю, отчего многое терялось, оставаясь не замечено…"14. "Молва" обвиняла дирекцию, и прежде всего Загоскина, в том, что, ставя "Ревизора" почти без репетиций, без должных декораций и костюмов, придавая ему "скороговоркой" и "торопливостью" исполнения характер легкомысленного переводного водевильчика, она по существу пыталась провалить пьесу, лишить ее всей сатирической силы.
В феврале 1843 года, в связи с московской постановкой "Женитьбы", С. Т. Аксаков писал Гоголю, что "Загоскин… особенно взбеленился на эпиграф к "Ревизору". С пеной у рта кричит: "да где же у меня рожа крива?" Это не выдумка"15. И если вглядеться пристальнее в факты, то едва ли поведение Загоскина можно рассматривать лишь как проявление только литературной вражды. Здесь можно усмотреть и более глубокие корни. За спиной Загоскина вырастает зловещая фигура главы III отделения Бенкендорфа. Нельзя не полагать, чтобы Бенкендорф, столь рьяно стремившийся подавить любое проявление свободной мысли в стране, мог бы оставить без внимания и без противодействия отношение к пьесе передовой общественности, которая, по словам А. И. Герцена, на спектаклях "Ревизора" "…своим смехом и рукоплесканиями протестовала против нелепой и тягостной администрации, против воровской полиции, против общего "дурного правления""16.
Весьма симптоматична та неожиданная настойчивость, с какой Загоскин не допускал к руководству постановкой и М. С. Щепкина и С. Т. Аксакова. Если учесть их близкое знакомство, при котором такая линия поведения становится вопиющей бестактностью, ‘то это упорное сопротивление участию в постановке творчески деятельных сил может быть объяснено лишь указанием свыше. Характерны также то расположение и та симпатия, которые всегда отчетливо звучат в письмах Бенкендорфа к Загоскину и на которые всесильный глава III отделения был далеко не щедр. В 1839 году, когда жандармский офицер В. Владиславлев приступил к изданию альманахов "Утренняя заря", Бенкендорф с подчеркнутой любезностью просит Загоскина принять в них участие, отмечая, что "…всякое приношение ваше в сей альманах будет принято мною с искренней благодарностью"17. В 1836 году - всего через два с половиной месяца после московской премьеры "Ревизора" - Бенкендорф писал Загоскину о том, что он, "…свидетельствуя совершенное почтение его высокородию Михаилу Николаевичу, покорнейше просит его, как очевидца сегодняшнего шествия его величества государя императора в Успенский собор, потрудиться написать о сем статью, которую доставить к нему… для помещения оной в газету "Северная пчела""18. В этом письме обращает на себя внимание тот факт, что из среды всех московских литераторов Бенкендорф счел достойным лишь Загоскина стать рупором III отделения и что он привлекает его к участию в органе своего давнишнего агента Ф. В. Булгарина - ожесточенного врага Гоголя.
В этой связи становится понятным, почему именно "Северная пчела" рьяно выступила на защиту Загоскина от обличительной статьи в "Молве". В булгаринской газете появилось письмо из Москвы с подписью, весьма напоминающей наименования героев очерков Загоскина: "Титулярный советник Иван Евдокимов сын Покровский". Официозное происхождение этого письма не вызывает сомнений. Автор его, не обращая внимания на подпись под статьей в "Молве" - "АБВ", заявляет: "Эта статья никем не подписана, но, кажется, судя по слогу, энергии, логике и вежливому тону, она сочинена г. Белинским"19. После этого недостойного выпада автор письма переходит к прямому доносу, указывая, что "…не проходит разу, чтобы в "Молве" он (Белинский. - Б. З.) не учил уму-разуму московских актеров… г. Белинский, говоря о вашем (то есть петербургском. - Б. З.) Каратыгине, закричал в "Молве": "Не надо нам актера-аристократа!"… как же после этого какой-нибудь порядочный артист, который дорожит своим местом, может угодить г. Белинскому?"20. На эти прямые угрозы, в том числе и актерам, великий критик отвечал заметкой в "Телескопе": "От Белинского". В ней он отклонял от себя "незаслуженную честь" авторства статьи в "Молве", оговариваясь, однако, что ему "…было бы очень приятно подписать свое имя", так как он "согласен с большею частью мнений". В этой же заметке он недвусмысленно спрашивает, как бы вскрывая те закулисные силы, которые ополчились на "Ревизора": "Кто знает настоящий ранг почтенного не литератора, скрывшегося под скромным именем титулярного советника? Из слов его видно, что он имеет большой круг деятельности, силу немаловажную… что это значит? Почтенный титулярный советник не дает ли этим знать, что актер, который подорожил бы моим мнением или последовал бы моему совету… должен "лишиться места"? Странно! Этот г. титулярный советник что-то очень грозен!"21.
"Критик "Молвы", - пишет Н. С. Тихонравов, - дает понять, что Булгарин и Сенковский, помимо печатных статей, в которых Гоголь обзывался "клеветником на Россию", не останавливались и перед письменною клеветой на творца "Ревизора". Любопытное современное свидетельство!"22. Озлобленные критические отзывы, вмешательство в постановку, доносы, угрозы актерам - все было пущено в ход реакционными кругами в оголтелом походе против гениального произведения Гоголя. Травля "Ревизора" продолжалась долгие годы. Даже через три с половиной десятилетия после первой постановки правительственные круги боялись показывать народу пьесу Гоголя. 4 июня 1872 года в Москве был открыт спектаклем "Ревизор" народный театр при Политехнической выставке. Через непродолжительное время московский генерал-губернатор получил телеграмму министра внутренних дел "с запрещением давать "Ревизора", производящего слишком сильное впечатление на публику, и притом не то, какое желательно правительству"23. Лишь с большим трудом, и то из опасения нежелательных толков, пьесу разрешили показать еще… три раза.
К чести московских артистов необходимо отметить, что московская постановка, вопреки воле дирекции, все же достигла высокого уровня благодаря их искренней и верной игре, что было осуществлено, безусловно, деятельнейшим участием в постановке гениального истолкователя гоголевской драматургии М. С. Щепкина. Через два года после постановки, 17 мая 1838 года, силами тех же участников "Ревизор" был показан в театре Петровского парка. Об этом спектакле В. Г. Белинский отозвался восторженно: "Городничего играл Щепкин… И как он выполнил ее (роль. - Б. З.)! Нет, никогда еще не выполнял ее так!.. Актер понял поэта… удивительно то, что вся пьеса идет прекрасно… все хороши, и в ходе пьесы удивительная общность, целость, единство и жизнь… Какие надежды, какие богатые надежды сосредоточены на Гоголе! Его творческого пера достаточно для создания национального театра. Это доказывается необычайным успехом "Ревизора"! Какое глубокое, гениальное создание!"24
Высоко ценя общественное значение "Ревизора", Белинский неоднократно обращался к комедии Гоголя в своих статьях и заметках. Эта пьеса давала возможность критику в его неустанной борьбе с крепостнической действительностью широко обсуждать различные проблемы русской жизни, русского театра и литературы. Он пристально следил и за ее сценическим истолкованием, предостерегая от упрощенного понимания образов комедии, от снижения ее сатирического пафоса. Выделяя среди других исполнителей М. С. Щепкина, Белинский подчеркивал, что успех его игры заключен в глубоком и правильном идейном толковании пьесы - "актер понял поэта".
В борьбе за "Ревизора" против реакционных кругов Белинский оказал громадную помощь Гоголю. П. В. Анненков вспоминает, что "Ревизор" Гоголя, "едва не согнанный со сцены стараниями "Библиотеки для чтения", которая, как говорили тогда, получила внушение извне преследовать комедию эту, как политическую… возвратился благодаря Белинскому на сцену уже с эпитетом "гениального произведения"… А затем, не останавливаясь перед осторожными заметками благоразумных людей, Белинский написал еще резкое возражение всем хулителям "Ревизора"… Это возражение носило просто заглавие: "От Белинского", и объявляло Гоголя безоглядно великим европейским художником, упрочивая окончательно его положение в русской литературе"25.
Почти одновременно с премьерой в Москве были получены первые экземпляры только что вышедшего из печати "Ревизора". Они были буквально расхватаны. Проникая в более широкие круги московского общества, они обеспечили комедии Гоголя заслуженный успех и необычайную популярность в первые же дни. В уже упоминавшейся нами статье "Молва" писала: "Наконец показалось и в нашем добром городе Москве двадцать пять экземпляров желанного "Ревизора", и они расхватаны, перекуплены, перечитаны, зачитаны, выучены, превратились в пословицы и пошли гулять по людям, обернулись эпиграммами и начали клеймить тех, к кому придутся. Имена действующих лиц из "Ревизора" обратились на другой день в собственные названия: Хлестаковы, Анны Андреевны, Марьи Антоновны, Городничие, Земляники, Тяпкины-Ляпкины пошли под руку с Фамусовым, Молчалиным, Чацким, Простаковыми…. Посмотрите: они, эти господа и госпожи, гуляют по Тверскому бульвару, в парке, по городу, и везде, везде, где есть десяток народу, между ними наверно один выходец из комедии Гоголя… Отчего ж это? Кто вдвинул это создание в жизнь действительную?.. Это сделали два великие, два первые деятеля: талант автора и современность произведения… Напрасно Фаддей Венедиктович Булгарин и г. профессор Осип Иванович Сенковский, уцеплясь за "Ревизора" с первого явления, потащили его на плаху своих литературных суждений… "Ревизор" стал, встряхнулся и разбрелся… по всем закоулкам Москвы"26.
Прием, оказанный "Ревизору" на петербургской премьере, а затем озлобленные выпады против комедии реакционной прессы тяжело подействовали на душевное состояние Гоголя. Напрасны были дружеские приглашения москвичей: "…теперь не доставит мне Москва спокойствия, а я не хочу приехать в таком тревожном состоянии, в каком нахожусь ныне. Еду за границу, там размыкаю ту тоску, которую наносят мне ежедневно мои соотечественники. Писатель современный, писатель комический, писатель нравов должен подальше быть от своей родины", - пишет он о николаевской России27. Он верит, что только отъезд, передвижение, дальние странствия вернут ему необходимое душевное равновесие. "Дорога, мое единственное лекарство", - говорил он обычно28; "…дорога и путешествие действовали благодетельнее всего"29; "…как я ни хил и болезнен, но надеюсь на дорогу…"30. Вспомним, наконец, его автобиографическую тираду в "Мертвых душах": "Как ты хороша подчас, далекая, далекая дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и ты всякий раз меня великодушно выносила и спасала! А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических грез, сколько перечувствовалось дивных впечатлений!"31. "Отъезд мой уже решен, - пишет он Щепкину. - Знаю, то вы все приняли бы меня с любовью. Мое благодарное сердце чувствует это… Лучше я с гордостью понесу в душе своей эту просвещенную признательность старой столицы моей родины и сберегу ее, как святыню, чужой земле"32. И, с горечью покидая родную землю, любимые им беспредельные русские поля и нивы, он в ответ на дружеские увещевания москвичей поясняет им всю трагичность положения передового, прогрессивного писателя, художника-гражданина в условиях крепостнической монархии Николая I: "…Не сержусь, что сердятся и отворачиваются те, которые отыскивают в моих оригиналах свои собственные черты и бранят меня. Не сержусь, что бранят меня неприятели литературные, продажные таланты, но грустно мне это всеобщее невежество, движущее столицу… Грустно, когда видишь, в каком еще жалком состоянии находится у нас писатель… Я огорчен не нынешним ожесточением против моей пиесы; меня заботит моя печальная будущность… Сказать о плуте, что он плут, считается у них подрывом государственной машины… Москва больше расположена ко мне… Сердце мое в эту минуту наполнено благодарностью к ней за ее внимание ко мне"33.
1836 год был роковым в жизни Гоголя. Неудача с профессорством надолго ранила его творческое самолюбие. Травля "Ревизора" болезненно переживалась им годами. Николаевский Петербург делается для него почти невыносимым. Начинается многолетняя скитальческая жизнь. По существу, с этой даты Гоголь уже никогда не имел своего угла, своего "дома". Он вечно странник, он вечно в дороге. Но внутренне он никогда расстается с вскормившей его дарование родиной. "Теперь передо мною чужбина, - обращается он из Женевы к Погодину 22 сентября 1836 года, - вокруг меня чужбина, но в сердце моем Русь, не гадкая Русь, но одна только прекрасна Русь"34.