Уже занимался день, когда они вышли к Бедфордской дороге. Людям велели лечь на траву и отдыхать. Когда подтянулся арьергард, солнце взошло, но это было не важно - их никто не заметил. (По дороге пришлось свалить несколько деревьев, мешавших движению пушек, но их спилили, а не срубили, чтобы не шуметь.)
В три часа ночи генерала Патнэма разбудили, сообщив, что неприятель атакует на правом фланге, на Гуанской дороге (Грант решил выступить с опережением графика). Три сотни британцев вылетели на Гуанскую дорогу, паля из мушкетов, и американские дозорные побежали, сверкая пятками.
Патнэм кинулся в лагерь Стерлинга и приказал выступить навстречу врагу и опрокинуть его, не имея ни малейшего представления о численности неприятеля. Пушки подали сигнал тревоги, забили барабаны. Генерал Сэмюэл Парсонс (еще год назад скромный судебный поверенный из Коннектикута) вскочил на коня и поскакал к месту атаки. Из леса выходили британцы и спускались с холма. Остановив два десятка бегущих дозорных, Парсонс занял с ними оборону в полумиле от неприятеля и сумел задержать его продвижение до подхода Стерлинга с основными силами.
Шотландцы шли стройными рядами, с развевающимися знаменами. Приблизившись на две сотни ярдов, они открыли огонь из полевой артиллерии и мушкетов, но Стерлинг приказал своим людям не стрелять, пока противник не подойдет на 50 ярдов. Несмотря на то что ряды американцев редели под обстрелом, они не дрогнули, и британцы не стали подходить ближе. Тогда заговорили американские пушки. За час американцы отбили две атаки. Но задачей Гранта было лишь отвлечь внимание на себя, и он с ней справился.
В это время артиллерия гессенцев обстреливала позиции Салливана. Три бригады выстроились в линию, на протяжении целой мили, и не двигались дальше. Увидев это, Салливан отправил несколько своих полков на помощь Стерлингу.
Вашингтона, находившегося на Манхэттене, подняли с постели известием о том, что генерал Грант на Гуанской дороге. "Ага, я всё-таки был прав! Они движутся вдоль берега, под прикрытием кораблей, - значит, идут сюда". Он снова лег спать и проснулся уже на рассвете, когда к Ист-Ривер шли пять военных кораблей. Если бы они достигли цели, это была бы катастрофа: американская армия оказалась бы разрезанной пополам, а Бруклинские высоты подверглись бы нападению с тыла. По счастью, ветер изменил направление, и корабли вернулись в гавань.
Около девяти утра Вашингтон и Джозеф Рид уже примчались в Бруклин. Генерал приказал еще нескольким полкам перейти на Лонг-Айленд. Носясь верхом перед своими войсками, Вашингтон призывал их выказать себя настоящими солдатами, ведь на кону стоит то, за что можно отдать свою жизнь, и прибавлял: "Если увижу, что кто-то показал спину, сразу пристрелю. У меня два заряженных пистолета. Но я никого не прошу заходить дальше, чем я. Я буду сражаться, пока у меня будет хоть одна рука и одна нога".
Ровно в девять часов грохнули две тяжелые пушки: это был сигнал гессенцам и Гранту идти на штурм. Армия Хоу двинулась черед Бедфорд к Бруклину.
Будучи главнокомандующим, Вашингтон уже не мог сам вести своих людей в атаку; он следил за битвой с Бруклинских высот, сидя на лошади и глядя в подзорную трубу, так что его хорошо было видно.
Три с половиной тысячи солдат генерала Салливана пытались помешать британцам продвинуться за Гуанские высоты. Американцы могли только стрелять - штыков у их мушкетов не было. Вдруг загремели барабаны, и прямо на них, в лоб, полезли немецкие наемники; их было очень много, и они упорно и быстро продвигались вперед. Оставив на пути гессенцев заградотряд, Салливан решил отвести основные силы - и обнаружил, что сзади его обошли британцы, открывшие ураганный огонь. Американцы тоже начали стрелять, причем довольно метко. С обеих сторон никто не мог понять, что происходит; воцарилось всеобщее смятение, люди пытались бежать, не зная куда. Положение было отчаянным, единственный выход - отступить; применяя тактику "выстрелил - беги", Салливан повел своих людей к бруклинским позициям.
Тем временем из леса выскочили немецкие егеря в зеленых мундирах и гренадеры в синих; американцы успели выстрелить не больше двух раз. Некоторые отбивались мушкетами, как дубинами, другие просили пощады. Озверевшие гессенцы не щадили никого; тех, кто сдавался в плен, прикалывали штыками к деревьям, словно бабочек булавками. Даже англичане, долго ждавшие случая отомстить за Банкер-Хилл, были шокированы таким поведением немцев и шотландцев. Уцелевших пленников превратили во вьючный скот и впрягли в пушки.
Весь левый фланг американцев был смят. Тысячи людей бежали, сотни попадали в плен. Стоя посреди кукурузного поля, держа в обеих руках по пистолету, Салливан отстреливался до последнего, а потом надвигавшиеся с двух сторон шеренги врагов сомкнулись и его взяли в плен.
К десяти часам британцы были в двух милях от Бруклина. Сотни американцев бежали туда с поля боя, большинство в крови, совершенно изнемогшие. Офицеров не хватало. Вашингтон не мог ничего поделать, оставалось только смотреть.
Стерлингу было приказано отражать атаки неприятеля, и он четыре часа держался, устроив "сражение в английском стиле". Делавэрцы стояли под ядрами не кланяясь, с развевающимися знаменами. Противник не атаковал - наверное, боялся. Но в одиннадцать часов Грант нанес удар в центр, а тысячи гессенцев вышли из леса слева. Когда Стерлинг, наконец, решил отступить, было уже поздно: с тыла подходили британцы, дивизия Корнуоллиса преградила путь на Бруклин. Отступать можно было только к Гуанской бухте, через болото и ручей, который во время прилива разливался на 80 ярдов, а вода уже прибывала.
Велев своим людям уходить через болото, Стерлинг с 250 мэрилендцами, впервые участвовавшими в бою, атаковал Корнуоллиса, прикрывая отступление, а может быть, надеясь прорваться. Это был самый ожесточенный бой за весь день. Мэрилендцы отступали под смертельным огнем, потом смыкали ряды и снова шли в атаку - пять раз. Сам Стерлинг сражался как лев. "Господи! - восклицал Вашингтон, глядя на это побоище и ломая руки. - Каких храбрецов я вынужден сегодня потерять!" Наконец Стерлинг велел им рассыпаться и попытаться добежать до Бруклина. Их подвиг оказался напрасным: многие из тех, кого они так мужественно прикрывали, увязли в болоте; не умевшие плавать беспомощно трепыхались в ручье под мушкетным огнем или возвращались с поднятыми руками; только нескольким офицерам удалось переплыть на ту сторону, держась за шеи лошадей. Не желая сдаваться англичанам, лорд Стерлинг ринулся прямо в огонь к полку гессенцев и сдался генералу фон Хайстеру.
К полудню англичане были в виду Бруклина и горели желанием атаковать, однако Хоу приказал остановиться. Пушки смолкли. Сидя за стенами фортов, защитники Бруклина напряженно ожидали штурма, но время шло, а ничего не происходило. До самого вечера слышны были только крики раненых, лежавших на поле боя среди непогребенных тел. В лагерь американцев постепенно приходили бойцы, избежавшие плена, - поодиночке или по трое-четверо, по большей части серьезно раненные. На следующее утро пришли десять мэрилендцев - все, кто уцелел.
Вашингтон со своей армией был в критическом положении: противник их переиграл и задавил числом; они оказались заперты в Бруклине, прижаты к Ист-Ривер, которую можно было использовать для отступления только при благоприятном ветре. Переменится ветер - и в реку войдут британские корабли, перекрыв все пути назад. Бруклин обернулся ловушкой.
Однако рано утром 28 августа Вашингтон вызвал из Нью-Йорка дополнительные части, словно не понимал опасности. Около 1200 солдат из Массачусетса переправились через реку и промаршировали к Бруклину при всём параде. Возможно, именно это и требовалось Вашингтону: при виде молодцеватых пенсильванцев понурые лица разгромленных патриотов просветлели - этих ребят голыми руками не возьмешь! Свежими частями командовал красавец Томас Миффлин, ставший в 32 года бригадным генералом. Он немедленно вызвался съездить на рекогносцировку и доложить обстановку.
Погода резко переменилась; небо потемнело, похолодало на десять градусов. Весь день под проливным дождем на дальних укреплениях шла перестрелка с противником; залпы пушек сливались с завываниями ветра.
Плотный холодный дождь лил со свинцового неба весь следующий день. Развести огонь, чтобы обогреться и приготовить еду, было невозможно. Голодным, продрогшим, промокшим до костей солдатам было негде укрыться; они засыпали прямо стоя под дождем или сидя в грязи. В окопах вода порой доходила им до груди; оружие и боеприпасы намокли.
Вашингтон, тоже не выспавшийся, промокший и голодный, продолжал объезжать верхом свои позиции, являя собой пример стойкости и решимости. В половине пятого утра он отправил Конгрессу путаное донесение о "стычке" с врагом. О разгроме в нем речи не было, упоминалось лишь, что от генерала Салливана и лорда Стерлинга нет никаких известий.
Положение вырисовывалось безрадостное. Старые суденышки, затопленные в Ист-Ривер, не представляли серьезной преграды для британского флота. Англичане не сидели сложа руки и всю ночь копали апроши - зигзагообразные продолговатые рвы, серьезно приблизившись к бруклинским укреплениям. В четыре часа дня Вашингтон созвал военный совет. Томас Миффлин категорично заявил, что нужно или сражаться, или отступать, и предложил отступление с условием, что он с Пенсильванским полком будет прикрывать отходящие части (он тоже заботился о своей репутации). Решено: уходим.
Генералу Хиту, стоявшему у Королевского моста, отправили срочное послание: немедленно собрать все доступные плавсредства. Чтобы истинные намерения Вашингтона не были раскрыты раньше времени, приказ обосновали необходимостью переправить из Нью-Джерси новые батальоны, спешащие на выручку. Солдатам велели быть наготове в полной боевой выкладке для ночной атаки.
Около девяти вечера самым неопытным отрядам, а также больным и раненым приказали выдвигаться к паромной переправе - их якобы сменят подкрепления. О том, что предполагается эвакуировать всю армию, солдатам и офицерам не сообщили.
Дождь, наконец, прекратился, но дул сильный северо-восточный ветер, поднимая волну. Добравшиеся до реки увидели, что форсировать ее невозможно, остается сидеть и ждать "у моря погоды". Однако к 11 часам ветер неожиданно стих, а потом переменился на юго-западный, и со стороны Нью-Йорка отчалила лодочная армада, ведомая рыбаками из Массачусетса.
Между тем к берегу подходили всё новые части, люди оскальзывались и проваливались в топкую грязь. Колеса телег и всё, что могло производить шум, обмотали рогожами. Разговаривать запретили, нельзя было даже кашлять и чихать. Все приказы передавались шепотом. Темный силуэт Вашингтона на коне маячил возле самой переправы.
Опытные рыбаки ловко справлялись с быстрым переменчивым течением, слаженно орудуя веслами. Им предстояло переправить людей, лошадей, пушки, провиант - и всё это в кромешной темноте, без фонарей, через капризную реку, достигавшую целой мили в ширину, тогда как под днищем лодки порой оставалось не более нескольких дюймов воды! Туда - и сразу обратно, да не столкнуться с другими! Некоторые гребцы в эту ночь пересекли реку без отдыха 11 раз. Когда один отряд рассаживался по лодкам и освобождал место на берегу, его тотчас занимал другой.
Люди Миффлина в это время жгли костры и создавали видимость большого бивака. Гарнизону форта Стерлинга тоже было приказано оставаться на месте всю ночь для прикрытия на случай атаки с моря. Около четырех утра к Миффлину явился молодой майор с приказом Вашингтона: всё, отходите. Не может быть, это ошибка! - не поверил Миффлин. Но майор уверял, что отходить приказано всем. Пенсильванцы снялись с места, построились и, еле сдерживая нетерпение, двинулись к переправе сквозь чернильную ночь - чтобы в конце пути узнать, что майор действительно всё перепутал. Они чуть не налетели на главнокомандующего, стоявшего поперек дороги.
"О боже, генерал Миффлин! Вы погубили нас!" - простонал он. Всё разъяснилось. Пенсильванцы вернулись назад…
Время поджимало. Несколько тяжелых орудий, увязших в грязи, пришлось бросить. Уже забрезжил рассвет, а большая часть армии по-прежнему топталась у переправы. И тут произошло еще одно чудо: весь Бруклин окутало плотным туманом. Даже когда взошло солнце, он не рассеялся, в то время как на нью-йоркском берегу тумана не было вовсе.
Вашингтон оставался на "опасном" берегу до самого конца и переправился вместе с людьми Миффлина и гарнизоном форта. Около семи утра они достигли Нью-Йорка, а еще через 1? час туман рассеялся и на бруклинской стороне, только что оставленной американскими войсками, показался неприятель.
Но у девяти тысяч американцев, ускользнувших у него из-под носа, было только одно желание: спать. Первые сутки в Нью-Йорке все, включая главнокомандующего, спали как убитые. 1 Только 31 августа, в субботу, Вашингтон нашел в себе силы известить Конгресс о побеге из Бруклина, уточнив, что 48 часов не сходил с коня и не смыкал глаз.
В Филадельфии разгром на Лонг-Айленде назвали "неудачным началом", хотя кое-кто открыто говорил о катастрофе.
В других колониях это известие сначала восприняли как пропаганду тори. Когда стало ясно, что это правда, лоялисты возликовали, а "Сыны свободы" впали в тревогу. Однако газеты превозносили Вашингтона за смелую, мастерски проведенную ночную переправу, позволившую сохранить армию: нет сомнений, что с нами Бог!
Но армия, выказавшая чудеса дисциплины во время побега из Бруклина, в Нью-Йорке вновь превратилась в дикую орду. Банды мародеров носились по улицам, врывались в дома, забирая всё, что попадется под руку. Разграбили даже дом лорда Стерлинга. Другие сотнями дезертировали, унося с собой оружие и боеприпасы (один солдат захватил пушечное ядро, чтобы его матери было чем толочь семена горчицы). Каждый четвертый солдат, плетущийся по дорогам Коннектикута и Нью-Джерси, был болен, все поголовно пребывали в унынии. Кое-кто открыто говорил: уж скорее бы вернулся генерал Ли. Авторитету Вашингтона был нанесен серьезный урон. Правда, офицеры, всё это время находившиеся рядом с ним, сохранили ему верность, понимая, какую неподъемную ношу взвалил на себя главнокомандующий.
Кого мог винить Вашингтон? Салливана - за то, что упустил из виду Ямайскую дорогу? Будь там Грин, он непременно выставил бы патрули. Стерлинга, который вовремя не отступил? А кто поставил командовать Салливана, сдернув его с другого участка? Кто виноват, что офицеры - профаны? Да и сам-то он, если честно, не Фридрих Великий… Но он предупреждал Конгресс, что может не справиться…
Нью-Йорк не удержать, это очевидно. Оставалось решить, что делать с этим городом. Сжечь, чтобы не достался врагу? Решать требовалось быстро. 2 сентября Вашингтон отправил запрос в Филадельфию; как оказалось, в тот же день туда прибыл генерал Джон Салливан, отпущенный под честное слово лордом Хоу, чтобы передать Конгрессу предложения о мире. Адмиралу был не нужен второй Банкер-Хилл; он хотел победы легкой ценой и считал, что шансов у мятежников никаких. Пока же англичане явно готовились к боям.
Где теперь они нанесут удар? Вашингтон опять блуждал в потемках. Сам он больше всего опасался атаки с тыла, от Королевского моста. Убедив себя, что так, скорее всего, и поступит Хоу, он начал стягивать туда войска. Генерал Хит полагал, что неприятель может высадиться у реки Гарлем: ее устье - горлышко бутылки, которую представляет собой Манхэттен. Но точных разведданных не было.
Пятого сентября оправившийся от болезни Натанаэль Грин явился к генералу и принялся горячо убеждать его, что надо срочно уходить из Нью-Йорка, а город сжечь. Если этого не сделать, неприятель получит здесь превосходные зимние квартиры, верфи, рынок для удовлетворения всех своих нужд.
Два дня спустя Вашингтон собрал у себя, в доме Мортье, военный совет, чтобы решить, как быть. Уходить, оставив после себя золу и пепел, в один голос твердили Грин, Рид и Патнэм. Но тут подоспело письмо от Хэнкока: Конгресс полагает, что в случае отступления Нью-Йорк разрушать нельзя. Если даже его захватит враг, мы его потом отобьем.
Вашингтон снова пребывал в замешательстве. С одной стороны, оставить город, в организацию обороны которого было вложено столько труда, - значит подорвать боевой дух солдат. С другой стороны, он не может поручиться, что и без того деморализованные войска вообще захотят сражаться.
Девятого сентября после жарких споров Конгресс всё-таки решил отправить к лорду Хоу депутацию из трех человек: Бенджамина Франклина, Джона Адамса и Эдварда Ратледжа. На следующий день передовые британские отряды переправились с Лонг-Айленда на остров Монтрезор в устье Гарлема. Надо было что-то решать. Пока лорд Хоу убеждал депутацию Конгресса отказаться от этой несчастной независимости ради прекращения кровопролития, Вашингтон вновь собрал военный совет, который принял решение: город оставить. Основные силы как можно быстрее выдвигаются к Королевскому мосту, а четыре тысячи солдат под командованием генерала Патнэма их прикрывают. Первым делом надо эвакуировать больных, вывести пушки и тонны провианта, для чего реквизировать все повозки и всех лошадей.
Если бы англичане подождали пару дней, они вступили бы без боя в пустой город. Но братья Хоу назначили на 15 сентября высадку десанта в бухте Кипс-Бей, поручив операцию Генри Клинтону, возражавшему против этого плана до последней минуты.
В окопах у Кипс-Бей оставались полторы тысячи солдат из Коннектикута под командованием полковника Уильяма Дугласа, судового мастера из Нью-Хейвена. Больше трети были больны, только половина - боеспособны, все не спали ночь и не ели уже сутки. В предрассветных сумерках откуда ни возьмись у самого берега выросли пять громадин - английских фрегатов, казавшихся вблизи гораздо страшнее, чем издали. С противоположной стороны Манхэттена донесся отдаленный гром пушек: воспользовавшись благоприятным ветром и приливом, другие британские корабли вошли в Гудзон.
Рассвело. День обещал быть жарким. С пяти фрегатов, застывших в Кипс-Бей, спускали плоскодонки. Они покрыли собой всю водную гладь, и когда в них ровными рядами разместились солдаты в красных мундирах, бухта стала напоминать собой клеверный луг. Около десяти часов первая волна - около восьмидесяти лодок - вошла в реку. Солдаты стояли в них плотно, плечом к плечу.
Британцы и гессенцы вовсе не были закаленными в боях ветеранами. Большинству из них едва перевалило за 20 лет, они еще никогда не участвовали в боях, и им тоже было страшно отправляться в неизвестность. Но это были вышколенные, хорошо обученные солдаты, каждый из которых знал, что ему делать; к тому же они были сытые, здоровые и отдохнувшие. Чтобы преодолеть страх, гессенцы громко пели церковные гимны, а англичане ругались на чем свет стоит.
Лодки тихо скользили по воде, и вдруг пять фрегатов разом открыли огонь. Залп следовал за залпом, пушки не умолкали ни на минуту, 80 жерл плевались огнем. Весь берег окутался дымом. Американские солдаты забились в щели, как тараканы. Так продолжалось почти час. Когда же пушки смолкли, из дыма вышла первая шеренга в красных мундирах. К тому времени американцы уже улепетывали со всех ног.