Между тем менее опытные и сведущие в коварных и жестоких приемах врага солдаты Нью-Джерсийского полка 12 августа потерпели поражение от французов и союзных им индейцев в трех милях от устья реки Осуиго, на границе между французской Канадой и британскими колониями. После того как подполковник Мерсер погиб, сраженный ядром, офицеры растерялись и всего через час боя решили капитулировать и сдать три форта - Онтарио, Джордж и Осуиго. Монкальм счел, что англичане вели себя недостаточно мужественно, и отказал им в почетной капитуляции. В плен было взято 1700 человек, в том числе 80 офицеров; около 620 солдат принадлежали к пехотным полкам Уильяма Ширли и Уильяма Пепперела. Французы сожгли всё, что не смогли вывезти из фортов, а на пепелище Монкальм велел водрузить деревянный крест с девизом In hoc signo vincunt (Сим победили) и столб с тремя белыми королевскими лилиями и надписью Manibus date lilia plenis (Приносите лилии охапками).
Примерно в это же время до Америки дошло известие об объявлении войны - три месяца спустя. По такому случаю полковник Вашингтон устроил в Винчестере небольшой парад. Вместе с отцами города он наблюдал за прохождением по плацу трех рот, а потом зачитал вслух манифест об объявлении войны, призвав ополченцев проявить "усердное повиновение лучшему из королей и строгим исполнением королевских приказов выразить любовь и преданность его священной особе". После этого палили из мушкетов и пили за здоровье короля. Но призывы, казалось, оказывали обратное воздействие: если раньше дезертировали по два-три человека, в августе "заблудились в лесу" сразу 16. Когда в октябре ополченцам приказали явиться к месту сбора, из графства Аугуста набралось едва ли с десяток человек.
В начале декабря граф Лаудон решил перевести виргинские войска в форт Камберленд в Мэриленде. Вашингтон этому воспротивился: на его взгляд, гораздо разумнее было оставить их в Винчестере. Динвидди принял сторону Лаудона, и тогда Вашингтон опрометчиво, через голову губернатора, обратился к спикеру палаты горожан Джону Робинсону, нарушив главное правило виргинской политики, по которому последнее слово всегда за губернатором. Полковник жаловался Робинсону, что получает от Динвидди "неясные, сомнительные и неточные" приказы: сегодня одно, завтра другое. В тот же день Вашингтон допустил еще одну грубую ошибку, написав Динвидди, что Лаудон относится к нему предвзято, потому что "плохо информирован". Главным источником информации для графа был сам Динвидди…
Десятого января 1757 года, забыв про всякую осторожность и этикет, Вашингтон отослал лорду Лаудону длиннющее письмо: "Хотя я не имею чести лично знать Ваше сиятельство, имя Вашего сиятельства мне знакомо благодаря важным услугам, оказанным Вами Его величеству в других частях света. Не думайте, милостивый государь, что я собираюсь льстить Вам. Я высокого мнения о личности Вашего сиятельства и почитаю Ваш ранг… я честен по природе, хитрость чужда мне…"
После этого вступления он рассказал о себе: "Что касается меня, да будет мне позволено сказать, что если бы Его превосходительство генерал Брэддок пережил свое несчастное поражение, я получил бы повышение, соответствующее моим желаниям. Он обещал мне это сам". Чего же ему нужно? Он хочет, чтобы его полк включили в состав регулярных войск. "Перечитываю написанное и вижу, насколько я вышел за рамки своего изначального намерения; мне, право, стыдно за то, что я позволил себе такую вольность". Немного самоуничижения, старикам это нравится…
Напористый Вашингтон рвался лично объяснить графу, каково положение дел на границе, и дать ему дельный совет. Он добился от Динвидди разрешения поехать в Филадельфию. Туда же съехались губернаторы пяти колоний, но лорд Лаудон, высокомерный шотландец, державший подчиненных в ежовых рукавицах, не спешил выслушивать чужие советы. Вашингтон проторчал в Филадельфии полтора месяца! Расспросив тишком адъютанта главнокомандующего, он узнал, что графу как будто понравилось его письмо; но при личной встрече все надежды рухнули. Стало совершенно ясно, что в стратегическом плане военных действий Виргинии отводится лишь второстепенная роль; атака на форт Дюкен откладывается. Единственное, чего удалось добиться виргинскому полковнику, - оставить свою часть в своей колонии, для защиты своих фортов, а не вести его в форт Камберленд.
"Невозможно себе представить, что звание американцев лишает нас выгод состояния британских подданных и притязаний на повышение по службе, - возмущенно писал он Динвидди перед отъездом из Филадельфии. - Мы совершенно уверены, что еще ни один корпус регулярных войск не прошел через три кровавые кампании без того, чтобы привлечь к себе внимание короля. Что же до тех праздных аргументов, которые приводят то и дело, а именно: "Вы защищаете свои владения", - то я считаю их чудными и нелепыми. Мы защищаем вотчины короля".
Несолоно хлебавши он вернулся в Винчестер - "в холодные бесплодные пределы". Тут его ждал сюрприз: впервые со времен поражения в форте Несессити несколько сотен индейцев - катауба и чероки - заключили союз с британцами. Дело в том, что Законодательное собрание Виргинии повысило вознаграждение за скальпы вдвое - до десяти фунтов. Однако, как это часто бывает, слово у законодателей расходилось с делом, и когда отряд чероки предъявил Вашингтону четыре скальпа и двух пленников, ему было нечем расплатиться. Индейцы уже были готовы расторгнуть союзный договор, когда, к счастью, деньги и подарки, наконец, поступили, и Вашингтон расплатился с новыми союзниками - "самыми наглыми, жадными и ненасытными мерзавцами, с какими мне только приходилось иметь дело".
Справедливости ради надо признать, что белые солдаты были ничуть не лучше. Несмотря на угрозу сурового наказания, больше четверти новобранцев дезертировали. Скрежеща зубами от ярости, Вашингтон увеличил наказание с тысячи плетей до полутора тысяч. В среднем каждому беглецу всыпали не меньше шестисот плетей - так поступали самые суровые командиры британских регулярных войск. Полный решимости полковник даже велел построить виселицу высотой 40 футов (больше 12 метров), чтобы припугнуть потенциальных дезертиров, намереваясь повесить парочку-другую беглецов для острастки.
К счастью для последних, вспыльчивый полковник никогда не действовал по первому побуждению, давая себе время остыть и хорошенько подумать. Летом к повешению приговорили 14 дезертиров, заковали в железа и посадили в подвал, но Вашингтон в итоге помиловал 12 из них, утвердив приговор лишь двум рецидивистам - ведь он предупреждал, что за повторный побег их ждет смертная казнь, предупреждал или нет?! Он сознательно приговорил преступников к виселице, а не к расстрелу, полагая, что такая смерть произведет больший "воспитательный" эффект.
Искренне считая, что Динвидди зажимает его инициативу, Вашингтон не знал, что тот сам находится в зависимости от произвола Лаудона. А тот не оправдал надежд, возложенных на него королем. Пока он возглавлял экспедицию по захвату Луисбурга (от которого в итоге отказался), французы под командованием Монкальма осадили стратегически важный форт Уильям-Генри и 3 августа захватили его. В Монреале по такому случаю отслужили благодарственный молебен; в Бостоне и Филадельфии остро переживали очередное поражение.
По условиям капитуляции британцам позволили отступить в форт Эдвард под французским эскортом, с полными воинскими почестями, если они дадут обещание не участвовать в военных действиях в течение полутора лет. Им разрешили взять с собой мушкеты, но без боеприпасов, и одну пушку. Кроме того, в течение трех месяцев полагалось освободить всех французских пленных.
В составе французских сил были две тысячи индейцев. Как только из форта вывели англичан, краснокожие ворвались туда и разграбили его, прикончив больных и раненых, остававшихся в лазарете. Завладев запасами рома, индейцы напились и пришли в неистовство, начав убивать даже женщин и детей и снимать с них скальпы. Нападению подверглись и британские солдаты, покинувшие форт. Монкальм и несколько других офицеров пытались предотвратить резню, но другие намеренно отказались защищать англичан, и тем пришлось либо защищаться самим (фактически без оружия!), либо искать спасения в окрестных лесах.
И вот в то время как Лаудон расписался в своей полной некомпетентности, на базе графства Фэрфакс создали новое графство и назвали в его честь!
Полковник Вашингтон был зажат в тиски: с одной стороны, необходимо заставлять повиноваться себе других, с другой - самому повиноваться приказам, присылаемым из Лондона, где не имели ни малейшего представления о том, что у них тут творится. К тому же его отношения с Динвидди окончательно испортились. "С самого начала мое поведение по отношению к Вам было дружеским, но Вы знаете, что у меня есть все причины подозревать Вас в неблагодарности, - с обидой писал Динвидди, прознавший о переписке, которую Вашингтон вел за его спиной. - Я убежден, что Ваша совесть и благоразумие допускают, что я прав, сердясь на Вас. Но я готов простить Вам". Сии христианские чувства вице-губернатору внушала мысль о скором отъезде в Англию для поправления сильно пошатнувшегося здоровья. Однако Вашингтон не снизошел к его состоянию. "Не знаю, чем я подал Вам повод, милостивый государь, подозревать меня в неблагодарности, в ненавистном мне преступлении, коего я всегда со всем тщанием избегал", - ответствовал он. Это было чересчур, и когда Вашингтон в очередной раз обратился к Динвидди с просьбой предоставить ему отпуск для поездки в Уильямсберг, тот отказал. "Я просил об отпуске не для того, чтобы развлекаться", - угрюмо возразил полковник. В сентябре умер его главный покровитель - полковник Фэрфакс, и он всё-таки поехал в Бельвуар, чтобы сказать ему последнее "прости".
Джордж уже понял, что в армии ему карьеры не сделать и надо реально смотреть на вещи, то есть становиться плантатором, хозяином, который сам себе голова. Еще летом, вспоминая Маунт-Вернон, он заказал Ричарду Вашингтону в Лондоне мраморный камин с пейзажем над каминной доской и красно-желтые обои для стен (это была тогда самая модная в столице расцветка). Вашингтон вообще хотел для своего любимого поместья только всё самое лучшее и фешенебельное. Выписал кровать, обеденный стол и дюжину стульев из красного дерева, хотя оно стоило очень дорого. Заказал полный обеденный сервиз из тончайшего фарфора, камчатные скатерти и салфетки, серебряные столовые приборы со своим гербом: грифон над короной поверх щита с тремя звездами и полосой и латинский девиз из "Героид" Овидия: Exitus Acta Probat (Исход - суть деяний).
Той осенью полковник Вашингтон вновь жестоко страдал от "кровавого поноса" - дизентерии. Симптомы болезни стали проявляться еще с середины лета, но теперь приняли угрожающий характер. Поначалу Джордж еще пытался скрывать свое положение, однако к ноябрю это сделалось невозможно. Его мучили колотье в боку и боли в груди, он стремительно терял силы, и скоро ноги уже не держали его. Доктор Крейк осмотрел его и пришел в ужас: зачем же он так запустил свой недуг? Теперь уже вся кровь испорчена; на то, чтобы поправить дело, потребуется уйма времени… Несколько "целительных" кровопусканий ослабили Вашингтона еще больше. Доктор прописал ему покой, свежий воздух и чистую воду. Поручив командование капитану Стюарту, Джордж поехал лечиться домой.
В середине ноября ему нанес визит доктор Чарлз Грин из Александрии, запретил есть мясо и прописал диету из желе и жидкой пищи, которую полагалось запивать чаем или сладким вином.
Вашингтон всегда с предубеждением относился к медикаментозному лечению и предпочитал подождать, пока "само пройдет". Первое время за ним ухаживала сестра Бетти (кстати, они были очень похожи внешне), но она не могла надолго оторваться от собственной семьи. Джордж попытался извлечь выгоду из своего незавидного положения. Он написал короткую записку Салли Фэрфакс, прося прислать ему поваренную книгу с рецептами приготовления желе: "Моя сестра уехала, при мне нет никого, кто умел бы готовить такие вещи, а узнать неоткуда". Может быть, Салли сама привезет эту книгу? Он ведь так слаб и совершенно безобиден…
…Салли действительно приехала. Ее муж задержался в Лондоне по судебным делам, и она смогла ненадолго отлучиться, но к Рождеству ей надо быть дома. Пусть! Пусть хоть несколько дней, но она здесь, рядом с ним! Она шутливо приняла на себя роль сиделки, слегка подтрунивая над ним; он подхватывал ее шутки, удивляя неожиданным остроумием, но по большей части молча любовался ею, старался запомнить ее такой, какая она сейчас, когда они только вдвоем… Ей пришлось оставить его на Рождество, но она пообещала навещать его и пожелала поскорее выздороветь.
Зима 1757/58 года выдалась на редкость суровой: морозы доходили до 27 градусов. Реки и озера покрылись льдом. Люди в основном сидели по городам: переезды были сущей мукой. Военные действия временно приостановились; французские офицеры прекрасно проводили время в Монреале и Квебеке, устраивая балы и ухаживая за дамами; англичане вели себя примерно так же - в своих владениях. На Рождество обменялись пленными и подарками: корзины с бристольским пивом против корзин с шампанским, дичью, кофе, пуншем; поделились и "свежими" газетами.
Болеющий полковник Вашингтон воспользовался передышкой, чтобы приобрести 200 акров земли в районе Дог Ран (Собачьего ручья) и еще 300 акров у ручья Литл-Хантинг-Крик. Задумав полностью перестроить Маунт-Вернон, он углубился в изучение книг по архитектуре.
ЖЕНИХ
Едва ему начинало казаться, что болезнь отступает, как она напоминала о себе с новой силой. Некоторые симптомы теперь походили на туберкулез, и Джордж уже думал, что скоро последует за братом Лоуренсом, не дожив даже до 26-го дня рождения. 1 февраля он отправился в Уильямсберг, но, пылая в жару, был вынужден повернуть с полдороги домой. Призванные врачи сурово отчитали его за безрассудство: мыслимое ли дело - отправляться в далекий путь в таком состоянии! Между тем в Уильямсберге уже распространились слухи о том, что полковник Вашингтон скончался. Пришлось давать опровержение. "Я слышал о письмах от мертвецов, но еще никогда не имел удовольствия получать их, пока мне в руки не попало на днях Ваше приятное известие", - с облегчением писал ему друг Роберт Картер Николас. Молодая энергичная натура Джорджа бунтовала и не желала смириться с уходом во цвете лет. Ведь он еще ничего не совершил, даже семьей не обзавелся! Какая память останется о нем?
Бог с ней, с военной карьерой. 4 марта он написал полковнику Джону Стэнвиксу подробное письмо о том, какой ущерб был нанесен болезнью его здоровью и что ему нужно вести себя с величайшей осторожностью, если он хочет выздороветь. По этой причине он намерен "оставить командование и удалиться от всех государственных дел, предоставив занять мой пост другим, более пригодным для этой задачи". На следующий день он выехал в Уильямсберг, остановившись по пути в доме матери. В столице он посетил доктора Джона Амсона, который уверил пациента, что его опасения в отношении чахотки беспочвенны и дело уже идет на поправку.
Джордж воспрянул духом. По раскисшим дорогам было сложно передвигаться даже верхом, и он завернул в графство Нью-Кент к своему другу Ричарду Чемберлену, чтобы погостить несколько дней. Тот познакомил его со своей соседкой, молодой вдовой Мартой Дэндридж-Кастис. В июле прошлого года она потеряла мужа и жила теперь с двумя детьми - четырехлетним Джеки и двухлетней Пэтси - в роскошной усадьбе на берегу реки Памунки, которую в обиходе именовали "Белым домом". Конечно, Джордж уже слышал о миссис Кастис (мир тесен, особенно если это мир виргинских плантаторов) и был рад возможности представиться ей лично.
Марта родилась 2 июня 1731 года (то есть на восемь месяцев раньше Джорджа) и была первенцем в семье Джона Дэндриджа, чиновника графства Нью-Кент, полковника милиционных сил, мелкого табачного плантатора, и Фрэнсис Джонс. Позже в семье родились еще семеро детей, но трое умерли в младенчестве. На принадлежавшей Дэндриджам плантации "Честнат Гроув" в 500 акров земли работало около двух десятков рабов. Обстановка в доме была спартанской, и Марта (Пэтси, как ее называли в семье) сызмальства помогала матери по хозяйству. Она никогда не чуралась работы, вставала с петухами и принималась за дела. В Виргинии девушки не были избалованы, даже в гости они ездили верхом. Марта помнила те времена, когда карета имелась только у одной богатой семьи. Однако у Марты была служанка-рабыня Анна Дэндридж. По слухам, она приходилась ей единокровной сестрой: ее отец согрешил с рабыней, в жилах которой смешалась кровь негров и индейцев чероки. Образование барышня получила примитивное и писала с невероятными грамматическими ошибками, предпочитая обходиться без знаков препинания. Зато она была очень набожна (ее отец исполнял обязанности церковного старосты) и ежедневно после завтрака целый час молилась у себя в комнате и читала Священное Писание.
При каких обстоятельствах произошла ее встреча с Даниелем Парком Кастисом, история умалчивает. Он был старше Марты, тогда еще юной девушки, на 20 лет, однако еще ни разу не был женат - его отец-самодур отверг несколько невест. О полковнике Джоне Кастисе IV ходила дурная слава по всему восточному побережью Виргинии; он тиранил свою жену Фиделию, урожденную Фрэнсис Парк, которая, впрочем, тоже была не подарок. Марту он сразу объявил выскочкой, которая стремится пролезть из грязи в князи, и пообещал выбросить всё столовое серебро в уличную канаву, чтобы не оставить ей. Кроме того, он пригрозил, что лишит сына наследства и завещает все свои деньги Черному Джеку - мулату, которого прижил с рабыней. Обычно таких детей скрывали и о их происхождении особо не распространялись, но Джон Кастис направил губернатору прошение о даровании свободы ребенку, "получившему при крещении имя Джон, но в обиходе именуемому Джеком, рожденному от негритянской девки Алисы", когда тому исполнилось пять лет. Мальчик обрел свободу и в качестве подарка получил… четырех рабов, которые должны были стать его товарищами по играм.