* * *
Увидев Марию, Наполеон остановился и пристально посмотрел на нее. Да, это была та самая очаровательная блондинка, с которой он разговаривал на почтовой станции в Блони и относительно которой ему недавно докладывал верный Дюрок. Она была миниатюрна и изящна, ее лицо одновременно было смущенным и светилось счастьем, и это придавало ей какой-то необыкновенно одухотворенный вид. На ней было простое белое платье и никаких украшений, кроме диадемы из цветов в белокурых волосах. Среди блестящих, разряженных дам она казалась воплощением невинности и скромности.
Наполеон сразу отметил то, что простой туалет молодой графини лишь еще больше украшал ее и в то же время открывал взору все ее прелести. Вопреки моде, она была почти не нарумянена, и это придавало ее красоте некий оттенок беззащитности. Одним словом, внешний вид ее был из той категории, что не ослепляет взора, но взывает к чувствам.
Наполеон жестом подозвал к себе князя Понятовского, с недавних пор ставшего наполеоновским генералом. Император шепнул ему несколько слов, и тот сразу же подошел к Марии.
- Император ожидал вас с нетерпением, - важно заявил князь. - Он счастлив вновь увидеть вас. Он твердил ваше имя, пытаясь запомнить его. Ему показали вашего мужа, но он лишь пожал плечами и сказал: "Бедняжка!" А еще он велел передать вам приглашение на танец.
- Вы прекрасно знаете, князь, что я не танцую, и у меня нет никакого желания менять свои привычки, - заявила в ответ Мария.
- Как же так! - возмутился глава польского временного правительства. - Император уже несколько раз осведомлялся о вас, говорил, что ему очень хочется посмотреть, как вы танцуете.
- Может быть. Но пока я воздержусь.
- Прошу прощения, но слова Наполеона - это… это… это приказ. И вы не можете уклониться от того, что он сказал!
- Приказ? - удивилась Мария. - Приказ танцевать? В это невозможно поверить… Нет и еще раз нет! Я не флюгер на крыше, который поворачивается туда, куда подует ветер…
- Это что, бунт? - начал нервничать князь Понятовский.
- Да, я всегда бунтую против несправедливости и безрассудных требований.
- Но ради бога! - воскликнул наполеоновский парламентер. - Вы только поднимите глаза и взгляните, чье поручение я выполняю. Он за нами наблюдает. Графиня, одумайтесь, я заклинаю вас!
- Вы компрометируете меня, князь, настаивая с таким жаром. Прошу оставить меня, на нас и так уже обращены все взоры.
И Юзеф Понятовский удалился, так ничего и не добившись. Ему оставалось одно: найти Дюрока и рассказать ему все, пусть уж тот сам докладывает о его фиаско императору.
* * *
Между тем танцы продолжались. Наполеон проходил по салонам, рассыпая вокруг себя любезные фразы, но мысли его были заняты совсем другим, и эти его любезности попадали не по адресу. В частности, у одной молоденькой девушки он спросил, сколько у нее детей; одну старую деву - не ревнует ли ее муж за красоту; одну чудовищно тучную даму - любит ли она танцевать. Он говорил, как бы не думая, не слушая имен, которые ему называли; и взгляд, и внимание его целиком были направлены к той, которая одна только и существовала для него в этот момент.
Но долго так продолжаться не могло. И вот раздосадованный император пересек зал, расталкивая на своем пути гостей, и очутился перед Марией. Она опустила глаза. Сердце ее так колотилось от страха, что готово было выскочить из груди: еще бы, она дерзнула отказать самому Наполеону. Он уставился на нее и вдруг выпалил:
- Почему вы не захотели танцевать со мной? Не на такой прием я рассчитывал…
Мария молчала и не поднимала глаз. Какие-то мгновения он все так же внимательно смотрел на нее, потом протянул к ней руку. Вся дрожа, словно загипнотизированная, она начала танцевать с ним.
Посмотрим теперь, как Мария сама рассказывает об этой сцене:
"В полном замешательстве, я даже не поклонилась ему. Я была так бледна, что он, показав пальцем на мое лицо и на мое белое платье, резко сказал: "Белое не идет к белому". После этого он оставил строгий тон и спросил меня, чего я стесняюсь.
- Вы так воодушевленно говорили первого января, в чем же дело теперь? Я уверен, что вы что-то хотите мне сказать.
Его слова меня успокоили, и я высказала то, что хотела: что я и мои соотечественники стремимся к восстановлению Польши в прежних границах и надеемся, что, сокрушив своих врагов, он наденет польскую корону.
- Легко сказать, - проворчал он, - но если вы будете вести себя, как подобает, я подумаю над этим проектом всерьез.
И прибавил, понизив голос:
- Это не такой счет, который оплачивают по выполнении сделки, - платить надо вперед".
Естественно, все это свидетельство самой Марии Валевской. Никто другой этих слов не слышал и не мог слышать. Однако все вокруг увидели, что молодая графиня вдруг вся вспыхнула, а ее щеки стали пунцовыми. Положение ее становилось просто отчаянным. Теперь она в еще большей степени стала объектом пристального внимания всех собравшихся. Дамы, естественно, о чем-то зашептались, прикрывшись веерами.
Когда танец кончился, Наполеон проводил Марию Валевскую на место, поклонился и, многозначительно взглянув, произнес:
- Надеюсь, это не последний наш танец.
Молодая женщина ничего не ответила, а Наполеон развернулся на каблуках и вышел. Через несколько минут он покинул бал.
Каждый из писавших когда-либо о Марии Валевской описывает эту сцену по-своему. Фредерик Массон, в частности, пишет так:
"Он приближается к ней; соседки толкают ее локтями, чтобы она встала; и, поднявшись, страшно бледная, с опущенными глазами, она слышит: "Белое не идет к белому, сударыня". Говорит он очень громко и прибавляет почти шепотом: "Я имел право ждать иного приема после…" Она ничего не отвечает. Он смотрит на нее с минуту и идет дальше. Через несколько минут он уходит с бала".
Гертруда Кирхейзен обходится без прямой речи:
"На этом балу Наполеон мало говорил с Марией Валевской, хотя и танцевал с ней одну кадриль. По своему обыкновению, он спросил ее имя, фамилию, кто ее муж и так далее и, наконец, сделал замечание по поводу платья. Он нашел, что белый тюль недостаточно выгодно выделяется на белом атласе. Мария отвечала на все вопросы с неподражаемой грацией и природной застенчивостью, что бесконечно восхищало императора <…> Пока он говорил с министрами и сановниками о политике и делах, его мысли неотступно витали около нее. Он видел только ее, он слышал только ее кроткий нежный голос, произносивший с милым чужестранным акцентом французские слова, и ее робкий, мелодичный смех".
Фраза о белом на белом достаточно странна. Общество, следившее за каждым словом императора, разбилось на группы: все торопились рассказать, что говорил Наполеон той или иной даме, но особенно всех интересовало, что он сказал графине Валевской. Никто не мог понять, что означала эта его громко сказанная фраза. Вероятно, в ней крылся какой-то особый смысл. Или император просто хотел отметить, что белое на белом недостаточно эффектно смотрится. А что это была за фраза, сказанная потом так тихо, что даже наиболее близко стоявшие услышали лишь что-то о каком-то приеме? А может быть, об ожидании приема? Или иного приема? Но после чего? Все терялись в догадках…
* * *
На другой день после бала камердинер Наполеона был удивлен необычайным возбуждением своего господина. Император вставал, ходил, садился, снова вставал, мешая ему закончить туалет. Сразу же после завтрака он поручил Дюроку отправить кого-либо из поляков с визитом к мадам Валевской, выразить ей свое почтение, передать его пожелание видеть ее у себя, а также записку. В ней Наполеон писал:
"Я никого не видел, кроме вас, любовался лишь вами и никого не хочу, кроме вас. Поскорее дайте мне ответ, способный утолить сжигающую меня страсть".
Проснувшись, Мария увидела на постели запечатанный конверт. На вопрос хозяйки горничная рассказала, что его принес посланник от императора французов.
Как только горничная вышла, Мария разорвала конверт и увидела лист бумаги, испещренный неразборчивыми буквами. Кое-как разобрав текст (к почерку Наполеона еще нужно было привыкнуть), молодая женщина чуть не расплакалась. Столь прямолинейное заявление оттолкнуло и испугало ее. Из всей записки она увидела только одну фразу: "никого не хочу, кроме вас", и ее словно хлыстом обожгло. Она не привыкла к подобного рода любовным откровениям и почувствовала себя оскорбленной…
Эти ее сумбурные размышления вдруг прервал осторожный, но весьма настойчивый стук.
- Посланник ждет, - сообщила ей горничная, просовывая голову между створок двери.
- Ответа не будет, - бросила задетая до глубины души Мария.
"Интересно, за кого он меня принимает?" - подумала она. Горничная вошла в комнату и заявила, что послание принес сам Юзеф Понятовский. Мария еще больше возмутилась. Вот уже и глава правительства заделался сводником…
Анджей Зайончковский так описывает чувства молодой женщины:
"Теперь, когда из области красивых фраз император предложил прекрасной графине перейти в область вполне конкретных действий, она, по вполне понятным причинам, просто-напросто испугалась. Без сомнения, она не испытывала никакой нежности к своему престарелому супругу, но и по отношению к императору французов юная красавица ощущала лишь платонический восторг".
- И тем не менее ответа не будет, - повторила она и послала горничную передать это.
Через минуту князь Понятовский, подойдя к ее двери, лично потребовал от нее объяснений. Отметим, что любой на его месте поступил бы так же. Но все было напрасно. Мария отказывалась танцевать на балу, а теперь не желала отвечать императору.
Князь просил, умолял, грозил и, рискуя довести дело до скандала, стоял целых полчаса перед закрытой дверью. Наконец, он удалился, совершенно взбешенный.
* * *
Узнав об этом, Наполеон был сильно удивлен: с тех пор как он стал Первым консулом, а потом императором, никогда еще не случалось, чтобы женщина противилась его воле, если он удостаивал ее своим вниманием. По словам автора замечательной книги о Наполеоне Эмиля Людвига, он был "ошарашен: это было что-то новое. Правда, десять лет назад бригадный генерал Бонапарт однажды уже получил отказ. Но Наполеон - никогда. Разве все женщины, будь то княгини или простые актрисы, любые красотки не спешили к Наполеону с обворожительной улыбкой, стоило ему только остановить взгляд?". Но эта маленькая полька была так же не похожа на всех женщин, которых он знал до сих пор, как несходны между собой небо и земля.
Император был уязвлен, но отказ Валевской лишь распалил его чувства. И, схватив лист бумаги, он написал ей новое послание:
"Неужели я имел несчастье не понравиться вам, мадам? У меня были между тем основания надеяться на обратное. Но, может быть, я был не прав? Мое влечение к вам разгорается с каждым часом, ваше же ко мне - гаснет. Вы разрушили мой покой! Прошу вас, подарите же несколько мгновений радости и счастья бедному сердцу, готовому боготворить вас! Неужели же так трудно дать ответ? За вами их уже целых два".
Вот как оценивает это Гертруда Кирхейзен:
"Он, который никогда с тех пор, как стал императором, не писал женщинам сентиментальных писем, пишет теперь графине Валевской слова, которые если и не содержат в себе выражений безграничной нежности, как в любовных письмах Жозефине, то, во всяком случае, делают честь Наполеону, всесильному императору".
Да, сентиментальность не была типична для Наполеона. И слова о влечении, которое разгорается с каждым часом, а также о разрушенном покое и бедном сердце, готовом кого-то боготворить, - это были слова явно не из его повседневного лексикона.
Но и это послание осталось без ответа, хотя и было прочитано.
По свидетельству камердинера Констана, Наполеон "несколько раз писал мадам В…, но она не ответила ему. Это сопротивление еще больше распалило его любовь, так как он не привык к подобному".
Писал Наполеон и своей жене Жозефине. Вот, например, одно из его посланий:
"Наша разлука должна продлиться еще несколько недель. Наберись терпения. Мне донесли, что ты все время плачешь: фи! Как это некрасиво!
Твое письмо огорчило меня. Будь достойна меня и наберись мужества. Старайся выглядеть в Париже соответствующим образом, а главное, будь всем довольна.
Я чувствую себя хорошо и очень люблю тебя; но, если ты будешь все время плакать, я сочту, что ты безвольная трусиха: мне не нравятся жалкие люди; императрица должна иметь сердце".
Призывая Жозефину быть всем довольной и мужественной, не привыкший сдаваться Наполеон вновь и вновь бросался на штурм, посылая Марии Валевской все более и более пылкие слова:
"Бывают в жизни такие моменты, и сейчас я как раз переживаю один из них, когда слишком высокое положение давит человека. Это я теперь с горечью чувствую на себе. Как утешить любящее сердце, которое так страстно желает припасть к вашим ногам, но удерживаемое высшими соображениями, парализующими самые заветные желания? О, если бы вы только захотели! Вы, только вы одна можете устранить разделяющие нас препятствия. Мой друг Дюрок сделает так, что вам это будет совсем нетрудно. Придите! Придите! Все ваши желания будут исполнены. Стоит вам только сжалиться над моим бедным сердцем, и ваша родина станет для меня еще дороже".
По словам Эмиля Людвига, судя по этим строкам, можно понять, как потрясающе одинок был этот могущественный человек! За этим письмом "проступает в трагической маске судьба человека, который хочет подчиняться только ее законам и жертвует этой героической мономании свое человеческое счастье. Вот он бродит по роскошному замку, сцепив руки за спиной, уже несколько недель предаваясь неопределенной тоске, все время в одиночестве, месяцами не зная близости с женщиной и теперь вдруг ощутив любовное томление. Он грубо разгоняет своих секретарей, не принимает генералов, отсылает депутации, велит расседлать лошадь, останавливает весь механизм власти, созданный им вокруг себя: замок, армия, Париж, Европа подождут! Он, самый закрепощенный из смертных, больше не хочет подчиняться природе вещей. Мужчина в тридцать семь лет, уже не влюбленный без памяти в свою жену, которой сильно за сорок, и которому всю душу перевернуло юное существо, дважды отвергнутый, вынужден придумывать соблазны из подвластных ему других сфер, вынужден манить ее свободой ее родины, чтобы после десяти лет молчавшего чувства впервые сложить к ногам молодой женщины свою тягу к покою!"
Как видим, тут император пошел на хитрость и нанес удар по самому уязвимому месту. Он пообещал нечто большее, чем любовь. Он намекнул, что ответ Марии может повлиять на его заинтересованность в освобождении Польши.
Содержание этого последнего письма повергло Марию в сильнейшее смятение, и она вновь и вновь перечитывала его, пока края бумаги не превратились в бахрому.
Реакция же введенных (не без помощи Дюрока) в курс дела членов польского временного правительства оказалась именно такой, какой и ожидал император французов: в лице неуступчивой Марии они окончательно и бесповоротно увидели средство добиться восстановления своего государства. Заметим, что тут все совпало и само собой сложилось во вполне стройную конструкцию: польские патриоты, узнав об интересе Наполеона к Марии Валевской, решили использовать ее, а Наполеон, только намекнув на то, что ее родина при определенных обстоятельствах может стать для него еще дороже, только утвердил польских патриотов в правильности выбранной судьбоносной для нации тактики. Интересно, а смог бы кто-нибудь противостоять такой "гремучей смеси" взаимопереплетенных интересов?..