Но в айкидо кувырков вперед избежать невозможно. И после того как ты станешь экспертом в кувырках, ты должен дойти до варианта "высокого падения". Это аналогично кувырку вперед за исключением того, что в начале тебе не нужно использовать руки (или руку) для приземления. Ты бросаешь тело вперед, переворачиваешься в воздухе и приземляешься на одну половину спины и плечо. "Это как большой банан, падающий на пол", - сказал Пол, и я представил огромные желтые надувные бананы, которыми английские футбольные фанаты размахивали на трибунах.
Вместо большого банана я чувствовал себя больше похожим на кирпичную башню, переворачивающую себя, с грохотом обрушивающуюся на землю в тучах пыли. Когда спина ударяется о землю, одна рука должна быть вытянута и шлепать по мату для того, чтобы смягчить удар от падения. Эффективность шлепка полностью зависела от его своевременности, а у меня как раз с этим было плохо.
Сальто - один из ключевых моментов в айкидо Ёшинкан. Иногда, когда тебя бросают слишком жестко и слишком быстро, нет времени сделать безопасный прямой кувырок. А в некоторых техниках, в бросках за запястье, например, если ты не сделаешь сальто, твое запястье, или предплечье, или ключица будут сломаны.
У Торчка, большого неуклюжего полицейского с тоскливым выражением лица, чьи одеревенелые и упертые движения обеспечивали разнообразные насмешки учителей и коллег-иностранцев, были реальные проблемы с кувырками. Он переворачивался и обрушивался вниз так, что весь пружинный пол додзё начинал вибрировать. Смотреть на это было больно.
Сакума и Бэн тоже переживали трудности, но когда дело касалось высоких падений, я был наибольшим болваном в группе.
Я не мог понять смысл сальто. Я мог выполнить его один раз, но и тот получался несуразно деревянным, слишком быстрым и отдавался дикой болью в теле, когда я ударялся об мат. Я застрял в черной полосе. Из-за того, что мне не нравились высокие, я делал их слишком быстро, что нарушало своевременность шлепка рукой и падения. Из-за того, что я боялся быть в положении вверх тормашками, я старался нырять как можно ближе к мату. Иногда возникало ощущение, словно я пытался нырнуть под мат. Но чем ближе ты к мату, тем сложнее безопасно приземлиться. Казалось совершенно несправедливым то, что правильное решение шло против интуиции, то есть что для безопасности нужно было быть как можно выше над полом. Что касалось меня, то я часто оказывался настолько близко к нему, что мог почувствовать, как мои волосы задевают мат во время переворота. Неприятная мысль - а что если бы моя голова оказалась на несколько сантиметров ниже? Она могла бы застрять и совсем оторваться. Думать об этом мне не нравилось, но это было необходимо. Невозможно было избежать падений, потому что все новые сложные техники требовали высокого падения для избежания броска. Именно сальто давало айкидо гимнастическую привлекательность. Благодаря сальто айкидо выглядело сложным по простой причине - сальто было сложным. С первого дня я понимал, что это будет проблемой. Моей собственной маленькой проблемой. Моим крестом. Моей ношей. Было странно, насколько быстро я понимал, смогу ли я выполнить какую-то технику, еще до того, как попробовал бы. Всего лишь наблюдая, как другие выполняют техники на коленях, я знал, что они не будут представлять никаких проблем. Да, я думал, что смогу их сделать.
Но с сальто было по-другому. И чем больше меня обхаживали, советовали, ругали, орали, тем хуже становилось. С увеличением у меня количества синяков и побоев, которым я подвергался, я начал терять способность сделать приличным образом хотя бы простой кувырок вперед и его старшего брата - ныряющий кувырок вперед.
Проблемы начались с Оямады. Было в Оямаде что-то жесткое, но было и женоподобное. Я никак не мог забыть его интерес к куннилингусу, даже когда он меня мучил. Он был единственным учителем, который не прошел через программу сеншусей. Некоторые говорили, что именно это сделало его таким жестким по отношению к сеншусеям. Конечно, его занятия были образцом скуки, его любимым методом обучения были повторения до тех пор, пока не пройдут полтора часа.
Оямада выстроил нас вдоль основной стены додзё и приказал делать непрерывные кувырки вперед до противоположной стены. А потом обратно. И снова обратно. Поначалу было весело. Приятный перерыв среди тяжелой физической нагрузки, но потом стало очевидно, что он собирался продержать нас на этом упражнении до конца занятия.
Через десять минут я был покрыт серьезными синяками на костных шишках, кончиках подвздошных костей, которые немного выдаются с каждой стороны от поясничного позвонка, немного над ягодицами. За следующие одиннадцать месяцев эти синяки не сходили ни разу. На косточках слоями нарос кальций, что только ухудшило ситуацию. Иногда они отекали, иногда казалось, что они исчезли и потом, когда ты падал на одну из них, то понимал, что все на месте.
Уилл окрестил их "шишечками" и имя прилипло. Это была травма, специфичная для студентов курса сеншусей - рожденная в комбинации твердых матов и чрезмерных тренировок - и нечто совершенно непонятное для обычных студентов. Как нашивка за ранение или Пурпурное Сердце, это можно было получить, только вступив в бой.
У некоторых шишечки были настолько болезненными, что им приходилось прибегать к акупунктуре, чтобы избавиться от боли, другие же изобретали забавные и в целом опасные техники падения в отчаянной попытке приземлиться на что угодно, кроме двух чувствительных мест.
"Ты должен быть осторожнее, - сказал Пол, - потому что иногда кость может получить заражение."
Зараженные шишечки! Что могло быть хуже? В нашей тесной вселенной из четырех стен и сотни твердых матов я не смог представить ничего хуже зараженной шишечки.
Оямада был рабом болезненных падений, но Роберт Мастард был тем, кто привел меня к окончательной потере понимания о том, как сделать сальто легко и грациозно.
"Так, ребята, несите маты."
Мы бежали в угол додзё, подбирали два матрасоподобных мата, которые предназначались для обучения высоким падениям.
Мы выстраивались, и Мастард или Толстяк хватали тебя за руку, и ты должен был сделать сальто. "Хорошо. Хорошо. Хорошо. Плохо", - в процессе комментировал Мастард. Для меня всегда было "Плохо". Возможно, это был его способ ободрения для меня. Но эффект был противоположным. Я начинал мечтать о магических словах: "Хорошо, ребята, несите маты на место".
Мы постепенно привыкли к броскам и однажды днем Мастард сказал: "Давайте повеселимся".
Он взял дзё с полки на стене, где находились деревянные мечи и ножи. Дзё - это палка из твердого дерева, примерно таких же габаритов, как и толстая палка для швабры. Полицейские в аэропорте Нарита вооружены дзё, многоцелевым инструментом для фехтования, дубинкой и жуткой колющей палкой, хотя я заметил, что они еще имеют при себе пистолеты.
Мастард стоял на мате и приказал первому ученику схватить конец дзё. Затем он дернул дзё вверх и вперед, чтобы выполнить бросок. Отпуская захват, ученик перевернулся в воздухе и приземлился на мягкий мат.
Я ожидал проблему на этапе отпускания захвата. Если это сделать слишком рано, то будет видно, что захват несерьезный. Если слишком поздно, то у меня не будет свободной руки для компенсации падения.
В итоге я настолько сконцентрировался на палке, что мое сальто оказалось недоделанным и безжизненным. Я зацепился головой за мат в момент переворота. Послышался тошнотворный хруст в моей шее, которая свернулась набок. На секунду меня покинуло сознание. Потом я понял, что должен встать. На подгибающихся ногах я вернулся в очередь выполняющих падение.
"Сломаешь шею и вылетишь с курса!" - проорал Мастард с места, что он занимал с дзё. Затем он подошел ко мне и поднял палец.
- Сколько пальцев?
- Один.
- Ты в порядке, - сказал он.
Я не чувствовал, что был в порядке. Я порвал шейную мышцу. Что было еще хуже, моя уверенность упала ниже обычного.
"Ты подпрыгнул как раз на макушке головы, - прошептал Адам из очереди. - Это выглядело несколько жутко."
Я был рад, что Мастард сказал нам убрать маты до того, как до меня снова дошла очередь. Это было хорошо, потому что я начинал думать, что он дожидался меня. Когда он объявил, что едет домой в Канаду, я немного надеялся, что он не вернется.
С ныряющими падениями мне повезло больше. Четыре или пять людей пригибались, сидя рядом, и ты должен был бежать и нырять через них. Это был сложный трюк, и даже чудотворец Сато однажды свалился на последнего сидящего. Я видел, как он тряс головой, не веря, когда поднимался на ноги.
Моя техника заключалась в том, чтобы бежать как при пожаре, издать воинственный клич и надеяться, что последний пригнувшийся не будет возражать, когда я свалюсь ему на спину. Но даже я иногда умудрялся обходить препятствия.
Я постоянно чувствовал себя побитым, но пока не получил ни одной травмы. Кроме Хромого с его локтем, полицейские тоже выходили сухими из воды, то же самое касалось других иностранных сеншусеев.
Первым человеком, получившим перелом, был Дэнни, это случилось во время занятия, на котором мы постоянно делали сальто. Он неловко приземлился и сломал палец на ноге, маленькая, но болезненная косточка для перелома.
По дороге в додзё в то утро я успел попасть в небольшую аварию, врезавшись на велосипеде в скутер, что было неким предупреждением, что дальше дела пойдут хуже.
С тех пор, как перед курсом я перечитал военные мемуары Роберта Грэйвса, чтобы не выпускать ничего из виду, я начал твердо верить в выполнение своеобразных ритуалов для отражения зла. В одном случае из книги солдат делает наглый комментарий и все "стучат по дереву", за исключением бедняги, который был убит.
Я объяснял себе и другим, что стук по дереву просто концентрирует сознание на потенциальной угрозе и по сути всего лишь является техникой для повышения осознанности. На чисто психологическом уровне я обнаружил, что стук по дереву разряжает тревогу по поводу того, что я предсказал или не подумавши сказал. Я полагал, что если такой тревоге позволить себя терзать, то я могу пострадать от болезненного исполнения желания, исполнится желание смерти, если хотите.
Но суеверие могло зайти слишком далеко, и я начинал раздавать крепкие шлепки придорожным деревьям, проезжая мимо них на велосипеде.
После моего едва не произошедшего дорожного происшествия на велосипеде у меня сохранилось ощущение беспокойства. Я подъехал к додзё и немедленно постучал по деревянному столбу ограды. Я услышал шаги и посмотрел по сторонам, чтобы увидеть, не заметил ли кто меня. Это был Бэн. Не страшно, я признался в своей слабости Бэну.
"Нам надо быть поосторожнее сегодня, - сказал я. - У меня плохое предчувствие и мы сегодня делаем котэгаэши."
В этой технике кисть атакующего заламывается назад за предплечье в сторону, а не за плечо. Если продолжать заламывать чью-то кисть таким образом, то запястье в конце концов сломается, если атакующий, на этом этапе превращающийся в защищающегося, не выполнит высокое падение. Так же рука раскручивается и человек остается на спине на полу.
На первом занятии я практически забыл собственный совет действовать аккуратно, когда услышал сдавленный крик со стороны, где тренировался Бэн и Дэнни. Я огляделся. Дэнни лежал на полу. Пытаясь не упасть на "шишечку", он зацепился пальцем ноги за свою брючину. Его быстро отнесли в сторону. Пол сказал нам продолжать тренировку. Я услышал, как он говорил, стоя в стороне: "Я вправлю без проблем - это не перелом, просто вывих".
Бэн умудрился убедить Пола позволить ему отвезти Дэнни к доктору до попытки применения такой решительной меры самолечения. Пол, все еще убежденный, что перелома нет, с неохотой удержал себя от вправления кости в сустав. Он согласился, что они должны отправиться в травмпункт, располагавшийся рядом с додзё. Мне это показалось слегка жутким и в то же время по-своему обнадеживающим. К счастью, у Дэнни была медицинская страховка.
Дэнни вернулся в додзё позже в тот же день. Его палец был поломан под прямым углом. Если бы Пол пробовал вправить палец, он, вероятно, вырвал бы его напрочь. Бэн, который все еще свято верил в учителей и его вера простиралась за пределы их узкой специализации, которую они демонстрировали как эксперты, был потрясен этим случайным и небрежным обращением с Дэнни.
- Это всего лишь палец, - сказал я. - Это не вопрос жизни и смерти или что-то в этом роде.
- Если бы это было что-то более серьезное, я бы еще больше волновался. Это показывает, что им все равно, - горячился Бэн. - Я тебе говорю: если со мной что случится, держи меня подальше от учителей - просто отведи меня сразу в больницу. Я даже не уверен в той хирургии рядом с нами.
Дэнни сказал мне несколькими неделями раньше, что не смог попасть в австралийскую авиационную спецслужбу из-за того, что растянул коленную связку, тренируясь к тесту. Я проследил картину. Дэнни мог бы травмироваться, чтобы был повод не заканчивать курс.
Когда ему помогали взобраться на велосипед (на котором он поехал, крутя лишь одну педаль), он сказал печально: "Ребята, завтра вы меня можете не увидеть".
"Вы не должны грустить, - сказала Нонака сэнсей. - Вы всегда должны держать в голове какой-нибудь счастливый момент, и когда вы начинаете грустить, должны думать об этом моменте." Я сказал ей, что курс угнетает меня. "Это ваш выбор", - ответила она. Когда в учительской было пусто, она иногда брала мою руку и играла, насмехаясь надо мной, своим большим пальцем придавливая мой. Однако это было трудно, когда я пробовал бороться с ее большим пальцем, она всегда побеждала меня, ее большой палец всегда прижимал мой, порхая весьма и весьма быстро, словно птица. Она никогда не проигрывала. "Теперь вы угнетены!" - говорила она, когда побеждала. Факт быть побежденным, борясь большими пальцами с шестидесятипятилетней женщиной, весьма ободрял меня. Она всегда ликовала, побеждая: "Почему я побеждаю? Несомненно потому, что вы слишком много думаете. Вы слишком интеллектуальны, чтобы победить меня!"
Стив, австралиец, который ушел с курса год назад, вернулся в город. Он зашел к нам на Фуджи Хайтс и рассказал о геологическом обзоре, которым он занимался в Лаосе. Его рассказ звучал увлекательно, в миллион раз соблазнительнее, чем клаустрофобия додзё.
- У тебя получается лучше, чем я ожидал, - сказал он в своем грубом, но все же дружественном тоне.
- Спасибо, - ответил я.
- Но ты все равно бросишь, не окончив, - сказал он, делая глоток чая.
- Почему? - я был ошарашен.
- Потому что я бросил.
Значит, подумал я, это Вызов.
Несмотря на свое грустное прощание, Дэнни пришел на следующий день. Он прохромал в офис додзё и проинформировал миниатюрного Андо-сенсея о сломанном пальце. Выражая прозаичное сочувствие, Андо дал ему две недели на выздоровление. Конечно, он все равно должен продолжать приходить в додзё, но сидеть в кресле и наблюдать каждую тренировку.
Для сеншусеев давалось мало времени на выздоровление. Как только травма заживала, ты сразу возвращался. Если доктор прописывал перерыв на месяц, то учитель в додзё давал перерыв на неделю, или иногда поощрял тренировки с травмами. Чем больше перерыв ты брал, тем больше ты отставал и тем больше была вероятность повторной травмы при возвращении к занятиям. И если ты мог хоть как-то ходить, то тебе нужно было каждый день появляться в додзё и наблюдать все тренировки. Если травмирована была верхняя часть тела, то нужно было сидеть в сейдза каждую тренировку. Это четыре с половиной часа сейдза каждый день, чего самого по себе достаточно, чтобы травмировать.
Если травмирована была нижняя часть тела, то сейдза не требовалась, но был специальных способ сидения на кресле для сеншусеев (спина прямо, ступни вместе - не перекрещены и ровно стоят на полу), и этот способ сидения не способствовал восстановлению сил.
Жесткая политика по травмам сеншусеев была еще одним традиционным способом "развивать дух". Идея заключалась в том, чтобы создать бойцов, которые могли бы исполнить долг вне зависимости от состояния тела. Целью было сломать субъективную связь между тем, как ты себя ощущаешь и как действуешь. Более того, ее нужно было подменить на определенную цель и достижение этой цели, используя тело, вместо того, чтобы позволить телу диктовать, какой должна быть цель. Если вы идете спать, когда ваше тело чувствует усталость; едите, когда чувствуете голод; или деретесь, когда чувствуете злость, ваше тело диктует цель, а не наоборот.
Когда мы начинали курс, Толстяк спросил каждого из сеншусеев о прошлых травмах. Многие это восприняли как возможность "похвастаться шрамами", Адам со всеми его многочисленными признаками бурноё молодости, проведенной на скейтборде, выдал все. Только Рэм спросил причину вопроса. "Для того, чтобы учителя знали, где могут быть ваши слабые стороны и в чем могут быть ваши ограничения, и насколько сильно вас можно загнать" - был ответ. Неспособность Адама сидеть спокойно была отчасти санкционирована его балладой о переломе колена в пятнадцатилетнем возрасте. Рэм сказал: "Что касается этого курса, у меня нет старых травм, о которых я мог бы рассказать". Теперь я понимал, что это была лучшая политика, признание старых травм всегда было путем для отступления. Рэм себе его не позволил.
Я переживал определенный упадок. Излишняя дисциплина в обучении не относилась к нашей квартире. Когда я не спорил или не играл в "вызов", я тратил много времени на сон. Даже когда мы брали в прокат видео, я часто засыпал на середине фильма. Повторно смотря какое-то кино с участием Стивена Сигала я сказал: "Следующий удар был действительно хорош…" Затем я начал храпеть - даже хорошие удары не могли удержать меня ото сна.
Толстый Фрэнк и Крис все так же тренировались каждый день в додзё и медленно продвигались по пути к черному поясу. Если они продолжат регулярные "кеншу", интенсивные, регулярные тренировки на дневных занятиях, они могли бы сдавать тест на черный пояс в то же время, что и сеншусеи.
"Будет интересно посмотреть, чье айкидо лучше, - посмеивался Крис. - Я все еще не очень уверен, что ваш курс имеет отношение к айкидо, больше похоже на грубый обряд инициации или просто курс выживания."
У Толстого Фрэнка мнение было выше. "Не думаю, что я бы смог мириться с дерьмом так, как это делаете вы, ребята".