Мастард пожал плечами. А потом сказал:
- Ты победил?
- Да.
- Ну, тогда все в порядке.
Но однажды Ник зашел слишком далеко. Мы делали технику, которая требовала удара в живот, который блокировался. Повторяя снова и снова, люди стали относиться к блокам менее внимательно. Использовать это невнимание приемлемо для учителя, и даже для такого же ученика, но не в так, чтобы это привело к травме - так считал я, в любом случае.
Маленький Ник обошел мой блок с определенным намереньем и направил сильный удар в ребро, что было неожиданно болезненно. Я был так раздосадован, что в ответ ударил его в почку и сказал ему отвалить. В неожиданном раскаянии он предложил руку, чтобы помириться и забыть о недоразумении. Я неохотно пожал его руку. Но не забыл. Я не бог. Это маленькое ничтожество своим целенаправленным ударом доставило мне изрядную боль. Сломано ли ребро? Конечно, нет, и стыдно признаться, потому что, рассуждая технически, я должен был блокировать удар.
Я описал симптомы Даррену.
"Мне кажется, у тебя сердечный приступ", - сказал он.
Сато, лысый массажист, пришел по просьбе Мастарда. Сато проверил меня полностью и покачал головой. "Может ребро сломано", - сказал он. Но он был тверд в своем мнении, что я должен провериться у доктора. Мастард отнесся к этому настолько серьезно, что я почувствовал вину, что преувеличил боль. Затем я поправил себя: мне плохо и действительно больно. Но где-то в подсознании, я думал: "Эта травма не хуже армянина Ника. Когда уходит он, исчезает и она; в этом я могу быть уверен." Мастард в шутку стукнул меня в живот. Он указал на нескольких университетских студентов.
- Хочешь тренироваться с девочками?
- Нет, - сказал я с чувством.
- Ёш! - он стукнул меня снова. Вот и умница, как бы говорил он. Из него получился бы отличный отец.
Немного позже мы снова разговаривали. Он сказал: "Иногда я чищу утром зубы и чувствую в груди какую-то жуткую боль и я думаю, наверное, у меня удар, но потом я думаю - это невозможно, ведь я все еще чищу зубы." Возможно, он интуитивно заметил во мне ипохондрию. Мастард весь в этом - сочетание того, что кажется полной тупостью, с невероятной интуицией.
Ему нечего было скрывать и он даже не собирался скрываться.
Чтобы растянуть разъяснение обстоятельств, я должен был посетить больницу и получить медицинское подтверждение моей травмы: рентгеновский снимок, чтобы похвастать перед недоверчивыми глазами сенсеев, или справку, подписанную костоправом. Проблема заключалась в том, что у меня не было медицинской страховки из-за моего полулегального статуса проживания в Японии. У Бэна же страховая карточка имелась, и он мне ее одолжил. Только когда я вошел в католическую больницу в Очиаи, заполненную приятными японскими монашками, я понял, что должен пройти за девятнадцатилетнего. Мне было тридцать. На моей бритой голове проглядывала седина. Я заполнил регистрационную форму, ловко копируя дату рождения Бэна, которую я не знал - еще одна брешь в плане. Монашка с испугом взглянула на мою карточку и снова посмотрела на меня. "Вам девятнадцать?" - спросила она. "Да", - с легкостью ответил я. Она приняла мою ложь, выражая сомнение только еще одним взглядом в медицинскую карту в поисках опечатки. У меня уже было готово шустрое объяснение, что я происхожу из семьи с историей жуткой болезни, из-за которой стареют раньше времени; она была лишь недавно открыта и диагностирована. Монашка меня просто пропустила. В Японии откровенная ложь редко подвергается сомнению - это было бы слишком враждебно, но люди могут выражать иное мнение за спиной. На поверхности они притворятся, что согласны. Кроме того я был иностранцем, что считалось низшей формой человека большинством японцев. Если я выглядел немного странно, то это было лишь составной частью необъяснимой странности гайдзин.
Но я сидел в ожидании на виду у медсестры за приемным столом, я пытался вести себя так, как на моей памяти вел себя Бэн. Он обычно неожиданно засыпал. Но в моем случае это бы лишь прибавило несколько лет, а не уменьшило мой возраст. Благодаря моим седеющим волосам меня уже однажды со спины приняли за сорокасемилетнего японского сенсея - меня на улице окликнул студент и почувствовал себя весьма неловко, когда я обернулся. Нет, заснуть было неверной стратегией. Вместо этого я стал раскачивать головой вперед-назад, изображая вертлявого пацана, слушающего рэп на плейере. Я также все время касался своих волос - так, я заметил, вели себя многие подростки, возможно, и я тоже, когда был в соответствующем возрасте.
Доктор согласился принять меня. Я очень надеялся, что он будет говорить только по-японски. Тогда я смог бы ограничить наше общение, сообщив минимум о своем возрасте.
Все было хорошо. Он обратился ко мне на японском. Я, спотыкаясь, дал нужный ответ. Он отправил меня на рентген после беглого осмотра.
В коридоре рентгеновского отделения смешливый японец затушил сигарету и сделал мне знак в сторону аппарата. Он совершенно небрежно прикрыл мое тело свинцовыми щитками. Тогда я решил, что стану импотентом уже в девятнадцать лет, как раз на пике своей сексуальной активности.
Доктор позвал меня для обсуждения снимка. Легкие выглядели абсолютно черными. "Не волнуйтесь, - сказал он, - ничего страшного."
Ребро не было сломано, это был ушиб. Доктор посоветовал отдохнуть месяц. Месяц! Мне повезет, если дадут три дня за эту царапину, может, неделю, если я смогу описать травму как-нибудь покрасочнее. Именно тогда я изобрел термины "реберное смещение" и "отслоение межреберных мышц". У людей бывают плечевые смещения, так почему же не быть реберных? Звучало это жутко – ребра, разведенные в стороны в мучительной… гм, муке.
Доктор выдал мне эффектный эластичный корсет, для ношения на груди - отлично, теперь у меня было наглядное доказательство моего ранения. Я с энтузиазмом оплатил пятидесятидолларовый счет.
Затем доктор снял свои полукруглые очки и начал говорить на почти забытом, но великолепном английском. Страх захлестнул мое тело - для практики некогда выученного в колледже английского языка, он решил поступиться правилами социального поведения.
- Откуда? - спросил он.
- Австралия, Мельбурн.
Он просиял:
- Я ездил в Мельбурн в прошлом году, на отдых!
- Наверное, было хорошо, - я старался хорошо передать отсутствие интереса своим очень неубедительным австралийским акцентом, гнусавым выговором Крокодила Дэнди, который в любой момент мог трансформироваться в пакистанский.
- Мне Австралия очень понравилась, и Мельбурн тоже.
- А Вы сходили в музей Неда Келли? - это было единственным, что я знал про Мельбурн.
- Нет, он был закрыт, - ответил доктор.
- Правда? - сказал я. - Ну, я здесь был несколько лет и совсем оторвался от жизни. Вернее, не лет, а месяцев - иногда просто кажется, словно прошли годы, - Боже, я сам рыл себе могилу. - А Вы были в Оперном Театре?
Он выглядел озадаченным:
- В Сиднее?
- Нет, в Мельбурне. Мельбурнский Оперный Театр. Он очень старый и большой. Гораздо интереснее чем… сиднейский. Вам обязательно надо его посетить в следующий раз.
- Обязательно, - сказал он, бросая взгляд на мои бумаги.
Мне надо было отвлечь его:
- А много австралийцев к Вам приходит?
- Нет, не много, - сказал он. - Вы первый, кого я лечу.
- Как интересно, - сказал я. Затем я решил взглянуть на часы. Будучи японцем, он должен был понять этот намек.
- Мне нужно идти, - сказал я и направился к двери.
- И еще одно, - сказал он.
Ну все, решил я.
- Не забудьте вот это, - он передал мне преступную медицинскую карту. - Это очень важно, - сказал он с насмешливым упреком.
Я рванул из больницы бегом, как девятнадцатилетний хулиган. Мне было гораздо лучше, с корсетом или без.
Бэн, как я начал понимать, был одним из естественных подражателей, как те мотыльки, что имитируют птиц, или насекомые, которые похожи на палочки, или мухи, что прикидываются осами. Я был травмирован и соответственно, по велению божьему, он был тоже. Не то, чтобы это прошло через его сознание логическим путем, но все сработало именно так, как только его подсознание подключилось к делу.
На следующий день, во время моего третьего занятия по сейдза, во время броска Бэн неудачно приземлился на свою шею. Занятие вел Шиода-младший, который не проявил особого интереса к происшествию. Бэн со знакомыми слезами, льющимися по лицу подражателя, присоединился ко мне на скамейке наблюдателей. Для Шиоды это было неприятно, и он направил Уилла, который был партнером Бэна, отвезти его в больницу. Я наблюдал за этим в немой агонии. За разговор я бы получил выговор. Резкий комментарий со стороны Толстяка Стумпела, возможно, ничего особенно плохого. А была ли в этом необходимость, следовало ли мне предупредить Бэна, чтобы он пошел в другую больницу? Нет, конечно же, он не настолько глуп.
И все же он был.
Позже, в тот же день, когда я вернулся в Фуджи Хайтс и задрал ноги повыше, просматривая газету в поисках интересного фильма, мне позвонили из больницы.
Будучи подозрительным по натуре, я прикинулся, что меня нет дома, и попросил оставить сообщение. Бэн не только рассекретил меня, но еще и был достаточно глуп, чтобы дать монашкам мой телефон. Я побагровел.
Позже позвонил Уилл. Он посоветовал мне связаться с больницей. Именно он посоветовал Бэну дать мое имя и номер больнице. Какие законопослушные кретины.
- Неужели Бэн действительно решил, что они забыли единственного преждевременно стареющего австралийца, за все время посетившего их больницу, через двадцать четыре часа после того, как это случилось?
- Он почему-то решил, что все пройдет гладко, - сказал Уилл.
- Замечательно. Просто потрясающе. Ну, как хотите, а я звонить в больницу не буду.
- Все должно быть в порядке. Мы объяснили, что это просто недоразумение.
- Просто недоразумение! Это же очевидное мошенничество! Я говорил с австралийским акцентом. Я назвал его дату рождения. Я отвечал на дурацкие вопросы про Мельбурн! Это не просто недоразумение.
- Я считаю, что признание вины - обычно лучший выход из положения.
- Неужели ты действительно так считаешь? Может, тебе ограничиться признаниями о собственных проступках и не касаться чужих?
Это был удар ниже пояса. Уилл был благородным человеком. Когда его девушка забеременела, я посоветовал ему серьезно подумать об аборте. Вместо этого, он женился на ней, и, как ни странно, для него все обернулось хорошо. Ребенок должен был родиться через месяц.
Я не собирался звонить в больницу, как и не собирался отвечать на звонки. И вообще, у этого могла быть и положительная сторона. Я мог подождать, пока нам не отключат телефон за неуплату и не возобновлять подключение. Способ сэкономить денег.
Бэн, при своем высоком росте и напускной крутизне, все еще был двухметровым ребенком. Я не собирался звонить в больницу, как и не собирался снова получать травму. Это стоило бы мне слишком дорого. Я просто не мог себе позволить заболеть. Странно, но эта мысль меня успокоила. Отговорок на будущее не оставалось, я сжег все мосты для отступления посредством болезни.
Несмотря на свои стенания и вялые предупреждения о том, что мы его больше не увидим, Крэйг не только выживал, но и терял вес. С потерей веса тренироваться становилось легче. Еще он был выносливым; способным принимать удары без серьезных повреждений. Как и многие чрезмерно увлекающиеся контактными видами спорта, он выглядел значительно старше своих двадцати двух лет. Он рассказал мне о своей спартанской жизни, когда мы оттирали нескончаемую плесень с душевых стен. Он жил в комнате в съемном доме: "Но я бы переехал жить один в любой момент, если бы мог это себе позволить." Он работал каждый вечер и в выходные официантом в мексиканском ресторане. У него не было девушки ("нет времени"), не было и друзей, насколько я подозревал. Он был вспыльчивым, с трудом открывался людям, но он не был халтурщиком. Во всем додзё он был самым усердным в оттирании плесени в душевых.
Я спросил у Фрэнка, как мне вести себя на первом настоящем свидании с Сарой. "Решай за двоих и за все плати сам", - посоветовал он. Я встретился с Сарой возле супермаркета, когда она закончила работать. "Пойдем в Бар Джея", - сказала она, взяв меня за руку. В Баре у Джея стояло две огромных колонки и было полно музыкальных записей. На возвышении был установлен проигрыватель. Там играли только R&B, зато очень громко. Обложка проигрываемого альбома была выставлена за барной стойкой. Сара не хотела есть и только пила кофе. Я пил пиво. Ей как-то удалось заплатить самой, так что я и не заметил. Это было не по плану. "Пойдем прогуляемся", - сказала она.
Мы бродили по маленькому парку вдоль железнодорожных путей в Шибуйе. Сара запихнула свою и мою руку в карман моего пальто. Мы сели на лавочку. Я почему-то продолжал улыбаться. Эй, я снова радовался жизни! Это было просто. У Сары не было забот, так что их не было и у меня. Я посмотрел вверх на те несколько звезд, которые не затмевал фонарный свет. Большая медведица, полярная звезда и перевернутый пояс Ориона, наиболее заметное созвездие в японского ночного неба. Мне всегда становится хорошо, когда я смотрю на звезды. Сара посмотрела на часы и сказала: "У меня есть десять минут". Через десять минут самозабвенного тискания, она убежала на электричку "Я позвоню тебе скоро, завтра или послезавтра!" В этот раз я был уверен, что она действительно позвонит.
Плохие парни со стильными прическами
"Настоящий самурай не моет волос, дабы избежать нападения сзади."
Хагакурэ
У нашей золотой рыбки Малыша Канчо были проблемы. Словно он почувствовал, что его тезка отошел в мир иной, Малыш Канчо слабел с каждым днем. Две другие рыбки были в полном порядке, здоровее, чем когда мы их привезли.
- Это от нехватки кислорода, - сказал Толстый Фрэнк. - Две другие отбирают весь кислород у Малыша Канчо.
- Дело не в том, чем они дышат, а в том, что пьют, - сказал я. - Вода грязная, тебе надо почаще чистить аквариум.
- А почему бы тебе не почистить аквариум, - встрял Крис. - Или по крайней мере не вымыть посуду?
В итоге Бен почистил аквариум, но Малыш Канчо не оклемался, поэтому я присоединил воздушный шарик так, чтобы он сдувал в аквариум воздух, поставляя дополнительный кислород в воду.
- Хорошая идея, - сказал Крис, - но она не сработает.
- Почему?
- Я наблюдал за Канчо с тех пор, когда мы его взяли. Он всегда плавает с небольшим креном влево. А две другие рыбы - абсолютно вертикально. А у него крен стал еще сильнее. Думаю, он был болен еще до того, как мы его взяли. Он обречен.
Бен подошел и приблизил лицо к аквариуму. "Ну же, Канчо, не умирай! Пожалуйста, не умирай!"
Я сочувствовал страданиям Малыша Канчо. Каждый раз, когда я делал вдох, слышался странный щелчок в груди, будто что-то отсоединяется. Еще я кашлял желтой мокротой. Каждый день в то время записи в моем дневнике начинались со слов "худший день", или "куда уж хуже, чем сейчас" или "сегодня мы свалились на самое дно". Я начинал формулировать лозунг, который бы поддержал меня морально: В любой ситуации все может стать еще хуже, неважно, насколько плохи твои дела сейчас - дальше они могут пойти еще хуже и обычно так и случается; но помни, что и это тоже пройдет.
Рэм тоже был на грани срыва. Причиной этому была фотография Канчо-сенсея, которая теперь весела под алтарной полкой. Рэм объявил, что больше не может кланяться алтарю, потому что в иудаизме не кланяются человеческим изображениям. Но поклоны алтарю были важной частью ежедневного ритуала в додзё. Мы кланялись шесть раз ежедневно на глазах у всех присутствующих. Неужто Рэм собирался бросить занятия только из-за религии? Крис, которого с Рэмом познакомили мы с Бэном, пытался предоставить аргументы в пользу религиозного отступничества. Аргументация обычно была примерно такой:
Крис: "Ты же кланяешься партнеру в конце тренировки, это ведь нормально?"
Рэм: "Да, нормально."
Крис: "А знаешь почему? Дело в том, что в японской культуре поклон является аналогом рукопожатия. В этом вся его суть."
Рэм: "Но с фотографией я не могу обменяться рукопожатием!"
Крис: "Но смысл тот же!"
Рэм: "Нет, фотография - это другое"
Крис: "Поклон фотографии в Японии не имеет смысла, если ты не веришь в него."
Рэм: "А я не могу перестать верить. Никаких поклонов!"
Но Рэм решил эту проблему, или, по крайней мере, нашел временный выход. Он начал кланяться немного не по центру, не совсем в сторону алтаря. "Я кланяюсь стене", - сказал он с гордостью. Это было настолько небольшое отклонение, что учителя не обратили внимания, а его совесть осталась чиста.
Исчезновение одной фотографии из додзё бросалось в глаза, не было "Железного" Майкла Тайсона. Додзё оставалось верным Майку в течение всего судебного процесса об изнасиловании. И даже после того, как он был признан виновным. И на протяжении аппеляции Железный Майк освещал присутствием своих японских друзей, лишь после отклонения последней апелляции, фотографию сняли. В Японии страшная правда заключается в том, что за изнасилование дают только два года заключения, и когда иранский студент изнасиловал шестерых японских девочек, он стал своеобразной национальной знаменитостью. Он заманивал девочек к себе в квартиру, обещая приготовить чудесный соус для макарон. Журнал "Brutus", странная помесь между "Hello!" и "Loaded", даже опубликовал этот рецепт, извращенным способом определив его в категорию афродезиаков. У додзё вкус был немного получше. Я знал, что фотографию Тайсона больше не вернут на место, даже когда его выпустят из тюрьмы.
Кейко, новичок в додзё, была только рада кланяться алтарю. После занятий я видел ее медитирующей перед неулыбчивой фотографией Канчо добрых пять минут.
Кейко, как и Долорес, которой теперь вход в додзё был заказан, стала просто одержимой айкидо. Мужчины-айкидоки умели лучше прятать свою одержимость, скрывая ее за бесконечными тренировками и повторением техник перед зеркалом, в то время как женщины облекали свои пристрастия в присущую только женщинам форму. У Долорес это выражалось в виде безумной страсти к Фернандо-сенсею, а у Кейко это была любовь к Канчо.
Некоторые учителя в додзё женились на своих любимых студентках, а некоторые женились на сотрудницах офиса додзё. Именно это и было запланировано в случае Кейко, ее выбрал лично Канчо в качестве будущей подруги для одного из младших учеников. Чида и Такэно женились на сотрудницах офиса, Андо и Накано женились на студентках. С его прилизанными черными волосами и лающим голосом Накано напоминал головореза. Мы никогда не видели его по утрам, потому что он учился на мануального терапевта. В общем, его манера поведения, мне казалось, сработает против него на выбранном им поприще.
Аскетичная жизнь современного учи-деши (ученик в додзё) оставляла мало времени и возможностей для свиданий. У полицейских в этом плане жизнь была ближе к норме, у большинства из них были подружки, с которыми они встречались в свои редкие выходные дни.