Я пошел домой и пожаловался Крису и Толстому Фрэнку. Крис уже знал все о Оямада. Он пытался установить свою репутацию в додзё и не "разбавлял водой" свою технику ни для кого, особенно иностранцев. То, что я почувствовал, была боль, которую можно было ожидать от айкидо "по максимуму". Именно тогда я понял, что надо менять отношение к боли. Я должен был признать, что существовали люди, которые хотели тренироваться как Тессю: по пути принимая боль и также по пути раздавая боль.
Когда я посещал утренние занятия, я все чаще обращал внимание на небольшую группу иностранцев, которые тренировались на дальней части додзё. Ученики в группе внимательно наблюдали за демонстрацией, когда сами не выполняли технику; все до одного они носили белые пояса и насквозь пропитанные потом и забрызганные кровью пижамы. Я обратил внимание на одного молодого мужчину, высокого и атлетически сложенного, у которого было по красному разводу сантиметров в 15 на каждом из колен. Казалось, он не обращал внимания на тот факт, что истекал кровью во время выполнения движений, которые требовали от него двигаться на этих самых кровоточащих коленях. Из того конца додзё доносились громкие крики. Учителя словесно и физически оскорбляли учеников. Когда учитель заходил слишком далеко, это даже напрягало.
Крис сказал мне в чайной комнате после занятия, что это были записавшиеся на "Курс". Они были иностранцами, которые учились на курсе подготовки японской гражданской полиции (сэншусей). "Настоящие безумцы", - бормотал Крис. Я сразу же захотел стать одним из них, одновременно осознавая, что это, вероятно, было физически невозможно. Они казались пришельцами с другой планеты, в них было что-то совершенно профессиональное, что делало наши попытки "беззубыми" и неэффективными. На иррациональном уровне закрепилась идея: если хочешь научиться реальным вещам, иди на курс сэншусей.
Общение с людоедами
"Нужно всегда носить с собой румяна и пудру. Может случиться, что после отдыха или сна человек выглядит бледным. В таком случае следует нарумянить себе лицо."
Хагакурэ
Мистер Вада предложил мне сигарету Виржиния Слим. Для человека, которому нравилось казаться крутым, это было довольно слабым реквизитом. Хемингуэй, к примеру, хоть режь его, хоть ешь его, не курил бы Виржиния Слим. Я взял одну.
"Ки - это очень важно, - сказал он, смачивая свои губы тонким слоем слюны. - Я думаю, что ки - это душа вселенной."
"Ммм, да", - сказал я. Я хотел бы согласиться, но не мог сделать это слишком решительно из страха быть вовлеченным в личное мнение мистера Вада. Мы оба были весьма осторожны, чтобы не наступать друг другу на любимую мозоль. И хотя я всегда, казалось, был на грани того, чтобы стать его другом, этого все-таки так и не случалось.
Мистер Вада был руководителем английского отдела средней школы для девочек, в которой я преподавал по понедельникам. Мне повезло найти работу, где я мог быть лишь раз в неделю. Если я когда-либо поступил бы на полицейский курс, то я смог бы содержать себя, работая целый день по понедельникам, ведь именно по понедельникам додзё было закрыто. В настоящее время это было единственным рабочим местом учителя с неполной занятостью, за которое можно было зацепиться, поддерживая Фуджи Хайтс на плаву.
Мистер Вада обладал четвертым уровнем черного пояса по кэндо, японскому искусству фехтования, и преподавал английский и кэндо в школе. Он хорошо выглядел и очень нравился девочкам. С девочками он всегда шутил, но со мной он всегда оставался чрезвычайно серьезным. Вы и не могли подумать, что он в действительности любил своих учеников и чувствовал себя непринужденно с ними.
Но у него всегда увлажнены губы. Вероятно, это было его нервной привычкой.
Мы сидели в учительской, пили зеленый чай и говорили о ки.
В Японии учительские не уютны, как, к примеру, на Западе. В Японии они больше походят на офисы открытого типа - ряды серых металлических столов, по одному на каждого преподавателя, и доступны школьникам, которые могут беспокоить вас.
Поскольку мистер Вада был настолько популярен, наша беседа часто прерывалась влюбленными до безумства пятнадцатилетними девочками, которые просили перевести его непечатную лирику американских рэп групп. Иногда, из великодушия, он передавал такие просьбы мне, и я должен был горбиться над магнитофоном, задаваясь вопросом, как перевести "motherfucker" ("ебанутый") и "cocksucker" ("хуесос").
- Ки находится в наших телах, - говорил м-р Вада. - И во вселенной. Это очень сложная вещь.
- А можно увеличить свое ки? - спросил я.
- Мы, японцы, - начал м-р Вада, - это была одна из его любимых фраз в начале речи и была прямым переводом с японского. Я стиснул зубы. - Мы, японцы, верим, что ки - это переменная величина. У человека с плохим здоровьем низкое ки.
- Может ли ки быть другим словом для физического здоровья?
- Я думаю, что ки связано со здоровьем, но ки очень сложно понять.
- Да, - сказал я, хотя мне ки не казалось чем-то особенно сложным для понимания.
Я предполагал, что Вада имел в виду некую разновидность витализма, представляя ки в качестве основной энергии во вселенной. Ки давало людям их энергию и также оживляло вселенную. Когда течение ки было заблокировано, энергия растрачивалась или рассеивалась - именно это происходило во время болезни. Айкидо стремилось способствовать совершенному течению энергии ки, хотя когда спрашивали Чида-сэнсэй о ки, он брал ключ от шкафчика и говорил "Вот это ки! Нa, возьми немножко ки!"
- А как ваше ки? - я спросил М-ра Вада.
- Мое ки очень хорошо, спасибо, - отвечал он.
Мы погрузились в молчание и он предложил мне другую сигарету с ментолом.
- Американцы не понимают ки, - сказал он через некоторое время.
- Нет, не понимают, - я всегда абсолютно соглашался с осуждением американской культуры. Мне и казалось, что он хотел критиковать весь Запад, но из политической корректности останавливался на Америке.
- Если бы они правильно понимали ки, у них не было бы такой проблемы с наркотиками и преступностью.
- Гм, да.
- Они не видят, что ки требует дисциплины. У Соединенных Штатов нет дисциплины.
- Вы правы, - сказал я.
- А как у вашей страны? - сказал он.
- Да и у нас ее нет, - сказал я жизнерадостно. По какой-то причине М-р Вада вызвал во мне желание пошутить.
- Но в айкидо вы учитесь дисциплине, - сказал он.
- Да, в айкидо мы учимся дисциплине.
Затем я вспомнил, что Вада сказал одному из учителей, что мои рубашки не всегда были безупречно чистыми. Как-то это не вписывалось в мои притязания насчет дисциплины.
- Но это больше, чем просто дисциплина, - сказал я. - Это больше.
Канчо-сэнсэй, основатель, редко говорил о ки. Вместо этого он говорил о силе кокю - дыхательной силе.
Однажды на пути домой из додзё Пол, полицейский, предложил показать мне местную достопримечательность, которая имела какое-то отношение к силе кокю Канчо.
"Вот это - фонарный столб", - сказал Пол. Мы стояли перед фонарным столбом на спуске с холма, где было додзё. "Тот самый, в который Канчо-сэнсэй врезался на своем велосипеде."
Я посмотрел на столб с повышенным интересом. На нем не было ни вмятин, ни царапин, которые подтвердили возможность столкновения с величайшим живущим практикующим айкидока. Хотя он выглядел так, словно недавно был перекрашен в светло-зеленый цвет, столь любимый токийским департаментом общественных работ. "Это было давно, где-то в начале семидесятых", - добавил он.
У Пола появилась ироничная искорка в глазу - сочетание немного приподнятой брови и едва уловимой улыбки, которую принимали все уроженцы Запада, когда пересказывали чудесные истории о Канчо-сэнсэй. Не то чтобы в аварии было что-то чудесное.
"Вообще-то, - сказал Пол, - у Канчо была настолько замечательная сила бедер, что в тот самый момент, когда он въехал в столб, он вложил полный вес тела через велосипед в обратном направлении и отскочил абсолютно без каких-либо повреждений."
Я был готов признать теоретическую возможность такого действия. В конце концов, я видел, как от Чида-сэнсэй "отскакивали" люди в результате приложения концентрированного напряжения силы бедер через плечи и спину - почему, в таком случае, это не могло произойти через седло мотоцикла и руль? Хотя, насколько я представлял, большинство японских велосипедов должно было развалиться от подобного обращения.
- Но почему он вообще въехал в столб? Уж конечно это не свидетельствует о хваленом шестом чувстве постоянной боеготовности? - спросил я Пола.
- Ну, это произошло после того, как он пил со своими друзьями. Он, вероятно, был пьян в стельку в тот момент.
Все признавали, что Канчо был алкоголиком. Это было частью мифа, как, например, тот факт, что он выкуривал сотни сигарет в день и все еще мог выполнять удивительные трюки физической выносливости. Он был больше всего похож на Тессю из всех людей, что я когда-либо встречал; он разделял пристрастие Тессю к алкоголю, хотя и не был поэтом.
Но сейчас ему исполнилось семьдесят восемь, он часто бывал в больнице и, весьма вероятно, умирал от рака легких.
Из уважения к нему как к основателю школы Ёшинкан, его прижизненной связи с мастером Уесиба, к его десятому дану и как к величайшему из ныне практикующих боевые искусства, уж не говоря о том факте, что, обладая скверным характером, он вполне мог убивать людей голыми руками - никто не говорил открыто о его болезни. Иногда люди перешептывались на кухне додзё о его здоровье, но не более того.
То, о чем говорили, было его собрание часов. У Канчо было только два интереса в жизни - айкидо и часы. В его доме было полно их, тиканье слышалось в каждой комнате, от бесчисленных стенных часов, от дедушкиных часов, от вагонных часов и часов с кукушкой, устанавливая прекрасный ритм, отмеряющий его жизнь. Он проводил время, двигаясь от часов к часам, подводя время на них, заводя их, слушая их различные перезвоны, наблюдая раскачивание маятников туда-сюда, ничего не ожидая, кроме смерти - умирающий человек одержим ходом времени.
Я видел Канчо только один раз, и то со спины - меня оттеснили кланяющиеся учителя, когда он пришел в последний раз посетить додзё. Он был очень слаб и его официальный темный костюм был крошечным, словно сшитым на ребенка.
Один из ведущих иностранных учителей, Роберт Мастард, любил задавать один вопрос, чтобы сбить с толку доверчивых новичков: "Какая самая важная вещь в Ёшинкан-айкидо?" Был только один ответ: "Дух". Мастард обладал огромным духом. Если новичок показывал дух, было неважно, если его техника была плоха. Черные пояса третьего-четвертого уровня в отсутствие духа были бы просто проигнорированы Мастардом. Он просто отказался бы их учить. Я переживал, что Мастард мог отказаться учить меня, если бы я был по неосторожности непочтителен, поэтому пошел другим путем, вставая, когда он входил в чайную комнату и возился у автомата, чтобы добыть ему минеральный безалкогольный Pocari Sweat. Почтительность делала разговор немножко однобоким.
"Ты знаешь, однажды я бросил айкидо?" - сказал он мне, предлагая мне Hi-Lite, чрезвычайно резкие японские сигареты, единственные, которые он курил.
Мой голос не всегда звучал как мой собственный, когда я разговаривал с Мастардом. Он звучал фальшиво, даже для меня самого. "Почему вы бросили?" - настойчиво вопросил голос.
"Политика. Я застрял в политике додзё, поэтому почти год не тренировался. Может, раз в месяц или реже. Я перестал пытаться заниматься айкидо. Я просто приходил и валял дурака. А потом произошло что-то странное. Внезапно я стал швырять людей без малейшего усилия. В конце концов я понял, о чем шла речь."
Голос определенно подбирал тупейшие вопросы: "И о чем шла речь?"
Он улыбнулся, и шлепнул конец изношенного черного пояса на стол. Это был мастардовский способ отвечать на глупые вопросы. Жест означал "тренируйся усердней".
- В тот год я преподавал в младшей высшей школе. Я накопил кучу денег. Я приобрел симпатичную пятикомнатную квартиру. Знаешь, с моим уровнем, если бы я был боксером, я бы уже был миллионером.
- Конечно-конечно, - я кивнул.
- Если бы у меня был сын, я бы не отпустил его в боевые искусства. Я бы отправил его бросать бейсбольные мячи, как только бы он начал ходить.
- Чтобы он заработал миллион!
- Точно. В айкидо нет денег, во всяком случае, если ты честный и хочешь учить людей настоящему.
- Понятно, - Настоящему - опять это слово. Именно этого хотел голос. Быть признанным реальным.
- И я ведь не молодею. Мне тридцать восемь и все становится сложнее и сложнее. Но с другой стороны - я становлюсь сильнее. По меркам айкидо я сильнее сейчас, чем когда-либо раньше. В этом месте только один человек сильнее меня.
Я задумался, почему он меня пытался убедить. Я уже был "истинно-верующим", о чем и хотел сказать, но голос мне не позволил.
"Точно", - я закивал искренне. Повисла неуютная тишина и мы оба отвели взгляд. Когда я вернулся, Мастард засовывал свои сигареты Hi-Lites обратно в куртку доги. Потом, на мгновение он посмотрел так, словно говоря: ты представления не имеешь о чем, черт возьми, я с тобой говорил, не так ли?
Настрой Мастарда был таким же, как и у Тессю: "Если нет однозначной решимости, то человек не преуспеет, даже если будет тренироваться годами".
Чида-сэнсэй теперь был ведущим учителем, с тех пор как Канчо перестал учить, но Мастард был искусным шоуменом. Он знал, как вдохновить новичков, дав им намек на силу, даруемую айкидо. После занятий он оставался на татами, пока кто-нибудь не задавал ему вопрос. Тогда он звал укэ, желающего атаковать, и шоу начиналось.
Уке пытался ударить его и Мастард незначительно сдвигаясь в сторону, поворачивался и швырял атакующего на расстояние двух-трeх матов. Это был вертолетный бросок. Или еще Мастард мог мгновенно двинуться навстречу атаке, уклониться от нее и снести укэ прямым входом ладонью в его челюсть, передавая достаточно силы, чтобы после при падении тело атакующего отпружинило от земли.
У Мастарда была "магия", способность бросать людей довольно сильно и практически без усилия. Канчо-сэнсэй сказал: "Если айкидо не кажется немного поддельным, то это не реальное айкидо". Эта способность изображать подделку была магией айкидо, способностью использовать всю силу тела, чтобы произвести впечатление потрясающих масштабов. Никаких больших рук, никакой раскачанной груди, просто чувство времени и координация веса тела настолько совершенны, что атакующий будет лежать в потрясении на полу еще до того, как поймет, что его ударили. Это было другим определением "магии" - чувство "а что меня стукнуло", ощущение, что приложенная сила чрезвычайно несоразмерна эффекту, оказанному на атакующего.
Объяснение Тессю волшебных способностей проще: "Пустой разум отражает искажения и "тени", присутствующие в разумах других. В искусстве меча "пустой разум" позволяет нам видеть совершенное место для удара; в повседневной жизни это позволяет нам смотреть в чужие сердца."
Как только вы чувствовали технику, то вы обычно становились верующим, кем-то, кто получил некоторую веру в идею о магических способностях. В конце концов, вы видели и чувствовали как укэ столь много случаев волшебства, что это стало обычным. Когда вы исполняли волшебство впервые самолично, тогда, как говорил Мастард, не было пути назад. Я спросил его, сколько времени прошло перед тем, как он "получил силу". "Спустя два года, после того как я закончил полицейский курс, спустя десять лет, после того как я пришел в айкидо."
Десять лет были долгим обучением волшебству.
Он казался много старше и более мудрым в свои тридцать восемь. Было что-то героическое в нем, он казался старым норвежским богом на земле язычников, анахроничным Торином Дубощитом. Его, как казалось, не пугало ничего кроме его учителя Такэно и гнева Кэрол, его крошечной подруги. Она запретила ему курить, и теперь он делал это в тайне, потягивая сигареты с высоким содержанием смолы в чайной комнате перед занятиями.
Иногда Мастард предоставлял свое тело для ритуального осмотра:
"Ну-ка, пощупай это."
Он клал своё толстое костистое запястье в мои руки и крутил им. Чувствовалось словно гравий хрустел вокруг сустава. Тогда он закатывал рукав.
"Проверь локоть."
Его руки не были прямыми, они имели обратный изгиб в локтях. Правый локоть имел еще более пугающий изгиб, чем левый. Это буквально означало, что Мастард принимал более жесткие броски справа. Он сломал, ушиб, надломил и растянул фактически каждую часть своего тела. Он считал это достойной платой.
Каждый год, на Всеяпонской Демонстрации Айкидо, Мастарда выбирал в укэ конкурент Чида сэнсэй, чудовищно мощный Такэно, в которого некоторые верили, как в самого сильного айкидока в мире. Оба, и Такэно и Чида, были учениками Канчо, хотя Такэно несколько лет назад ушел, чтобы открыть своё собственное додзё, занимаясь более быстрой и захватывающей формой айкидо, чем Чида в главном додзё. Такэно, как известно, был зверски жесток. "Несколько нокаутов полезны, это очищает мозг", - обычно говорил он. Учи-деши, которые часто уходили последними, однажды уходили с Такэно, который вышел из запертого додзё ночью и никогда больше не вернулся.
Укэ получает айкидо мастера. Короче говоря, укэ нападает и проигрывает. Никого не били больше, чем Мастарда. И он выбрал этот путь, потому как целеустремленно верил, что единственно хороший способ обучения состоял в том, чтобы "чувствовать" технику мастера и пробовать скопировать ее: "Канчо был укэ Уэсиба. Такэно был укэ Канчо. Я был укэ Такэно. Это прямая линия. Это единственный способ получить реальную силу."
Это было одной из его любимых фраз: "реальная сила". И хотя это было напыщенным, он втягивал вас в свой мир, мир боли и оскорбления в руках великого мастера, что было единственным способом научиться, в чем он так хотел убедить вас.
Мастард перенял скрытый расизм японских боевых искусств. Он принял его, но это ожесточило его. Его сдерживали на уровне пятого дана, хотя его уровень превышал седьмой дан японцев. Это ожесточало. В конце концов, именно его Такэно предпочитал в роли укэ, не японцев.
Во время его экзамена на пятый дан Канчо сказал, "Хорошее лицо". На том уровне айкидо, где простое техническое великолепие было доказанным, это было самой высокой похвалой. "Хорошее лицо" означало больше, чем просто свирепое выражение лица. На полукодированном языке мастера боевых искусств это означало, что Канчо воспринимал Мастарда серьезно как бойца. Это означало, что несмотря на искусственность испытания, Мастард не выглядел глупым, скорее он сохранил внутреннее достоинство, необходимое для воина, человека, готового умереть в любой момент.