Первое занятие прошло в субботу. Тренировки возобновились в 7.15 утра во вторник. У меня было два дня до начала реального натиска. Фрэнк наблюдал мои попытки остаться неподвижным в спальном мешке с развлечением. Крис имел более сильные убеждения. Когда он предложил при обсуждении рис карри братьев Мураками на ближайшем перекрестке, он был раздражен тем, что я поехал на своем велосипеде приблизительно за сто метров в ресторан. Когда братья Мураками, радушные похожие как две капли воды близнецы шестидесяти лет, сделали одинаковые миски карри, политые сверху красным маринадом, Крис высказал требование не пользоваться курсом как оправданием эпической лени всякий раз, когда я не тренировался. "Но это единственный способ мне выжить", - возразил я. "Значит, ты не будешь учиться этому", - резко ввернул он. Фрэнк был примирителен. "Он только начал. Дай ему шанс." "Да, - присоединился я, - дай мне шанс." Крис ударил по рису карри нечистой ложкой Мураками и ничего не сказал.
Я лежал в квартире со своими больными конечностями и писал свой "дневник сеншусэй". Мы должны были сдавать дневники каждый месяц. В них содержалось детализированное объяснение каждой техники и оценки нашего чувства к обучению. В данный момент я не испытывал никаких чувств, поэтому записывал все сухим техническим жаргоном.
К утру вторника я был все еще настолько одеревеневший, что с трудом мог забраться по ступенькам додзё. Сеншусэй запрещалось использовать лифт.
Однажды мы делали уборку додзё. Адаму и мне были поручены туалеты "как минимум на три следующих месяца". Это определенно была худшая работа, но она имела свое преимущество, позволяя хорошо разогреться перед тренировкой, энергично драя писсуары и полируя трубы. Держатели туалетной бумаги должны были как минимум иметь зеркальный вид, как собственно и крышки электророзеток. Адам мыл пол шваброй. Пол сказал нам, что уборка была составной частью курса. "Это хорошая тренировка" - сказал он. "Я хочу тебе сказать, - заявил Адам, выглядывая из-за туалетного бачка, - мы станем гнуснейшими гребанными уборщиками во всем мире, когда это все закончится!"
Ко второму занятию Адам был слева от меня и трясся от напряжения. Все его тело непроизвольно содрогалось, когда он склонялся над передним коленом, руки вытянуты вперед, словно в трогательном преклонении перед божествами. Мы выполняли базовые повороты, начинающиеся из стойки камаэ и заканчивающиеся положением, в котором тело вытягивается вперед и переносит практически весь вес тела на переднюю ногу. Руки тоже вытянуты вперед. Упражнение обычно выполняется несколько раз перед занятием. Мы же занимались этим около часа, с длинными интервалами удерживания положения тела над передним коленом. Люди кричали в агонии. Адам, Крейг и Большой Ник были самыми крикливыми - они также были самыми тяжелыми, что означало, что они больше всего напрягали переднее колено.
Завывание и крики были так ужасны, что некоторые из учи-деши (внутренних учеников - японцев) выглянули из офиса, чтобы посмотреть. Они сделали вывод, что мы были самым шумным курсом сеншусей за все время.
К этому моменту вызывающие крики Адама превратились в низкое завывание вперемешку со странными стонами. Я обратил внимание на некое количество белой слюнообразной субстанции на его подбородке: впервые я видел в прямом смысле пену у рта от физического напряжения.
Младший Шиода казался равнодушным. Время от времени он поворачивался к нам спиной и смотрел в окно на стройку внизу.
Толстяк, канадский севанин, бывший сеншусей и теперь ассистент на курсе, бегал вокруг, пытаясь "воодушевить" нас. "Используйте боль! - кричал он. - Бен, вставай, не обманывай сам себя!" Одним постоянным рефреном было: "Живей, сеншусеи, где ваш дух!"
Дух Адама как раз собирался покинуть его. Стоны приняли форму йодля, исполненного муки, в то время как все его тело поднялось в конвульсивной волне дрожи. Его лицо стало ярко фиолетовым, хотя его руки были бескровно белыми. Потом он упал на пол, два раза дернулся и остался лежать неподвижно. Мертвецки неподвижно. О, Боже, подумал я, он умер. У него случился сердечный приступ и он умер.
В ужасе никто не двинулся со своего места, хотя было заметно определенное облегчение, словно высшая целеустремленность Адама заработала всем остальным отдых.
Толстяк крикнул на Адама, который так и лежал без движения на полу. Шиода смотрел на часы и не замечал припадка Адама. Нам было сказано никогда не сходить с места без команды. Я глянул на Уилла. Уилл глянул на Адама, который был неподвижен, если и мертвый, то по крайней мере освободившийся от физической боли, которую мы все терпели.
Мой партнер по тренировке, Рэм больше не мог стоять. Он нарушил строй и помчался к Адаму, который забулькал, когда Рэм постарался привести его в сознание. Толстяк подошел, за ним последовал озадаченный Шиода. Все мое недовольство было направлено на Шиоду. Теперь ты доволен, думал я. Теперь когда ты кого-то убил. В то же время это было невероятно интересно.
Но Адам не был мертв. Толстяк приказал Рэму вернуться на свое место и после этого поднял Адама. "Не выгоняйте меня, - пробулькал Адам в бреду. - Позвольте мне остаться! Не вышвыривайте меня с курса!"
Адама оттащили в сторону и Шиода приказал Толстяку вывести его наружу подышать свежим воздухом. Но Адам не пошел. Он уцепился за настенный турник и умолял позволить ему остаться. Он действительно верил, что если покинет додзё, ему уже не позволят вернуться. Шиода пожал плечами, и Адам тяжело сел, лицо его было в пятнах.
Адам дал всем десятиминутную передышку. Последние двадцать мину занятия прошли в забвении, стоны сократились до приглушенного минимума.
Адам даже присоединился в конце занятия, спотыкаясь, с гордым видом раненого ветерана. После занятия он рассказывал, как начал галлюцинировать, воображая, что "они" пришли за ним. Под "ними" подразумевался персонал додзё, который внушал ему суеверный страх.
- Они не выгонят тебя за обморок, - сказал Дэнни.
- Это был не обморок, - парировал Адам, - на меня такой страх нахлынул! Этот Шиода меня так пугает!
- Ты был такого багрового цвета, - сказал я.
- Я думал, ты умер от кровоизлияния в мозг, - сказал Бен.
Адам явно был доволен таким предположением. Он любил внимание и явно получил гораздо больше честной нормы. Даже преподаватели делали комментарии. Во время ободряющей речи перед занятием, Стефан, немецкий ассистент учителя, отметил силу духа Адама. В его баварской версии английского языка он упрекал нас за недостаточное старание: "Вы знаете, как в Древней Греции, проводились борцовские матчи. Иногда до смерти. Иногда человек умирал от сильного старания. И такой человек признавался победителем, а не его оппонент. Потому что нужно полностью отдаваться. Вот во что верили древние греки, и это верно. И сейчас Адам здесь старается сильнее всех, потому что он тренировался так серьезно, что потерял сознание. Это правильный дух. Это дух сеншусей".
На следующий день, на занятии Оямада, Адама стошнило. Он вылетел из додзё как раз вовремя, чтобы добежать до раковин в туалете.
По протоколу додзё не требовалось спрашивать разрешения выйти, когда тебя тошнит. Если ты не успевал убраться с матов, то должен был просто засунуть голову за пазуху собственного "доги" и тошнить туда.
На тренировке Чиды из носа Адама неожиданно хлынула кровь.
Первая неделя переходила во вторую и затем в третью, и казалось, что у Адама кончились способы привлечения внимания. Он все еще тихо постанывал во время сидения в сейдза, сколько бы он в нем не сидел. Он утверждал, что травма, полученная на скейтборде, искривила колени, что делало сидение на них очень болезненным. Вполне вероятно, что так и было, но у всех уже появлялись собственные повреждения и люди проявляли меньше сочувствия.
Неожиданно Адам вскакивал с низкого положения на коленях в более высокое, нарушая симметрию шеренги. Люди ворчали и говорили ему сесть. Японские ученики хихикали, и Адам подводил группу. Неохотно он опускал свой вес и возвращался на колени, истинный мученик айкидо, его жертвенное похныкивание отдавалось эхом в большом и пустом зале.
Как Крис никогда не уставал повторять, боль - очень личная вещь, боль - субъективна, никогда не надо судить другого человека за его боль. Не только степень боли субъективна относительно конкретной травмы, но еще и разные люди имеют разную чувствительность к боли. Сложно заключить, что кто-то испытывает "реальный болевой предел", если он может терпеть мигрень без болеутоляющих, но кричит, как будто его убивают, когда порежет палец перочинным ножом.
Вопрос еще более запутывается воображением - в действительности, это основной источник чрезмерной реакции на боль. Причиняет страдание не сама боль, а что конкретно боль означает.
Одно дело быть способным вытерпеть боль. Совсем другой уровень - проявить стойкость по отношению к ущербу, который означает эта боль.
Люди принимают жесткие удары, ломают кости, серьезно режут себя, рвут связки, тянут мышцы в регби, борьбе, серфинге, скачках на лошадях и других видах спорта за редким исключением. И они получают эти травмы, мало жалуются и обычно возвращаются, чтобы продолжить занятия своим спортом.
На курсе сеншусей это было по-другому. Учителя подчеркивали, что боль будет присутствовать большую часть времени, в действительности, иностранные учителя (более подверженные мазохизму, чем японские) намекали, что обучение жизни с болью было большой составной частью курса сеншусей. Это создало атмосферу героизма со сжатыми зубами, которая имела мало отношения к хорошему айкидо.
Японские учителя были более прозаичны. Они не подавали внешних признаков боли или травм и не ожидали такого от нас. Но они не были категоричными. Западные преподаватели упрекали нас и ругались, японские просто игнорировали нас и тем не менее не давали нам отдыха. Западные учителя были типично нетерпеливы. Они хотели, чтобы у нас сразу все получалось. Они хотели, чтобы и крутыми мы тоже стали сразу.
Вероятно, именно возможность выбора заставляет травмированного игрока в регби вернуться на поле и смеяться над собственной травмой. Мы не имели такого выбора. Правилом курса было тренироваться несмотря на боль. Мы еще только должны были открыть для себя, насколько сильными должны быть травмы, чтобы заслужить выходной.
И мы боялись травмироваться так сильно, потому что мы знали, что нам придется вернуться на следующий день, и на следующий день, и на следующий день в течение целого года. Либо так, либо надо бросать. Полумеры не существовало.
Так как по ночам я валялся бодрый, неспособный уснуть из-за хронических болей в локтях и коленях, моё сознание работало, пытаясь найти способ исцеления. Я должен был ходить меньше и ездить на велике больше, так как езда на велосипеде, с ее низкой нагрузкой, простым упражнением для ног, оказалась лечебной. Я должен был попробовать изобретение Толстяка - горячие полотенца на коленные суставы перед сном. Я должен был массировать суставы с разогревающей мазью. Моё сознание уносило меня в противоположном направлении от сознания Дзэн с его принятием происходящего. Это не было сознание Дзэн, это было сознание выживающего.
У других были свои собственные способы выстоять. Спустя неделю, Ник Армянин сказал Большому Нику, его партнеру, что когда движение получалось жестким, глаза Большого Ника, казалось, вылазили наружу от напряжения. "Ты выглядишь как настоящий бешеный пес, право", - согласился Пол, который ошивался рядом с чайной комнатой, шпионя за нами, как я думал.
"Бешеный Пес, - сказал Большой Ник. - Мне это нравится. Вы можете называть меня Бешеным Псом, если хотите."
На мгновение все смутились. Просить прозвища - это слишком, но никто ничего не сказал. Мы все были весьма корректны и вежливы в тот ранний период.
"Бешеный Пес больше похож на печального пса", - сказал Бэн, когда мы шли на следующий урок. Я не сказал ничего. Я не чувствовал себя достаточно уверенным в своих действиях, чтобы начинать оскорблять других членов группы. Бэн не был злобным, он просто не был достаточно заботлив. Он был прирожденной одиночкой, тогда как моя стратегия выживания была построена на использовании группы, а не на борьбе с ней. Это был план, так или иначе.
Другим одиночкой был Уилл. Он с самого начала был против Аги. "Что ж он все время что-то впаривает, - жаловался он мне. - Что за хрень он все время пытается продать? Nuskin? Забейте, вы видели, как дороги их спортивные напитки?"
Главной проблемой Аги было то, что он хотел быть лидером. Он хотел этого столь сильно, что все уступали ему, позволяя ему стать негласным представителем. Его первой идеей было навязать куртки Интернационального Сеншусэй. Он таскался с таблицами цветов и шрифтов, и довольно скоро всех одурачил и заставил согласиться заплатить за дорогие черные куртки "пилот", покрытые яркими эмблемами.
"Мне не нравится Ага", - сказал Рэм. - "Я знаю его сущность еще с армии. Он эгоистичный." Я был удивлен этим, потому как Рэм редко ругал кого-либо. Но Ага был любопытной смесью, потому что он искренне хотел, чтобы группа преуспела. Он был внимателен к своему партнеру, но все знали, что стучал на вас, если учителя расспрашивали его. Я словно вернулся на игровую площадку, судя людей по-детски - кто болтает, кто раздражает и получает месть, а кому я могу довериться, будучи "лучшим другом".
Прошли две недели курса и было решено дальше ужесточить условия. Мы уже мучились от боли, связанной с мышечной усталостью, теперь наступило время страдать от острой боли физической атаки.
Удары и блоки в айкидо должны иметь силу, но их роль больше в том, чтобы отвлечь внимание и смягчить оппонента, чем закончить прием в боксерском стиле. Удары на японском называются атэми. Старший Шиода, который изучал свою технику уличного боя в недружелюбном предвоенном районе Шинджуку, заявил, что 70% самого боя состоит из атэми. Очевидно, что иметь слабое атэми в гражданском стиле не было хорошо, мы были сеншусэй, поэтому нам предстояла тяжелая тренировка атэми.
Даррену, застенчивому австралийцу, было поручено привести наши атэми в порядок. В отличие от Пола и Стефана Отто, других ассистирующих учителей, Даррен иногда признавал, что есть движения айкидо, которые у него не получаются. Я знал, что удары не входят в их число. Точнее говоря, удары были одной из специальностей Даррена. Дома в Австралии он часами практиковался, избивая предплечьем шины, деревья и даже сталь. "Теперь я считаю руку довольно сильной, - поговаривал он, - наверное, могу сломать чужую руку с помощью нее." Он говорил бесстрастно о своем предплечье, так словно это было некое орудие или дубинка, тупой инструмент, не являющийся частью его существования и дыхания, легкопортящаяся человеческая часть.
Повторные удары предплечьем по твердым объектам, таким как деревянный столб, или по другому предплечью, приводит к ее дальнейшему окостенению и умерщвлению нервов в руке. Одновременно вы должны открыть правильный способ удара расслабленной рукой. Никто не говорил нам об этом, потому что занятие касалось не обучения правильным ударам; а относилось к осознанному нанесению себе боли. Не зная правильного способа, мы все били жесткими (как железный брус) руками и после первых нескольких ударов, пришла сильная неприятная тупая боль.
Практикующие карате уродуют себя, постоянно ударяя по макиваре или доске для битья. В кунг-фу руки погружают в горячий песок.
Огрубение и повреждение нервов происходит в обоих случаях.
Превращение собственной руки в безнервную дубинку из потрепанной плоти и костей казалось низкоуровневым подходом к боевым искусствам. Это простейший способ сместить разницу в уровнях, если у кого-то было мало веры в скорость и технику. Многие мастера тай-чи отказываются от этого по причине примитивности. Другие же считают, что перспектива хронического артрита в тридцатилетнем возрасте вряд ли стоит хлопот по наращиванию больших раздутых костяшек.
Удары предплечьем более сложные. Сильный удар ставит правильное ощущение для техники айкидо. Тренировка удара - еще и хороший способ для наращивания сопротивляемости боли. То, что вы сможете ломать двери и обезглавливать доберманов одним ловким взмахом могучего предплечья, всего лишь второстепенно. По крайней мере, такова теория.
Тессю, будучи традиционным воином, верил, что любые полученные удары являлись отличной возможностью для собственного развития. Ранним утром он попросил зашедших к нему в дом торговцев ударить его "в любую часть тела". В итоге торговцы пожаловались брату Тессю, что они сами травмировались, ударяя по твердому телу Тессю.
Мы выстроились лицом друг к другу. Черные глаза Рэма озорно блестели, и я не мог не ухмыльнуться в ответ. Мы замахнулись правой рукой за голову и сделали одновременно рубящий удар перед собой. Это был удар вперед шомен. Даррен вел счет: "ичи, ни, сан, ши, го", - и странный полусдавленный звук, который он издавал, говоря "рокю" со своим австралийским акцентом.
Мы сделали десять на правую сторону и десять на левую. Затем десять на правую и десять на левую. Каждый раз костлявое запястье Рэма ударялось о мое. К счастью, казалось, это причиняло ему не меньшую боль, чем мне. Я начал поиск других участков предплечья, которые были относительно целыми. Даррен положил этим поискам конец: "Это не удар локтем" и продемонстрировал снова, несколько раз хорошенько приложив Агу.
Рэм поморщился от боли и я ударил его полегче. "Нет! Сильнее! - прошипел он. - Если мы сейчас будем сдерживаться, то позже будет значительно сложнее". Казалось, он говорил из собственного опыта, возможно, в израильской армии дела шли именно таким образом.
Даррен наблюдал за происходящим с нездоровым интересом. Мои руки были ярко красного цвета от ударов. Я заметил зловеще раздувающийся изнутри моей левой руки синий пузырь размером с теннисный мяч. Я что, разорвал вену? Я решил, что лучше больше не смотреть, и вместо этого стал таращиться на лицо Рэма; слишком много внимания ушибленному телу слишком плохо сказывается на боевом духе.
Мы уже сделали двадцать ударов до смены партнера. Еще двадцать ударов и мы снова поменяли партнеров. Я обратил внимание на гул, ревущий звук ближе к началу строя. Ага демонически вопил как курсант, тренирующийся со штыком. Гам оказался заразной штукой. Гораздо проще убедить себя в отсутствии боли, когда кричишь. Это метод отвлечения от боли, предпочитаемый на Западе. Предпочитаемый на Востоке способ - отрешенность. Но это было неподходящим временем для Буддистской рефлексии. Я тоже начал орать. Какого черта, подумал я, мне тоже не вредно выпустить немного пара.
Передо мной стоял Уилл, он выглядел непоколебимым, и мы прилично поколотили друг друга. Не оказалось даже времени, чтобы проверить мои разрывающиеся вены, прежде чем Ага оказался передо мной. Казалось он полностью потерял контроль. Он даже не выдерживал счет Даррена. Его лицо было искажено, из глаз лились слезы.
Даррен подстегивал нас. Толстяк подстегивал нас. Мы подстегивали друг друга. Толстяк подстегивал нас еще больше своим любимым боевым кличем: "Живей, сеншусеи, копайте глубже!"