Ну наконец-то! 12 июля 1953 года. Эту дату надо запомнить: сегодня я покидаю школу. С "малым аттестатом зрелости", как здесь говорят. С Рождества почти ничего не записывала. Но теперь, когда с этой гнусной школой покончено, у меня будет больше времени, наверняка.
Оценки у меня хорошие!
А сейчас я жду господина Лигля. Он меня заберёт и отвезёт на машине в Берхтесгаден. Почти все девочки уже уехали со своими родителями.
Господин Лигль уже должен подъехать. Выйду и посмотрю, а в Берхтесгадене напишу дальше. Я рада ужасно!
1953-1955
Мой дневник: Я СНИМАЮСЬ!
"Когда вновь расцветает белая сирень" - "Фейерверк" - "Юность королевы" - "Гроссмейстеры Тевтонского ордена" - "Последний человек" - "Зисси"
15 июля 1953 года, уже через три дня после окончания школы, Роми едет в Мюнхен, на киностудию. Так решила Магда Шнайдер. Вскоре начнутся съёмки фильма "Когда вновь расцветает белая сирень". Кинопробы Роми настолько удались, что она получила роль дочери героини Магды Шнайдер. Вот так уже в четырнадцать лет Роми вошла в киноиндустрию, и вошла успешно: за "Сиренью" последовали "Фейерверк" с Лили Пальмер, "Юность королевы" и "Гроссмейстеры". В этих фильмах, снятых в 1954 году, Роми вновь снималась вместе со своей матерью, а в "Последнем человеке" - с Хансом Альберсом.
Роми окончательно решает стать актрисой.
Режиссёр Эрнст Маришка экранизирует в 1955 году романтическую историю Елизаветы Баварской (её называют Зисси), ставшей императрицей Австрии. Роми исполняет главную роль, в роли императора Франца-Иосифа - Карлхайнц Бём. Фильм "Зисси" имеет большой кассовый успех.
Роми продолжает вести дневник, начатый в интернате. Она пишет о съемках, об отелях, о радостях и невзгодах на студии, о своих партнёрах по фильмам и об отношениях с ними. И о том, что значит для неё работа в кино, чему она обучается, как входит в образ.
15 июля 1953 года
Скажу честно: у меня есть чутьё. Сижу сейчас в вагоне-ресторане и еду в Мюнхен. Я вся в голубом, всё - мамино: пальто, перчатки и туфли на высоком каблуке (к счастью, они оказались мне как раз). А слева в углу сидит молодой человек, он выглядит как мой папа в молодости. Чёрные глаза, чёрные волосы. Наверняка он дал мне не меньше семнадцати лет. Иначе он бы так на меня не пялился. Посмотреть на него в упор я не могу: сразу покраснею. Здорово, что я пишу. Это производит хорошее впечатление.
Что думает обо мне официант? Знал бы он, что у меня в сумке всего пять марок, да и те я сейчас тут промотаю! Надеюсь, мама будет меня встречать. Иначе я пропала.
Да, я же ещё не записала, как это получилось, что я вот так вдруг еду в Мюнхен. А вышло вот что: вчера вечером мы сидели дома в Берхтесгадене, в охотничьей комнате, и играли в карты. Зазвонил телефон. Вольфи подошёл к письменному столу и взял трубку. Звонила мама. Вольфи положил трубку рядом с аппаратом, вернулся, уютно устроился в кресле и только потом, когда мы уже умирали от любопытства, сказал:
- Иди, Роми, это тебя.
Я взяла трубку - и дальше всё так завертелось! "Собирай быстро чемодан и принарядись хорошенько. И завтра выезжай утренним поездом в Мюнхен".
До сих пор не знаю, что меня там ждёт.
Вот теперь сижу в поезде и всё ещё удивляюсь, что мне всё это удалось.
Официант на меня уставился. Понятно: надо расплачиваться. Мы уже прибываем в Мюнхен.
16 июля 1953 года
Если бы я могла так высоко прыгать, то точно подскочила бы до потолка от радости! Я снимаюсь, я буду сниматься, - если всё получится.
Вот это был день так день!
Сижу в нашей комнате - ах! Что значит "комната"! Это называется "апартаменты", я читала - в отеле "Баварский двор", в Мюнхене. Тут всё так чудесно устроено. Возле двери - кнопка. Нажмёшь - сразу же появляется горничная, или кельнер, или что я пожелаю.
Я сама себе не верю. Не знаю, что бы мне заказать. Может, лимонный сок? Утром я попросила маму, чтобы она позвонила кельнеру и показала, как всё это делается.
Ну хорошо, по порядку. Поезд подкатил к вокзалу. Тот молодой человек, что похож на папу, встал у дверей рядом со мной, как будто случайно. Когда поезд остановился, этот парень спрыгнул сам и помог мне сойти. Было даже немножко неловко, хотя и очень мило с его стороны.
Пока я размышляла, что я должна сказать и как лучше его поблагодарить, ко мне подошла мама. Я уронила чемодан и бросилась к ней, а когда обернулась, тот молодой человек уже исчез. Может, он мамы испугался?
Вот бы он теперь меня увидел!
Мы взяли такси. Мне нравится ездить в такси. А больше всего - в совсем старых. Я тогда всё время представляю себе, кто тут только не ездил до меня за долгие годы. Вдруг - Макс Шмерлинг? Или Ханс Альберс? Когда он ещё снимался вместе с Марлен Дитрих.
Мама оглядела меня сверху донизу и улыбнулась:
- Хорошо выглядишь!
- Пожалуйста, мама, - сказала я, - не томи, рассказывай. Чего ради я должна была посреди недели мчаться в Мюнхен? Ты, может, выиграла в лотерею? Или что?
Наверно, я слишком разнервничалась. Мама подумала, что лучше бы меня сначала как-то успокоить, а уж потом объяснять, что случилось.
Я была как натянутая тетива. Да что там - тетива! Как... как... высоковольтная линия. "Осторожно, опасно для жизни!" Примерно так. По маме было видно, что случилось что-то невероятное.
И тут, пока мы ехали, она мне рассказала, что было вчера. Я так сильно взволновалась, что эта поездка по Мюнхену засела во мне, наверно, навсегда.
Мама пришла в бюро известного продюсера господина Ульриха, чтобы получить сценарий одного нового фильма. Контракт у неё уже был, очень хороший. И она собиралась уехать ночным поездом в Кёльн, чтобы повидаться с Дэдди: съёмки в Берлине начнутся только через несколько недель, так что время у неё было.
Господин Ульрих спросил маму, кто у неё: дочь или сын.
- Смеяться будешь, - ответила мама. - У меня - оба: и дочь, и сын.
- Дочка? А не могла бы она в нашем фильме сыграть твою дочь? Вот было бы здорово!
Вот примерно так и сказал маме этот господин Ульрих. Она не ответила "нет" (моя любимая!). Но "да" она тоже не сказала. Она вообще ничего не сказала. Просто позвонила в отель, чтобы вновь забронировать номер (ведь она уже успела отказаться от своего номера, потому что собиралась ехать в Кёльн), сунула сценарий под мышку, поехала в отель и принялась читать.
Свою роль, а ещё - детки, мне всё равно ещё не верится! - а ещё роль, которую, может быть, сыграю я!
Потом она позвонила Дэдди, посоветоваться. Но он сказал, что ничем не может ей помочь, и поэтому пусть она решает сама. После чего мама заказала себе пару рюмок коньяку - и только потом позвонила мне в Берхтесгаден. И ни слова не сказала, о чем вообще идет речь! О роли в фильме!
Приехали в отель. Мне надо было быстренько освежиться, и потом мы сразу же поехали меня представить. Всё, что было дальше, для меня и сегодня как в тумане.
Мы домчались до больницы. Там жутко пахло болезнью, чем-то затхлым в коридорах. В любой больнице так.
Вахтёр. Длинный коридор. Все белое, чистое. Очень холодно. Потом, помню, - мы в какой-то комнате. В комнате полно мужчин. Я, конечно, никого из них не знаю. Никогда не думала, что в одной-единственной комнате может вообще уместиться так много мужчин. Или женщин. Всё равно кого.
Волновалась я ужасно. Спряталась за мамину спину и не осмеливалась высунуться.
На кровати лежал какой-то человек. У него были видны только лицо и громадная подвешенная нога в гипсе.
Только я вошла, как он тут же закричал: "Люди, вот она!" Явно обо мне.
Он пожал мне руку. Остальные мужчины - тоже. Я сделала книксен, как всегда, и замерла.
Мужчина на кровати уставился на меня. Я просто не знала куда деваться.
Мама объяснила всем, что я её дочь. Оказывается, они этого не знали. Думали, что я просто какая-то девочка, которую мама рекомендует для съемок, а похожи мы с ней случайно.
Короче, они сказали, что мне надо ехать в Берлин на кинопробы.
Кинопробы! Представить себе невозможно! Я, Роми Альбах, - на кинопробы в Берлин! Я не знала, что мне нужно говорить.
- Вот-вот, - пробурчал человек с ногой в гипсе. - Там, в Берлине, и посмотрим.
Я опять сделала книксен, и мы вышли.
В Берлин, в Берлин!
Вот теперь я лежу в постели, в гостинице. Заснуть я не смогу, это точно. Кинопробы! Голова идёт кругом. Мурашки бегают по спине. Я попросила маму записать мне имена тех мужчин, с кем я познакомилась в больнице. Учу их наизусть, чтобы в Берлине каждого назвать правильно.
Вот Фриц Роттер. Он написал рассказ, по которому потом сделали сценарий фильма, где я буду сниматься.
Фильм, кстати, называется "Когда вновь расцветает белая сирень". Надеюсь, всё получится. Потом был Курт Ульрих. Он продюсер, он даёт деньги. Фильм-то, думаю, безумно дорогой.
И тот, на кровати, - это был Ханс Деппе, режиссёр. Я полагаю, он ужасно милый. Это хорошо, что он говорил на берлинском диалекте, не на баварском, а то я бы вообще ничего не понимала.
Завтра мы с мамой едем в Кёльн. И уже оттуда вылетим в Берлин. Лететь! Я ещё никогда не летала.
Надеюсь не провалиться на кинопробах. Вот был бы кошмар! Это... это просто невозможно себе вообразить! Мамочка - молодчина, что всё это для меня устроила!
Сейчас всё же посплю. Я же устала смертельно. Если бы я уже была в Берлине...
18 августа 1953 года
Вот уже несколько дней я в Кёльне. Мы приехали в спальном вагоне. Должна сказать, мне это нравится. Чудесное ощущение, когда тебя во сне покачивает. Наверно, как у младенца, когда его укачивают, чтобы успокоить. Надо только не оказаться над колесами, это неприятно, говорит мама.
Признаюсь, всё это меня очень волнует.
Вообще многое изменилось. Знать, что тебе уже больше никогда не надо будет в школу, - это так необыкновенно, что я себя иногда щиплю за ухо, чтобы убедиться, что я не сплю. Это так прекрасно, но всё-таки мне чего-то не хватает. Я бы сейчас охотно поболтала с Мони и Маргит. А в Кёльне я никого не знаю.
Кёльн очень сильно разрушен. У нас в Гольденштайне или в Берхтесгадене вообще незаметно, что недавно была война. А здесь и правда печально. Вчера я посмотрела на фасад Кёльнского собора. Он прямо возле вокзала. Все дома, что стоят поблизости, даже самые высокие, выглядят рядом с собором совсем маленькими и неприметными. Фантастика, что столько веков тому назад построили такое произведение искусства! Сегодня всё гораздо более трезвое и практичное. Как-то без романтики и без идеи.
Я не могу сосредоточиться. Вот опять сижу почти целый час и мечтаю. Если бы эти кинопробы уже прошли! Текст я выучила наизусть уже давно. Кажется, даже чувствую, что это за девочка, которую мне надо играть.
Эта девочка узнаёт, кто её отец. Мама ей говорит: это очень известный певец, исполнитель шлягеров. Девочка его до сих пор видела только издали, когда толкалась среди его поклонниц.
Я точно могу это сыграть.
27 августа 1953 года
Я сейчас перечитала страницы, которые я написала ещё в интернате и в Мюнхене. Если читать подряд всё, что написано, то это выглядит довольно-таки по-дурацки. Смешно: в тот момент, когда что-нибудь записываешь, кажется - это очень важно.
Пока читала, убедилась: дневник нужно дополнить кое-чем из жизни в интернате. Это я ещё сделаю. Но как всё это уже далеко, каким чужим вдруг стало!
Вот был карнавал. Мы все уже за несколько недель волновались по этому поводу. Директриса пригласила учительницу танцев. На настоящем карнавале ведь все танцуют. Причём некоторые просто валяют дурака. Но я не думала, что для меня это будет уж слишком трудно. Нас разделили на две группы. Одни танцевали за девочек, другие - за мальчиков, чтобы получились пары. Я была, конечно, мальчиком. Мы выучили румбу, самбу и все танцы, которые сегодня полагается уметь танцевать. Потом был бал, правда, очень милый. Но, как обычно бывает, прекраснее всего - когда ещё чего-то ждёшь.
30 августа 1953 года
Послезавтра мы летим в Берлин!
1 сентября 1953 года
Мама находит, что это глупо. Но я всё равно хочу быстренько записать хоть несколько строк. Надеюсь, получатся не совсем уж каракули, чтобы потом можно было прочитать.
Мы сидим в самолёте! Я вообще-то не боюсь. Я сижу возле окна, справа, как раз где пропеллер. Поэтому крыло не закрывает мне обзор. Конечно, много тут не рассмотришь. Только как мы стартовали, и как медленно взлетели, и как самолет развернулся - и можно было увидеть, какая, оказывается, Земля маленькая...
У нас две симпатичные стюардессы. Мне бы эта профессия тоже подошла.
Когда взлетаешь, нужно пристёгиваться, как будто боишься выпасть из самолета. А иначе зачем бы?
Прекращаю писать: пора обедать. По мне - это шикарно, что в самолете подают обед. Мама говорит - так всегда. Потом я буду всегда летать!
2 сентября 1953 года
Вот и всё, я это сделала! Мой желудок совсем пустой. Там так давит, точно как вчера в самолёте давило на уши, когда мы приземлялись. Сейчас я даже не знаю, как получились мои кинопробы.
А было так: мы поехали в Темпельгоф. Это совсем близко от аэродрома, куда мы вчера прибыли, и от старой студии УФА.
Когда я раньше рассказывала девочкам про студию, то представляла себе все совсем не так. А там - большие ворота, сидит привратник. На всей территории киностудии - настоящие улицы, высокие дома; они выглядят как громадные спортзалы. На каждом - табличка: павильон 1 или павильон 5.
В одном из зданий - гримуборные. Для съёмок это очень важно. Там переодеваются, гримируются и ждут своей очереди. Эти комнаты не очень-то красивые и совсем маленькие.
Мы с мамой тоже получили такую гримёрку. На дверях написаны имена актёров, например: Магда Шнайдер. Но у нас такой таблички нет, потому что снимаются только кинопробы, а не настоящий фильм. Господин Деппе, режиссёр, тоже уже был здесь. Он выглядел совсем не так, как тогда в Мюнхене, в больнице. Но был ужасно симпатичный.
Нам нужно было в павильон 1. Мне было совсем не по себе. Я всё время себе говорила: спокойно, спокойно, Роми! Успокойся, а то всё испортишь.
Но успокоиться не получалось. Я думала, я жутко вспотею, но на самом деле - нет. Первый раз в жизни меня загримировали! Мне не пришлось делать это самой. Мне казалось, всё лицо упаковано в целлофан. А ведь они меня только немножко загримировали, совсем чуть-чуть.
В павильоне 1, я слышала, только что был Стен Кентон. А теперь я тут должна сниматься! Господин Деппе сел на свой стул. (Мама мне говорила: у каждого режиссёра здесь собственный стул, и на стуле написано его имя. Наверно, чтобы каждый знал, кто он такой!)
Изнутри павильон выглядел ещё больше, чем снаружи. Почти как большой сарай, только без сена. Кругом стояли декорации - половина комнаты из картона. Или кусочек кухни. Ещё там были большие стальные подмостки, на них возились рабочие. И ещё свет, большие прожекторы. Если кто-то бежит в этой тесной мешанине из проводов, проволоки и рельсов, вполне может запутаться.
Ах да, я ещё очень подивилась этим рельсам. По ним ездит камера, на вагончике, то туда, то обратно, как нужно для съёмки. Эта штука, на которой смонтирована камера, забавно называется "салазки".
2 сентября 1953 года, вечер
Мы уже поужинали. Хочу кое-что ещё записать. Мама мне успокаивающе подмигивает. Это должно означать: у тебя всё получилось. Ну конечно, я же ни о чём другом думать не могу. Больше всего меня смущали люди, их было много вокруг нас в студии. Не меньше чем человек тридцать. Я всё думала, когда же они уйдут. Но никто не уходил. Все оставались тут. Они тут были свои - вроде камеры. Я всегда думала, что на съёмках остаешься одна или, в, крайнем случае, с теми, кто тоже снимается.
Дальше всё пошло очень быстро. Господин Деппе всё время говорил:
- Не смотри в камеру!
Я должна была войти в дверь. Повесить своё пальто. Мама уже сидела за столом. И потом мы проговорили всё, что я выучила. Вот и всё.
- Прекрасно, Ромихен, ты всё прекрасно сделала, - сказал господин Деппе. У меня в голове всё шло кувырком, настолько я была не в себе.
Потом пришёл господин Везель, фотограф. Маленький, юркий человечек, у которого, как мне рассказали, своё фотоателье где-то возле Курфюрстендамм. На всех съемках он фотографирует актёров.
Фотографии потом через пресс-службу попадают в газеты. А уж дальше всё зависит от газет. Я страшно волнуюсь: напечатают ли в газете и моё фото?
3 сентября 1953 года
Сегодня мы опять шатались по Берлину. Скоро улетаем обратно в Кёльн. Мы живём в отеле на Штайнплац. Владелец отеля женат на Винни Маркус.
Мы были на ярмарке, ездили на радио. Ещё осмотрели Бранденбургские ворота. Там стоят народные полицейские. Это полиция Восточной зоны. Они проверяют каждого, кто переходит через границу в советский сектор. Мы не пытались. Но мы могли туда посмотреть. Улица, которую нам было видно, называется Унтер-ден-Линден. Я это название уже знала, потому что оно звучит в шлягере Пауля Линке. Мама мне рассказывала, что раньше это была самая роскошная улица в Берлине. Но нам было видно не так уж много.
4 сентября 1953 года
Сегодня пятница. Мы шикарно попили кофе. Идти гулять у меня не было охоты.
Вот если бы я уже знала, будут меня снимать или нет! Вообще-то я себе представляла, что всё это происходит проще. Стать киноартисткой стоит много нервов.
Может, было бы лучше идти в художественные промыслы и расписывать тарелки - делать то, о чём я заранее знаю: мне это в удовольствие. И куда проще. Кино - это непросто!
Эта гнусная неизвестность! Полгода назад я и мечтать об этом не могла. Да что там полгода - я и два месяца назад посчитала бы это невероятным!
Как раз два месяца назад был наш выпускной вечер. Пришёл даже архиепископ. В столовой собрались все монахини. И мы вошли, каждая - с большой свечой в руке, и все другие девочки тоже, кто ещё не заканчивал школу. Мы были в нашей форме, в матросских костюмах.
Директриса произнесла речь, потом отслужили мессу. Ко многим приехали родители. Мы все ужасно рыдали, а я - громче всех. Всё-таки это же было прекрасно, многие годы.
Но это всегда замечаешь только потом, когда всё уже кончилось.
4 сентября 1953 года, вечером
Я ещё раз просчитала свои шансы. Господин Деппе был, правда, очень мил, но он меня точно не возьмёт. Я в Берлине познакомилась с несколькими девочками, они тоже пробовались на роль, как и я. Против них я ничто.
Ну и наплевать!
6 сентября 1953 года
Удалось! Получилось! 8 сентября мы, мама и я, едем в Висбаден. Всё получилось! Я снимаюсь! Здорово! Просто здорово!
10 сентября 1953 года
Писать дневник здесь, в Висбадене, я вообще не могу.
Совсем нет времени.