Недели через две после занятия Урги барон объявил приказ о мобилизации всего русского населения Монголии, начиная от восемнадцатилетнего возраста. За неявку грозила смертная казнь, а все опоздавшие к назначенному часу лишались права на льготы по семейному положению. Эта мера дала барону около 1000 бойцов. В Урге в дивизию влилось 110 офицеров, служивших во время гражданской войны в корпусе генерала Бакича и в других частях армии адмирала Колчака.
В связи с событиями в городе застряло три генерала. Барон любезно предоставил им возможность выехать на Дальний Восток. Унгерн откладывал со дня на день обнародование приказа о мобилизации, может быть, потому что являлся убежденным противником такого способа пополнения войск. До мобилизации он переформировал некоторые из своих частей и создал новую систему военно-административного управления. Он начал с того, что расформировал штаб, оказавший ему немало услуг в боях с 1 по 5 февраля. Начальник штаба, Генерального штаба полковник Дубовик получил скромную должность заведующего оружием. Объяснялось это тем, что барон не переносил офицеров Генерального штаба. Дубовика заменил военный чиновник, бывший помощник присяжного поверенного Ивановский, который имел лишь весьма отдаленное знакомство с военной службой. Ивановский возглавлял личный штаб барона - полувоенный, полуполитический. В Маймачене создан был штаб генерала Резухина, на которого барон возложил руководство операциями против отошедших к Троицкосавску китайцев. Свой личный штаб "дедушка" приказал перевести в Хурэ.
Начальник штаба и комендант города реквизировали для этой цели лучший в городе дом и повезли барона осматривать его будущее жилище. Не выходя из автомобиля, он окинул взглядом отведенный ему двухэтажный особняк и спросил: "Подумали ли вы о том, что я буду делать в этих палатах? Устраивать, что ли, приемы?" И приказал тотчас раскинуть для жилья и для штаба две обыкновенные юрты на окраине города, вблизи Да-хурэ. По этому поводу барон разразился следующим приказом по дивизии: "Нет людей глупее, чем у меня в штабе. Приказываю чинов штаба и коменданта города лишить всех видов довольствия на три дня. Авось, поумнеют".
В назначенный для мобилизации день к штабу барона собралось несколько сот ургинцев из числа тех, которые воздерживались до поры до времени от добровольного вступления в унгерновские полки. Построились. Вышел Ивановский со списками. Через минуту из юрты показался сам грозный барон. С неизменным ташуром в руке, в малиновой шубе - новой, но уже изрядно засаленной, с орденом на груди, в мягких сапогах, он легкой походкой подошел к правому флангу.
Началось представление штаб-офицеров. "Полковник - инженер Ф." - "Вы нужны мне." - "Генерального штаба подполковник О." - "Вы потребуетесь позднее." - "Генерального штаба подполковник И." - "Этой сволочи мне не нужно". - "Ученый агроном Р." - "Придите ко мне сегодня". И представление офицеров было закончено в самом энергичном темпе. Нижних чинов и молодежь барон разбил на группы по семейному признаку. "Семейный?", - спрашивал каждого барон- "Где семья?"- "В России". - "Направо. Остаешься". В ту же категорию попали многосемейные ургинцы. Остальные были зачислены в отряд.
Штаб-офицеры получили приказание лично представиться начальнику дивизии. Беседа барона с некоторыми из них была не лишена известной доли оригинальности. По словам полковника Кастерина, барон Унгерн молча подошел к нему вплотную и, указывая на орден Св. Георгия, красовавшийся на груди полковника, быстро спросил: "Что это?" Кастерин покосился в направлении бароновского пальца и ответил, что это Георгиевский крест. "Что это такое?", - повторил вопрос барон. Кастерин решил отрапортовать несколько подробнее: "Орден святого великомученика и победоносца Георгия, жалуемый гг. офицерам за храбрость". - "Да нет. Я не о том Вас спрашиваю. Скажите - кто пожаловал?", - совершенно уже нетерпеливо произнес барон. "Государь император", - доложил тогда полковник. Складка на лбу барона разгладилась. С любезностью светского человека он усадил полковника, предложил курить и выразил удовольствие видеть его в рядах своей дивизии. Интересно, какой прием ожидал бы полковника, если бы орден был заслужен им в революционное время?
На следующий день после завоевания Урги барон разделил войско на отряды, численностью от четырех до шести сотен каждый. Один из отрядов, в составе 1 русской, 1 бурятской и 3 монгольских сотен 8 февраля уже шел на север для преследования китайцев. Во второй половине февраля месяца 1921 г. барон располагал следующими силами: 9 русскими сотнями, 1 башкирской, 1 татарской, 4 бурятскими, 1 японской, 7 монгольскими, 3 харачино-чахарскими и 2 тибетскими сотнями. Из взятых в Урге орудий сформировано 2 дивизиона и одна отдельная батарея, всего 16 орудий. Пулеметные же части были сведены в отдельную, самостоятельную единицу, разделенную на команды, по 10 станковых пулеметов в каждой.
Несмотря на мобилизацию, русские и мусульманские сотни вышли из Урги в неполном составе. Лишь впоследствии, после нескольких боев с большевиками, они были доведены до нормального состояния за счет пленных красноармейцев. В апреле месяце того же года Унгерн сформировал четырехсотенный полк из бывших гаминов, взятых в плен генералом Резухиным. Помощник командира этого полка и все младшие офицеры были в нем китайской национальности. Но командовал полком поручик Попов и во главе сотен стояли русские офицеры. После неудачного похода на Троицкосавск, в июне 1921 г. барон расформировал этот полк, оставив у себя лишь две сотни более или менее боеспособных добровольцев.
Об офицерском составе унгерновских частей следует сказать, что на 70 % он принадлежал к русской национальности. На равных с ними основаниях служили буряты-казаки. Японской добровольческой сотней, насчитывавшей в своих рядах до 80 бойцов в момент выхода из Даурии, командовал капитан Судзуки, по унгерновской, так сказать, линии сотню возглавлял толковый и боевой офицер, штабс-капитан Белов. В дивизии насчитывалось несколько офицеров из татар и башкир и 2–3 монгола (Дугар-Мэрэн принят чином сотника).
Вопрос о чинопроизводстве был разрешен бароном не без остроумия. А именно: по должности начальника отдельной дивизии в даурский еще период барон имел право назначать военных чиновников. Такой чиновник нес в сотне службу младшего офицера, отличаясь от прапорщика лишь тем, что носил на плечах узкие погоны. Когда же с выходом в Монголию Унгерн оторвался от атамана Семенова, которому принадлежало право производства в офицерские чины на Дальнем Востоке, барон начал "переименовывать" чиновников в прапорщики. При производстве в следующий чин (исключительно за боевые отличия) в приказе писалось, что тот или иной офицер "представляется к производству". По установившемуся порядку, "представленный" получал все права и преимущества, связанные с новым чином, тотчас же после отдачи приказа по дивизии. Об этих производствах - представлениях барон докладывал атаману, как главнокомандующему, при каждой оказии. И атаман со своей стороны слал в Ургу ответные приказы, с утверждением всех представлений. В награду за Ургу барон получил от атамана право самостоятельного производства в чин прапорщика. Для производства в следующие чины сохранен был порядок представлений.
Возвращаясь назад, позволю себе добавить, что в феврале 1921 г. барон сформировал лишь два полка. Это были: 2-й конный полк, составленный из 4 русских и 2 монгольских сотен с есаулом Хоботовым во главе, и 3-й конный полк, первоначально из пяти, а затем из шести сотен, из которых две сотни были русские, две бурятские и две монгольские. Командовал полком подъесаул Янков. Вследствие трудно объяснимых, точно неизвестных мне причин барон относился с пренебрежением к службе связи. Поэтому ни при полках, ни в штабе дивизии не имелось соответствующих команд.
Унгерновские полки имели весьма эффектное обмундирование: разноцветные тарлыки (кафтаны монгольского покроя), светло-синие, малиновые, красные, голубые, синие рубашки и шаровары; белые папахи; широкие пояса из цветного шелка. Само по себе понятно, что не только верхняя одежда, но и белье было построено из добротного китайского шелка. Восточные народности сохранили свое национальное обмундирование. Лишь вместо шинелей они получили синие суконные тарлыки. По этим тарлыкам впоследствии мы издали распознавали своих всадников от чужих. Сотня должна была иметь в головном взводе семь синих тарлыков, а разведка не сильнее взвода - три, вне зависимости от национальности всадников. Как уже упомянуто, барон намечал осенью одеть свои части в кожаные куртки и галифе.
Уже к началу июля 1921 г. унгерновское интендантство заготовило несколько тысяч комплектов такого обмундирования. Но обстановка сложилась к тому времени столь катастрофично, что запасы пришлось бросить в Урге.
Глава XIV
Крупный скотопрогонный пункт, почтово-телеграфная станция и один из самых значительных центров религиозного значения, Чойрын-сумэ (в просторечье Чойрын), находится на Калганском тракте, в 250 верстах к югу от Урги. В этой географической точке скрещивались и там разветвлялись дороги, идущие по всем направлениям Внешней Монголии, поэтому китайское командование устроило здесь промежуточную базу снабжения своих гарнизонов Восточной, Северной и Западной Монголии. Сумэ (монастырь) расположен у южной оконечности Чойринского горного массива, неожиданно взлетевшего ввысь среди спокойного гобийского полу степного, полухолмистого ландшафта и как бы внезапно оборвавшегося отвесными скалами над самыми монастырскими стенами. Чойринский массив "высоко поднимает свои вершины и издали манит к себе путника. Сложен он из гранитов, представляющих лабиринт ущелий, трещин и отвесно ниспадающих утесов и скал, лепящихся уступами в живописном беспорядке и уходящих остриями гребней в голубую высь" (П. К. Козлов. Три года в Монголии).
В связи с захватом под Ургой каравана с воинским грузом, о чем упоминалось в одной из предыдущих глав, барон заинтересовался Чойрыном, откуда вышел караван, и решил немедленно ликвидировать эту базу противника. Путем опроса пленных гаминов, а также и монголов, прибывших из чойринского района на коронацию, барон установил, что там стоит пятитысячный гарнизон и что на обширной площади у монастыря сосредоточены склады продовольствия, обмундирования, огнеприпасов и бензина.
Унгерн выступил из Урги 1 марта 1921 г., с отрядом из 11 сотен при 8 пулеметах и 4 орудиях. В состав отряда вошли русские, мусульманские сотни, чахарский дивизион и монгольский дивизион Дугар-Мэрэна. Отряд двигался верст по двадцать пять в сутки, потому что не только весь обоз был завьючен на медлительных верблюдов, но они солидно выступали также в артиллерийских запряжках. Несмотря на то, что хорошо выкормленные верблюды легко делают 45-верстные суточные переходы, направляясь в далекий рейд, в неопределенной обстановке барон решил беречь силы животных.
11 марта Унгерн подошел к Чойрыну. Он остановил отряд в 5 верстах к северу от монастыря и спрятал между складками местности. Начальник чойринского гарнизона проявил максимальную беспечность. Он не вел никакой разведки в сторону Урги и поэтому ничего до утра 12 марта не знал о том, что враг подошел к нему на пушечный выстрел.
Ночь с 11-го на 12-е барон провел в разведке. Он побывал в монастыре и в китайском лагере; все лично рассмотрел и перед рассветом двинул свой отряд в наступление. По условиям рельефа местности невозможно было скрыть этот маневр - китайцы заметили нас и открыли бешеный огонь. Ключом чойринской позиции являлась сильно занятая противником скалистая сопка, художественно описанная П. К. Козловым в вышеприведенной цитате из книги "Три года в Монголии". Этот массив высится слева от тракта (если ехать от Урги к Калгану). Для защиты же монастыря и складов гамины укрепили ряд бугров на правой стороне от дороги.
Барон разделил свои сотни на две группы. Левая колонна бросилась на Чойринскую сопку и с налета захватила нижний ее ярус, а правая повела атаку на те китайские позиции, которые прикрывали монастырь. Весь день на нашем левом фланге гремела оживленная ружейная, пулеметная и артиллерийская перестрелка и шла планомерная упорная борьба за каждый камень. На правом же фланге барон решил покончить с противником одним энергичным ударом. Для этой цели он выбросил четыре сотни в конном строю; но сотни эти не смогли доскакать до цели. Даже участие самого барона в двух повторных атаках, следовавших одна непосредственно за другой, не дали никакого результата. Китайцы расстреливали атакующих из пулеметов на ровной, как стол, степи.
Убедившись в невыполнимости своего первоначального плана, сводившегося к тому, чтобы разбить противника на равнине, барон повсюду перешел в наступление в пешем строю. Он сосредоточил усилия на том, чтобы сбить противника с командной высоты, невзирая на всю сложность этого предприятия. Для того, чтобы влить особую энергию в сердца своих бойцов, он применил испытанные в подобных случаях поощрительные денежные награды. Чойринский массив сложен как бы из двух больших каменных глыб, отдельных от вершин, из поднимающихся один над Другим уступов, и барон объявил, что, если атака велась сотней, то каждый первый из сотни, забравшийся на утес или уступ, получал 1000 рублей; если наступал взвод, то первый из взвода получал 500 рублей; когда же лезло вверх отделение, то особо отличившийся из числа его чинов получал 100 рублей. В этом состязании на храбрость и ловкость разыграно было призов на 19000-20000 рублей (сотня Забиякина заработала 11 тысяч).
Некоторые опорные пункты переходили по несколько раз из рук в руки прежде, чем окончательно были закреплены за унгерновцами. Хотя китайцы дрались отлично, русские и татары бесстрашно ползли все выше и выше, по направлению к остриям гребня Чойринского массива. Незаметно подкралась темнота, с наступлением которой барон остановил сражение, чтобы дать людям возможность отдохнуть и сварить чай. В полночь он снова перешел в атаку на командную высоту, вершина которой оставалась еще в руках гаминов, и одновременно послал монгольский дивизион в конном строю, в обход левого фланга китайцев, чтобы вызвать панику в их тылу.
На рассвете 13 марта барон занял гору. В последний момент гамины отказались от сопротивления. Когда взошло солнце, то с вершины открылась безбрежная равнина. Далеко на горизонте виднелось несколько темных пятен, которые могли быть лишь колоннами противника, отходившего к Калгану. Еще накануне, в послеобеденные часы наблюдались какие-то передвижения в китайском стане, давшие основания заподозрить, что дух гаминов сломлен и подходит конец их сопротивлению. И действительно, ночью гамины вышли из Чойрына, оставив в прикрытии конную часть, на долю которой выпала тяжелая обязанность оборонять вершину горы до наступления рассвета. После занятия сумэ объяснилось, почему китайцы сдали свою прекрасную позицию: в 2 часа дня нашим снарядом был убит их старший начальник. Его смерть внесла полную растерянность в ряды начальствующих лиц и угнетающим образом подействовала на всех чинов гарнизона.
Барон вступил в Чойрын 13 марта утром. Здесь он нашел интендантские грузы всех наименований, оружие и огнеприпасы. На монастырской площади стояло шесть неисправных автомобилей. И по всему обширному участку, который занят был под лагерь и военную базу, бродили сотни верблюдов. Из 1200 верблюдов своего обоза китайцы увели лишь 400–500 животных, завьюченных продовольствием. Барон немедленно выслал чахарский дивизион (три сотни) вдогонку за отступающими. Чахары получили приказание вырваться верст на двадцать пять. В продолжение 4 часов для отдыха и приведения сотен в порядок перед новым, тяжелым походом, барон не имел ни минуты даже сравнительного покоя. Он кипел энергией: нужно было составить представление о количестве брошенного имущества, сделать все необходимые распоряжения по отряду и разрешить ряд вопросов административно - политического характера.
В 1 час дня 13 марта Унгерн выступил с шестью сотнями в поход для преследования гаминов. Артиллерийский дивизион и монголы Дугар-Мэрэна отпущены были в Ургу. Тяжеленько пришлось китайцам на первых 30 верстах пути их отступления, судя по тому, что они поразбросали много продуктов, оставили на дороге несколько поломанных автомобилей, с сотню повозок, запряженных быками и столько же, примерно, вьючных верблюдов. Всеми мерами они старались оторваться от Чойрына на возможно большую дистанцию; но это не так просто было сделать, и удалось поэтому не всем…
Первый караван в 300 китайских всадников барон догнал между вторым и третьим уртонами от Чойрын-сумэ (в 70–80 верстах). Он приказал разоружить китайцев, подсчитать и выдать им продовольствия и по одному вьючному верблюду на каждых четверых солдат. Из этого пункта барон отослал чахар назад в Ургу, а оставшиеся при нем шесть сотен пересадил на верблюдов. Лошадей было приказано сдать в табуны и гнать вслед за отрядом. На следующий день унгерновцы настигли еще одну группу отступавших гаминов, 200–250 человек, являвшуюся, по всей вероятности, остатком какого-то полка. Подобно тому, как и первую партию, этих пленных барон также отправил в Калган, снабдив продуктами и вьючными верблюдами.
Каждый раз теперь с рассветом открывался перед нами типичный гобийский ландшафт, напоминающий разволнованное море. Барханы следовали за барханами, покрытые местами сероватым снегом и выцветами соли. В промежутках между волнами - барханами сияли короткие охряные горизонты. Слышалось поскрипывание вьюков и учащенное дыхание верблюдов. Мерно раскачиваясь на ходу, то поднимаясь на бархан, то вновь погружаясь в овраги, проплывал отряд версту за верстой, а к вечеру тени, падающие от верблюдов, принимали гигантские размеры.
Когда бароновцы таким образом прошли 200 верст по направлению к юго-востоку от Чойрына, от монголов поступили сведения о том, что по Старо-калганскому тракту параллельно с нами движется на Сайр-усу бригада гаминов численностью до 5 тысяч человек. Эта воинская часть командирована была на усиление ургинского гарнизона, но она опоздала и теперь возвращалась в Китай. Барон дальше не пошел. Он передал командование есаулу Парыгину, с приказанием догнать и ликвидировать отступающую китайскую бригаду. Унгерн вернулся в Ургу на автомобиле. Парыгин вышел прямой дорогой на старый тракт и сразу же установил, что бригада гаминов прошла здесь неделю тому назад в сторону Калгана; ему не оставалось иного выбора, как вести отряд в Ургу.