Тут увидели они, плелись им навстречу несколько лошадей тощих, каждую боец за узду вел, а на них вьюками крафт-мешки бумажные с сухарями. Ну, сколько на каждую нагрузить можно? Пудов пять, не больше. Разве таким макаром фронт снабдишь? Попонятнее стало, почему голодуха на передке. Значит, верно, распутица во всем виновата.
Бабино завиднелось издалека белой колоколенкой. Шагу они прибавить не смогли, но на душе полегчало. Подходит конец их маете. Казенного получат сейчас довольствия по полной норме и до эвакогоспиталя дойдут в сытости милостыню просить не придется, а это самое в их пути занозное.
Вот и добрались вроде… Прошли домов несколько, ища глазами, у кого спросить, где продпункт этот. Увидели у колодца лейтенанта, тоже в руку раненного. Стоял он и поливал из ведерка кисть безжизненную медленно так, струйками. Чего это он, подивился Сашка, и подошел к нему. Тот глаза поднял:
- Попить, что ли?
- И попить можно… Спросить мы хотели…
- Сейчас освобожу ведро, - перебил лейтенант, выливая остатки воды на руку.
- Зачем это вы? - заинтересовался Сашка.
- Боль унимается. Ранен-то я в плечо, а болит кисть. Жмет, спасу нет, а водой смочишь - легчает.
- Мы спросить хотели, товарищ лейтенант, продпункт где находится?
- Продпункт? - зло засмеялся лейтенант и пошел материться, да так, что Жора от удивления рот открыл. - Был он, продпункт! Зимой! А сейчас нету, перевели куда-то!
- Как нету? - упавшим голосом прошептал Сашка.
- А так, нету, и все! - И пошел опять лейтенант матом. - Вторые сутки топаю, у баб картошечку выпрашиваю…
- И куда же его, продпункт-то? - спросил Сашка, все еще не веря, что лопнули все их надежды, и надеясь, что перевели продпункт куда-нибудь недалеко отсюда.
- А никто ни хрена не знает! Поближе к тылу, наверно.
- Что ж делать будем? - присел Сашка.
- Вы утром лопали чего? - спросил лейтенант.
- Нет.
- Я тоже. В первой же деревне жрать будем просить. Беру на себя. Не дадут так, купим. Денег у меня навалом.
- А здесь не раздобудем? - спросил Жора.
- Нет, пробовал. Тут своих вояк полно.
- Ну, что ж, пойдемте, товарищ лейтенант, вместе тогда, - сказал Сашка, вставая.
- Брось ты "лейтенанта". Не в строю мы. Володькой меня звать. Из Москвы я. Вас-то как?
- Александр я, а он Жора.
- Срочную служили?
- Ага. Я с тридцать девятого, а он…
- …с тридцать восьмого, - досказал Жора.
- Я тоже два года оттрубил рядовым. А как война началась, послали на трехмесячные и вот кубари привесили. А они мне… - махнул рукой лейтенант. Я привык за себя отвечать, а тут всучили взвод, да почти все из запаса… В первую ночь на передке один у меня к немцам решил податься. Поймали, конечно. Перед строем хлопнули, а меня за шкирку: как ты врага не распознал? А я его, сукиного сына, только две недели и знал, как формировались. Да и не враг он никакой, струсил, дрянь. Ну, тронулись, ребятки…
Повернули они обратно и потащились. Надо опять по большаку, а там налево будет дорога на Лужково, где этот эвакогоспиталь расположен.
Изредка обгоняли их машины. Голосовали без особой надежды, и верно, ни одна не тормознула даже.
В первой же деревне, что попалась им, когда они с большака сошли, направился лейтенант решительно к какому-то дому и, не постучав даже, вошел.
Сашка и Жора присели на завалинке. Вскоре лейтенант вышел со стариком старым, худым, но с глазами живыми, колючими.
- Вот, трое нас только, дед. Надо нам передохнуть, поесть чего-нибудь… Ну и табачку надо…
- Только и всего? - спросил дед. - Довоевались. Хлебушка побираетесь. Что же это вас не кормят? А?
- Продпункт из Бабина выбыл, потому и требуем…
- Требуем? А какое у вас такое право требовать-то? А?
- Раненые же мы… Кровь пролили, - вступил в разговор Жора.
- А знаешь, сколько вас с февраля идет? - повернулся старик к Жоре. - И все к мужику… за хлебушком. А мужик давно вконец разоренный. Это ты понимаешь? Нет у меня, ребятки, ничего. Сам до лета вряд ли протяну. Пройдитесь по деревне, может, у кого другого и есть, может, подаст кто…
- Подаст! - вспыхнул лейтенант. - Мы не нищие какие! Вот деньги, - вытащил дрожащей рукой из кармана тридцатки. - Сколько за картошку хочешь? Одну, две? Ну, отвечай!
- Ну что мне твои деньги? Было бы что, дал бы… Идите вы от меня, и весь сказ. Докудова немца пустить решили? До Урала, что ли?
- Молчи! За такие слова… - Лейтенант задрожал весь, глаза выкатил и зашарил рукой в кармане брюк.
- Отойди, лейтенант, - встал перед ним Сашка. - Отойди! Тут другой разговор нужен.
- Солдат-то поумнее тебя будет, - сказал старик и добавил: - Послушайте лучше, чего посоветую…
- Говори, дед, и прости, с фронта мы, нервные… - подступил к нему Сашка.
- Вот это разговор другой. А то - требуем. А чего требовать? Ты спроси сперва, есть ли чего у меня. А если нету, чего требовать? Что нервные вы и перемаянные, понимаю. Не с тещиных блинов идете. Но и нас понять надо… Так вот, идите-ка на поле, там картоха, с осени не копанная. Накопайте и лепехи себе нажарьте. Поняли? Сам это жру.
- Поняли, - сказал Сашка.
- Пользы, может, и немного, но брюхо набьете, и полегчает малость. Идите. Сковороду, так и быть, дам и присолить чем.
Копали картошку руками. Слизнявые, раскисшие клубни расползались в руках, и, как есть такое можно, вначале не представлялось, но когда выдавили из кожуры синеватую мякоть, размяли в руках, присолили и стали печь на сковороде, то уже от запаха, что шел от лепех, закружило в голове и сладко заныло в желудке. А когда попробовали горяченьких, то Жора зачмокал и пробормотал:
- А ничего, ребята, лады! Можно сказать даже, красота!
И вправду, то, что казалось несъедобной гнилью, шло им сейчас в горло за милую душу, а если б примаслить маленько да присолить покрепче - совсем еда хорошая.
Только у лейтенанта стояли слезы в глазах, хотя и он жевал вовсю… Обидно, конечно, но что поделаешь, война…
Решили покопать еще и напечь лепех впрок, на дорогу, благо сковорода есть. Отняло у них это часа два. Когда возвращали деду сковороду и поблагодарили, тот полез за печь, достал самосаду и дал им табаку немного, но все же подковырнул:
- И махры, значит, для вас не припасли. Как дальше воевать-то будете?
- Не беспокойся, дед, провоюем и немца погоним, - сказал Сашка.
- Кабы так, все бы я простил… - вздохнул дед. Чего простил, кому, он не разъяснил. Вышли они за деревню и расположились покурить не спеша, полежать немного, разморило после еды-то.
- Значит, говоришь, погоним немца? - обратился лейтенант к Сашке, чуть усмехаясь.
- А разве не так?
Лейтенант затянулся дымком, сплюнул.
- Так-то так, только скажи, откуда у нас такая глупая уверенность? Разве ты на передке не убедился, что немец пока сильнее нас, организованнее, умелее…
- Вот именно, умеет, гад, воевать, - сказал Жора. - Только бросьте вы о войне. До сих пор в ушах звон, дайте покурить спокойно.
- Забыть хочешь? - спросил лейтенант.
- Хочу. Я тишину слушаю… - И опять блажная улыбка растянула Жорины губы.
- Недолго придется слушать. Через два месяца как штык опять на передке будешь.
- Знаю. Но думать об этом не хочу. Нам теперь часом жить надо. И если час твой - радуйся на всю железку. Давайте договоримся - о войне ни слова. Лады?
- Валяй радуйся. Долг свой ты выполнил, совесть у тебя чистая, валяй радуйся.
- Вы так говорите, лейтенант, словно завидуете. А вы тоже долг свой выполнили…
- Да иди ты к черту и с выканьем, и с лейтенантом. Сказал вам - Володька я! Так и зовите. - И лейтенант задумался, так и не ответив Жоре.
А Сашка, видя, что скребет что-то на душе лейтенанта, сказал:
- Война все спишет.
- Глупость! - взметнулся Володька. - Самая настоящая глупость. Вы рядовые, вам что, вы никого на смерть не гнали… Ничего не спишется. Всю жизнь помнить буду, как глядели на меня ребята, когда я им приказ на наступление выкладывал… Всю жизнь… - И замолк лейтенант.
Посидели они еще немного. Сашка с Жорой кое о чем еще поговорили, а Володька мусолил одну самокрутку за другой и ни слова. Но надо и идти, понежились, и хватит. Перевязки на ранах у них пожелтели, бурые пятна на них выступили, а внутри присохли и при движении об раны терли, больно было. А с этим крюком на Бабино, возней с лепехами и отдыхом после потеряли они времени много, да и шли не ходко, дойти до дотемна к этому Лужкову вряд ли удастся.
И верно, к вечеру пришлось им в какой-то безымянной деревеньке ночлега просить.
Оприютили их две женщины пожилые, сестры видимо, и приняли хорошо, участливо, про войну спрашивали, и ужинали они щами, постными, ясно, но горячими. Хлебца им дали по кусочку махонькому и по две картофелины большие. И на этом спасибо, и то здорово.
Предложили хозяйки две постели на троих (больше не было, свои уступали), но они отказались и постелились опять на полу. Спали крепко, потому как все же сытые были, хоть и не очень.
У Сашки и Жоры раны ночью прибаливали больше, а у лейтенанта наоборот, тот с утра начинал кривиться и кисть раненой руки водой примачивать.
Из этой деревни вышли они вскоре опять на большую дорогу… Тут тоже машины ходили - и газики и "ЗИСы-пятые", - но на их поднятые руки ноль внимания. А лейтенант тяжелей всех шел, красный весь, небось жар поднялся, и каждую прошедшую машину матерком провожал.
И вот один "ЗИС" порожний показался, лейтенант на дорогу вышел, руку поднял, и по лицу видно - не отступит. "ЗИС" засигналил, но скорости, лярва, не сбавил и только в шагах нескольких от лейтенанта вывернул круто в лужу огромную, обдал Володьку грязью с ног до головы и дальше покатил.
И тут лейтенант не выдержал, матюгнулся жутко, из кармана пистолет выхватил (не знали, что при оружии он) и пальнул вслед два раза, хотел, видно, по шинам, но промазал. "ЗИС" тормознул до юза, из окна кабины высунулась рожа толстая, а затем и ствол автомата…
Они замерли поневоле - чем черт не шутит, может, пьян шофер, бабахнет попугать, но ненароком и задеть может. Только Володька, пистолета не пряча, к машине поперся, шальной, право… Шофер дверцу открыл и вышел, стал баллоны задние осматривать. Ну, тогда и Сашка с Жорой тронулись.
Володька к "ЗИСу" подошел и криком:
- Ты что, гад, остановиться не можешь?! Видишь, ноги еле тянем.
- Полегче, лейтенант, и пушку спрячь, - спокойненько так сказал шофер. Без запаски я. Пробил бы баллон, что делать, а я по заданию. Эх, надо бы по вас очередишку да в кювет загнать, может, опомнились бы…
- Голосуем, голосуем, и ни одна машина не остановится, - вступил Сашка.
- И правильно. Вы ж через полчаса обратно проситься будете.
- Это почему ж? - спросил Жора.
- А потому. Ну, ладно, залезайте, только по-быстрому.
Залезли в кузов. Жора бледный, зуб на зуб не попадает.
- Ты, лейтенант, эти штучки с пистолетом брось. На кого другого нарвался и врезал бы. А я свои два месяца отгулять хочу.
- Не ной, отгуляешь ты свои два месяца. И бабешку какую найдешь побаловаться.
- Между прочим, - сказал Жора задумчиво, - странное дело, о женщинах совсем не думаю. И во сне не снятся.
- А с чего им сниться-то? - усмехнулся лейтенант.
- Нет, странно все же… Молодой я…
- Довела тебя, знать, Жора, передовая. Смотри, на всю жизнь можно таким остаться, - продолжал травить Володька.
- Неужто? - забеспокоился Жора. - Разве у вас не так?
- У нас? - засмеялся лейтенант. - Нам с Сашкой только подай. Верно, Сашок?
- Нет, правда? - волновался Жора.
- Ну какие бабы, Жора? Другие мысли у нас - где пожрать, где курева достать… - успокоил его Сашка.
А дорожка не приведи боже! Кидает их из стороны в сторону, и каждый толчок в ранах отдается, да еще бочка с бензином по кузову катается, то одного, то другого по ногам трахнет. Километров пять помучились, а потом застучали в кабину - давай останавливайся.
- Ну что? Говорил вам, порастрясет. По такой дороге и здоровому душу вытряхнет. Потому и не берем вас. Версты три проедете и слезаете. Только время с вами терять. А мне вот к такому-то пункту надо ровно в ноль-ноль. Поняли? сказал шофер, нетерпеливо глядя, как они из кузова выкарабкиваются. - Ну, бывайте.
- Поняли, - вздохнули они и потопали опять пехом.
Когда мимо картофельных полей проходили, видели, как копошатся там калечные, дымят кострами. Не одни они, значит, так кормятся. Тоже какой дед надоумил, а может, своим умом дошли. В общем, эта картошечка некопаная идет в ход вовсю, помогает раненым эту дорогу выдюжить.
Пришлось им вскоре опять на лесную дорогу свернуть, от большака вправо. Сказали им, так поближе будет, верст несколько сократить можно. Но, как вошли, пожалели, что послушались. Неприветливая дорога, сумрачная… По обеим сторонам ели вековые наверху ветвями сплелись, света белого не видно.
Когда полями шли, перелесками, по опушкам, взгляду было где разгуляться. И солнце видно, и дали, и воздуху кругом полно, в общем, "красота", как Жора говорил, а здесь даже дыхание сперло - сыро, душно, смрадно. А дальше еще больше дорога поугрюмела, их передовую стала напоминать. Войско вроде зимой тут стояло, а может, и бои были, потому как валялись по сторонам каски простреленные, сумки от противогазов, ящики цинковые от патронов, обмотки ржавые, обрывки бинтов окровавленных, и даже труп один они приметили, но подходить не стали - хватит, на всю жизнь насмотрелись!
Только мысли о войне они с трудом отбросили, а дорога эта опять к ней возвратила. У лейтенанта губы сжались, взглядом в одну точку уставился, и у Сашки сердце тяжестью прихватило. Разговора не получалось - каждый свое вспомнил. Только Жора, впереди их идущий, без внимания это оставил (наверно, нарочно) и даже насвистывал что-то, пока Сашка не крикнул ему вслед:
- Брось, Жора, свистеть!
- А что? - остановился тот.
- Место вроде не для свиста… Бои были… Люди погибали…
- Вот ты о чем, - вроде небрежно бросил Жора и пошел дальше, но насвистывать перестал.
- С него еще телячий восторг не сошел… Все радуется, что живым остался, - немного раздраженно заметил лейтенант.
Видел Сашка, что Жора лейтенанту на нервы действует - и улыбочкой своей постоянной, и охами и ахами по всякому поводу, но что поделаешь? Свела и дорога и доля одинаковая - терпите, приноравливайтесь друг к другу.
Лейтенант труднее других шел. Боли его не отпускали, нерв же перебитый, а он дает боль непрестанную, только ночами отходит. Сашка поэтому равнял шаг на него, хотя и мог идти шибче. А сейчас, видя, что совсем лейтенант еле ногами переступает, предложил перекур, на что тот с радостью согласился.
Присели, завернули по цигарке, задымили… Жора из глаз скрылся, делала дорога тут поворот. Ладно, догадается, что перекуривают они, обождет.
- Лейтенант… - начал было Сашка, но тот перебил:
- Опять?
- Ну, ладно, Владимир. Давно я хотел спросить: почему ты звания командирского не хотел? Мой ротный тоже, когда кубарь ему повесили, что-то не радовался.
- Значит, не дурак твой ротный.
- Я понимаю, - сказал Сашка, - людей на смерть посылать трудно, но все же лучше такие командиры, как вы, кадровую отслужившие, чем из училища "фазаны" желторотые. Разве не так?
- Может, и так… - неохотно как-то ответил лейтенант, потом задумался и досказал не сразу: - У меня все "отцы" были во взводе из запаса, семейные все… Ох, как не хотелось им помирать. А я - вперед, мать вашу так-то, вперед! - и примолк, опять задумавшись.
Сашка помолчал немного, тоже вспомнил, как наступали…
- Приказ же, - немного погодя сказал он.
- Что приказ?… Мне сержант мой, помкомвзвода, который на войне второй раз, советовал завести взвод за балочку и там переждать немного, чуял он, захлебнется наступление… А я ни в какую! Вперед и вперед! А ребят косит то слева, то справа. Клочья от взвода летят, а я вперед и вперед. Потом залегли, невозможно дальше было, и через минуту-две отход. Если б в этой балочке переждали, считай, полвзвода сохранил бы. Понимаешь, Сашок? И все по своей дурости, умней людей себя воображал. И помкомвзвода моего хлопнуло. Ну как после этого? А?
- Да, - протянул Сашка. - Выходит, рядовым-то спокойней?
- Еще бы. Рядовой только за себя в ответе… Да что говорить! - махнул рукой Володька. - Я тоже забыть все хочу, как и Жора, но не выходит. Наверно, на всю жизнь это…
- Так война же, Володя…
И тут грохнул впереди взрыв. Глухо так вначале, а потом раскатился эхом голосистей.
Они вскочили, не понимая - откуда, что? Самолеты вроде не гудели, от фронта далеко… И тут словно толкнуло что-то Сашку в грудь.
- Жора!!! - закричал он и бросился бегом по дороге, а за ним и побелевший лейтенант.
Поворот они проскочили, и дорога далеко видна стала, но Жоры на ней не было. Пробежали еще немного, остановились, по сторонам стали осматриваться и… увидели: слева, на прогалине, шагах в десяти от дороги, лежал Жора, опрокинутый навзничь, руки разметаны, а грудь вся в дырах… И на глазах у них расползаются на ватнике бурые пятна у дыр, и, странно очень, на неподвижном и мертвом еще движется что-то…
Улыбки уже не было на Жорином лице, только скривлены были губы в удивленной, недоуменной гримасе и обиженно приоткрыты… Чуть поодаль от его тела у ели синел подснежник. За ним-то, наверное, и свернул Жора с дороги, и словно услышал Сашка его голос: "Смотрите, ребята, цветок какой! Красота!"
Ни одна смерть на передке не ошеломляла так, как эта… Стояли они будто оглушенные, и ни одного слова не выдавливалось. Лейтенант стал как-то оседать и неуклюже опустился на корточки, прикрыв лицо трясущейся рукой, закашлялся неестественно, стремясь, видно, перебить кашлем рвущиеся из горла всхлипы. А у Сашки рука сама потянулась к ушанке, стянул он ее перед покойником, чего никогда не делали они там, пальцы невольно сложились щепотью и пошли ко лбу, хотя не был Сашка, конечно, верующим (в церквах, правда, бывал на панихидах, когда родственников отпевали, и там крестился, как все), и, когда коснулся лба, разомкнул пальцы и провел просто ими по волосам.
- А я все смеялся над ним… - пробормотал лейтенант сквозь кашель.
- Покури, - сказал Сашка и протянул кисет, а сам пошел за Жориной шапкой, отброшенной взрывом в сторону.
- Не ходи! - взвизгнул Володька, но Сашка не послушал, только внимательно смотрел под ноги - нет ли еще тут этих проклятых "шпрингмин", - подняв шапку, накрыл ею Жорино лицо. Вроде легче стало, а то нет мочи глядеть на скривленные Жорины губы.
Лейтенант уже выпрямился, и искурили они по цигарке, молча и стоя, а потом Сашка подошел к Жоре и, распахнув ватник, полез в карман гимнастерки - надо же документы взять, но все было порвано, измазано кровью, красноармейская книжка расползлась в Сашкиных руках.
- Медальон ищи, - сказал лейтенант, а сам отвернулся.