Человека понимать надо
Дрогнул язычок светильника, колыхнулась дверь плащ-палатка, комсомольский секретарь с ходу объявил, что забрел просто так, на огонек, шел мимо и решил посмотреть, как тут его комсомольцы живут. Придумал - "на огонек". А его, этого самого огонька, и не видно с улицы. Молчал бы лучше Милешкин.
Даже не взглянула на секретаря. Поправила фитилек. Милешкин присел на край скамьи, рядом с Розой. Спросил:
- Что такая неприветливая?
- Ладно, звонарь, не прикидывайся, - зябко поеживаясь от прохладного ветерка, отозвалась Роза. - Ты бы еще на узел связи сбегал, по рации растрепал, мол, слушайте все! Шанина заявление в партию подала! Комсорг называется.
- Что страшного, ну сказал, пусть знает народ! Кому сказал? Солдатам сказал, а тебе это должно быть известно, народ и партия единое целое, и никакой тут военной тайны нет. Вот.
- Высказался? - чуть усмехнувшись уголками рта, спросила она.
- Точно, высказался, - буркнул Милешкин и резким движением плеча поправил за спиной свой автомат. - Попусту пыль подымаешь, Шанина, с пол-оборота завелась… как тогда…
- Когда это тогда?
- Ну… когда эту самую, самоволку твою обсуждали на комсомольском…
Роза укоризненно покачала головой:
- Солдат, а ничего-ничегошеньки тогда ты не понял.
Стремительный ветерок стеганул по плащ-палатке, она взлетела к потолку и там застряла, зацепившись за гвоздь. Открылось небо, багровый осколок солнца за дальним лесом. Где-то на западной стороне ухнули наши дальнобойные.
Милешкин насупился, потянулся было рукой к своему кисету, да вспомнил, как девушки заставили его однажды погасить папиросу в их блиндаже, оставил кисет в покое.
- Ты что, думал, я на том собрании молчать буду, лапки до верху, за себя не постою, думал? Перевелись, Милешечкин, такие девчонки. Записал бы для памяти, уважаемый комсорг.
- Ладно, ладно, запишу, - согласился Милешкин, - и ты запиши, пригодится. Самокритичность - это все-таки великое дело, Шанина. Для комсомольца. Для коммуниста, ты учти, трижды великое. Самоволка была? Точно, была! Не первая? Ну факт, что не первая. И даже не пятая. А ты тогда развезла стратегию, там, мол, фрицы укрепились, сильно сопротивлялись в своих бункерах… И без тебя бы их вышибли. А ты после этого боя на охоте небось вареная была, и фрицы, что живьем отпустила, о здравии твоем молятся. Так что пора понять, кому вред, а кому польза от твоих самоволок, Шанина!
Роза лукаво прищурилась, взглянула на Милешкина с любопытством, будто на диковинку.
- Ты на гражданке, комсорг, что делал?
- Часы делал на Первом московском… устраивает?
- Ага, - нахмурилась Роза.
- А что "ага"?
- А то, Милешечкин, что человек устроен посложнее, чем твои часы, человека понимать надо. И это записал бы для памяти, товарищ комсомольский организатор. Пригодится. - Встала, поправила плащ-палатку. - А теперь уходи. Видишь, устала. Отдохнуть надо. Придумал же - "вареная".
Оставшись одна, перечитала письмо Дидо. Надо же в конце концов ответить. Взять себя в руки и написать. Написать как старому знакомому. Вырвала листок из блокнота и убористым почерком написала:
"Вот мы и встретились. Это второе письмо, первое получилось очень длинное и пустое. Нагородила, нагородила, а когда прочитала свое сочинение, сразу дошло - литератор из меня не получится. Письма родным - это могу, изредка пишу еще одному человеку, по необходимости, перевоспитывая. Тоже получается. А это первое в жизни письмо человеку, которого я почти не знаю. Ну вот, прочитала тогда свое сочинение, изорвала на куски. Тут подоспели походы, переходы, а сегодня есть время поупражняться, может быть, это получится поскладнее. В общем так: ничего толкового не сказала, а подходит пора закругляться. Не умею я писать парням, да еще отважным танкистам. Темная, необразованная, не то что некоторые, которые… Фотокарточки у меня нет. Вот честное слово нет. Когда будет, пришлю. На танк не лепи, экипаж засмеет. А свою пришли непременно, вот ей-богу же писать не буду, если не пришлешь. Я злая. Помнишь, как тогда, я тоже не умею в долгу оставаться. Привет, танкист! Пиши. Роза Шанина".
Комдив вносит ясность
Командир отдельного взвода снайперов-девушек гвардии младший лейтенант Кольсин был уверен, что составленный им проект наградного листа на старшего сержанта Шанину вполне отвечает требованиям командования дивизии.
В наградном листе все было точно и все на месте. Год рождения 1925, номер ордена Славы III степени 38018, номер кандидатской карточки 7521560, на фронте со 2 апреля 1944 года. За короткий срок пребывания на фронте старший сержант Шанина показала себя мужественным, бесстрашным воином. Участвовала в ликвидации окруженной группировки противника в районе Витебска, лично взяла в плен трех солдат противника. У границ Восточной Пруссии Шанина уничтожила 26 солдат и офицеров противника. "За мужество и отвагу, проявленные в борьбе с немецкими захватчиками, - говорилось в заключение, - Шанина достойна правительственной награды - ордена Красной Звезды".
Генерал, прочитав аккуратно заполненный наградной лист, испытующе посмотрел на гвардии младшего лейтенанта, поднялся из-за стола:
- Так, значит, у границы она уложила двадцать шесть?
- Так точно, товарищ командующий, - отчеканил гвардии младший лейтенант.
- А всего в наступательных боях сколько эта девушка перебила фашистов, можешь сказать?
- Могу, товарищ командующий, - пятьдесят семь солдат и офицеров.
- Статут ордена Славы знаешь?
- Так точно, товарищ командующий, знаю!
- Выходит, товарищ младший лейтенант, девушка достойна ордена Славы II степени.
Наградной лист с поправкой комдива в тот же день был отправлен на КП армии.
На слет снайперов
Когда в политотделе армии возник вопрос, кого посылать на слет прославивших свои имена питомцев Центральной женской школы снайперской подготовки, справедливо первой была названа Роза Шанина. На ее боевом счету больше полсотни истребленных оккупантов, имеет два ордена Славы, пользуется авторитетом среди подруг.
Начальник политотдела армии первый объявил старшему сержанту Шаниной о почетной и ответственной командировке.
Ни улыбки на лице, ни вспышки радости в глазах. Только спросила:
- А это очень срочное дело?
- А что, у тебя есть более срочные дела? - поинтересовался помощник начальника политотдела по комсомольской работе.
Смутилась и, ни на кого не глядя, тихо сказала:
- Только одно - воевать.
Напутствие было недолгим: сказали, когда выезжать, какие документы оформить, просили продумать возможное выступление.
И еще - после совещания ей разрешили съездить на родину.
…Возвращалась в свою роту медленно, представляя, как обрадуются Татьяна Викторовна, ребятишки.
- Как дела, старший сержант?
Подняла голову, смутилась, чуть было не прошла мимо офицера. Вскинула ладонь к берету.
- Завтра в Москву уезжаю, товарищ майор. На слет снайперов.
Левадов удивленно поднял брови.
- Так что ж ты голову повесила? Радоваться надо! Вот что: я тебе вечерком подкину посылочку, небольшую, письмецо и адрес. Завези на квартиру, расскажи жене, сыну, как тут мы живем, парень у меня славный, любознательный, - Витька.
- Разве это трудно? Конечно, завезу.
- Ну вот и спасибо. А Клавдия Ивановна моя примет тебя как родную. Она ведь тоже воевала, руку потеряла, да еще правую. Под Ржевом воевала.
Моросил дождик. Мелкий, теплый. На крыше аист. Нахохлился, скучный. Так захотелось ей прикоснуться рукой к птице. На этой земле впервые увидела она аистов. Полюбовалась птицей и пошла дальше, вспоминая, как Левадов насильно отправил ее в медсанбат после ранения в батальоне Губкина.
…С подругами договорились так: не прощаться, никому ничего не желать, не присаживаться перед дорогой и не молчать. Они уйдут просто, как уходили на охоту.
На днях похоронили Сашу Кореневу. Пять девушек-снайперов убиты у Немана, две схвачены вражескими разведчиками и зверски замучены. Валя Лазаренко и Зина Шмелева в госпитале…
Никаких провожаний и никаких воздыханий.
Потому что это война.
* * *
Перед отбоем на доске объявлений появился листок с приказом Главного управления Всевобуча НКО СССР, гласящим, что в распоряжение командования школы поступает сержантский состав снайперов-фронтовиков, воспитанниц школы для передачи молодым курсантам боевого опыта.
А дальше говорилось, что с 1-го Прибалтийского прибыли Нина Соловей, Саша Шляхова, Маша Зубкова, а с 3-го Белорусского - Маша Курицына, Женя Суворова, Таня Гнидина, Люся Кондакова, Дуся Красноборова, Роза Шанина.
Прибыли и исчезли, будто и не было их, посланцев с переднего края, в школьном городке. Когда же об исчезновении девчонок доложили заместителю начальника школы, начальнику политотдела майору Никифоровой, та только рукой махнула: знала "мама Катя" (так за глаза называли ее курсанты), куда подевались ее девочки. Не только за доброту душевную удостоили девчонки начальника политотдела школы интимного, но такого высокого звания. Не всегда была она добра и покладиста, эта "мама Катя".
Всякое бывало в сложной подольской жизни девчонок первого набора школы снайперской подготовки, и слезы были. Горькие, обильные, девичьи. Это когда "мама Катя", спокойно глядя в глаза, скажет вдруг:
- Девочка ты моя, видать, не по плечу выбрала себе дорожку.
Лучше бы обругала при всех. Столько разных дисциплин, уставы, наряды, комсомольские дела, разве осилишь все с ходу, вон рядом бронебойщики, мужики, так и у них проколы бывают. Да какие! Обругала бы, так нет, сразу тебе обобщения, дорожка не по плечу, другую бы выбирала, укатанную, подальше от войны, спокойную. И знает же "мама Катя", что не было у них другой дороги, только эта, одна-единственная, сердцем избранная, и не будет другой до последнего часа войны.
Когда дежурная доложила Никифоровой, что все гости с фронта пропали, койки пустуют, в комнате свет выключен, но сапоги на местах, та спокойно ответила:
- Все они тут, все тут, с нашими девочками, дай ты им душу отвести, к утру посланцы фронтов будут на своих койках.
А там, в казарме, в синем свете единственной дежурной лампочки, разбившись на группки, вели девчонки свой, им одним понятный разговор о том, чего ни в одном учебнике не найдешь, о том, что испытываешь, когда ты лицом к лицу с врагом, когда дальше и ползти некуда, вот твоя огневая, а вот он, в сотне метров от тебя.
Затем гости с фронта рассказывали девчонкам, перебивая и поправляя одна другую, о том, как здорово, торжественно прошел в клубе Механического завода вечер проводов первого набора. Собралось человек восемьсот: выпускники школы, гости из Подольска. На сцене знамена школы, горкома комсомола, военкомата, да еще шефы принесли свои. На столе красный бархат. Сцена будто в пламени. В президиуме два секретаря ЦК комсомола, генерал из НКО, командование школы, выпускницы школы - отличницы боевой и политической подготовки. После официальной части и вручения лучшим грамот ЦК ВЛКСМ, играл оркестр, пели, танцевали…
До рассвета прошептались девчонки, до смены дневальных, до горна. Утром, после сигнала к занятиям, в классы вошли подтянутые и очень, как им самим казалось, суровые, строгие снайперы действующей армии: ефрейторы, сержанты, награжденные боевыми орденами и медалями.
Когда Роза шагнула в закрепленный за ней для беседы класс, курсанты встали.
Взглянула перед собой, по сторонам, и сердце замерло. Только девушки-курсанты и она. Мысленно успокаивала себя: "Спокойно. В этом доме ты ведь была агитатором, вспомни, как тебя слушали девчонки". Ну и вспомнила, как слушали. Так тогда она с газетой входила в эти комнаты, тогда, в трудные минуты жизни, приходила на помощь "мама Катя". А вчера она призналась фронтовым девчонкам: "У вас, девочки, теперь опыт, какого у меня нет, теперь не советчик я вам". Так и сказала. И вдруг, следом, другая мысль: "Глупая, так теперь за твоими плечами вся твоя Пятая армия, весь твой славный, Третий Белорусский!"
Три твердых шага к столику преподавателя.
- Есть вопросы, девочки?
И улыбнулась. И они заулыбались, потому что встреча очень хорошо, ну просто замечательно началась. Потом девчонки раскрыли свои тетради, притихли. С задней парты рыженькая спросила:
- За что первый орден получила?
- А за то, - в тон рыженькой ответила Роза, - что с 6 по 11 апреля из своей винтовки восемнадцать гитлеровцев уничтожила.
- За пять дне-ей?! - протяжно, нараспев протянула удивленная рыженькая.
- Ага! - звонко, снова улыбнувшись, ответила Роза. А потому снова улыбнулась, что совсем не по-военному у нее это получилось, ну вот так, будто разговаривала она со своими девчонками на зеленом берегу ее Устьи.
Вопросы сыпались один за другим: как выбрать себе огневую точку, как ведет себя в обороне противник, какое сближение с ним считается для снайпера предельным, и правда ли, что до войны Роза работала в детском садике с малышами, и бывало ли, что она с фашистским снайпером один на один выходила?..
Все получили ответы. Что знала, что испытала, обо всем обстоятельно рассказывала.
В коридор выбралась в плотном окружении девчонок. И тут же сквозь шум голосов услышала:
- О-о! Салют снайперу Шаниной, салют! - улыбающийся лейтенант Савельев протягивал руки навстречу Розе.
Холодно, строго посмотрела на него Роза и, не сказав ни слова, прошла мимо. Лейтенант глупо ухмыльнулся и, потоптавшись на месте, нырнул в распахнутую дверь канцелярии.
Дорога и люди
Желтые машины, черные кресты на бортах, багровые, горячие всплески огня. Ползут, переваливаются с гусеницы на гусеницу, гремят зубчатками, чадят. Огонь, дым, грохот. Много огня, много дыма. Дым застилает землю, дым до самого неба, до звезд. Привалилась к стенке, крепко сжала винтовку… Почему она такая… легкая, без оптического прицела… Жаркое дыхание огня все ближе, ближе. А там стена. Серая, каменная, холодная. И дым холодный. Давит, бугрится, слепит глаза. Ничего не видно.
- Девушка!
Открыла глаза. Говорят, крепок сон солдата, пушками не разбудишь. Это когда войны нет, это когда солдат - просто солдат срочной службы. Сон солдата-фронтовика другой, тревожный и чуткий. Топни не так ногой рядом - и проснулся солдат. Открыла глаза, и погасло пламя, растаял черный дым. Остался табачный, махорочный, горький, въедливый. И дед перед глазами. Такой картиночный дед-резвачок, веселенький, жиденькая бороденка клинышком.
- К окошечку просунься милая, ножки подбери, а я тут вещички свои пристрою.
Дед, кряхтя, подтаскивает сундучок, силится втолкнуть под скамью, а там мешков полно. Закашлялся, всех святых перебрал. Наконец угомонился, придавил ногами свой сундучок, одним глазом взглянул на девушку.
- Шинелка-то у тебя с погончиками. Своя аль чужая?
Сладко потянулась, так спать хочется, а он со своей шинелкой. А дед, потрогав пальцами тощую бороденку, тяжко вздохнул.
- Нынче всюду шинелки, куда ни глянь. Одежка ходовая. Гражданская-то поизносилась, шинелка - амуниция прочная, сносу нет. Вот у меня, скажем, еще с гражданки, так поверишь…
"Так-так-так", - отбивают колеса дорожное время. Покачивается вагон, приседая на стыках, кто-то под потолком выдувает саратовские страдания на губной гармошке.
- Далеко отъехали, дедушка?
- А все тут, скрозь Москву пробираемся. Побоялась, что проспала свою вылезайку? Куда путь держишь, дочушка?
- На край света, в Архангельск.
- А мы вологодские. Поближе. Да я тебе скажу, что Вологда, что Котлас, что твой Архангельск, скажем, это и далече и недалече. Это значит, с какой позиции подойти. Вот я скажу тебе так…
"Так-так-так", - отбивают дорожное время колеса. За окнами светлячки. Зеленые, красные. Бегут, бегут навстречу… Тишина. Сон. Только губная гармошка все еще выдувает саратовские страдания…
Пассажиры поезда дальнего следования проснулись как-то все разом, и вагон превратился в отсек гигантского муравейника. Всем одновременно что-то понадобилось делать. Дружно суетятся, дружно перетасовывают вещички, куда-то что-то заталкивают, подвешивают.
Наконец-то все устроились, закрепились на своих, с таким трудом завоеванных позициях. Закрепился и рыжий здоровенный детина с роскошным шерстяным шарфом на шее. Рядом с рыжим детиной молодуха. В вагоне жара невыносимая, а на плечах молодухи платок. Большой, цветистый, с длинными кистями. Есть чем похвалиться. Молодуха семечками занялась.
Детина вытаскивает из мешка пачку печенья "Октябрь", кольцо довоенной копченой колбасы, сахар.
Подает молодухе.
- Нн-на! Заправляйся, до дома далече.
На краешке скамьи - солдат с палкой. На гимнастерке полоска тяжелого ранения, медаль "За отвагу", гвардейский знак. Жара в общем вагоне страшная. Роза сняла шинель, с трудом втиснула ее в угол, случайно на детину взглянула, а у него рот открылся, скобочки на губах вытянулись. Локтем толканул молодуху.
- Глянь-ка.
Молодуха очень свирепо взглянула на рыжего:
- Будет тебе на баб зариться. Медалев не видел, что ли, за тим сюда и ездють такие.
Толчок в сердце. Настойчивый, властный, холодок по телу, пальцы сжались в кулаки. Поднялась, качнулась от какой-то нестерпимой боли, молча, спокойно, ухватила концы цветистого платка. Шелковистые, мягкие теплые. Потянула на себя, потом стремительно оттолкнула, разжала пальцы, брезгливо взглянула на ладони.
- Убивають! - взвыла молодуха.
Детина откинулся к стенке, поводит бесцветными глазами, по-рыбьи глотает воздух.
- Дав-вай, дав-вай, куча мала, - гогочет с верхней полки бритая голова.
- А нну, разойдись, публика! Рразойдись, представления не будет! - и солдат, расталкивая плечами любопытных, пробивается к Розе.
- Это что ж делается, господи! Человека ударили, а народ не встревает. Господи!