(Имперская служба труда (Reichsaibeitsdienst (RAD) - военизированная организация в Третьем рейхе, элемент национал-социалистической системы воспитания молодежи. Каждый юноша в возрасте 18–27 лет был обязан перед призывом в вермахт отработать шесть месяцев в рядах RAD. В 1939 году аналогичная организация была создана и для девушек. В ходе войны RAD первоначально выполняла задачи строительных войск вермахта. Постепенно эта деятельность сворачивалась, ее место занимала подготовка воинского пополнения. После покушения на Гитлера в июле 1944 года вся общевоинская подготовка молодого пополнения (Rekrutenausbildung) была окончательно передана в RAD, с тем чтобы высвободить солдат для фронта. Одновременно сокращался срок службы (до трех месяцев, в самом конце - даже до трех недель) и отменялись исключения и отсрочки, к примеру, для студентов. Призыв в RAD являлся, таким образом, не чем иным, как призывом на учебные сборы. Начиная с 1942 года отдельные подразделения RAD привлекались к участию в боевых действиях, в частности, к борьбе с партизанами на оккупированных территориях. Другие были задействованы в противовоздушной обороне. Три дивизии RAD участвовали в боях за Берлин. Хуже вооруженные и не имеющие боевого опыта, они понесли большие потери, особо себя не проявив. Форма военного образца; на левом рукаве, под нашивкой с номером части - повязка со свастикой. Не путать с организацией Тодта, где работали заключенные, военнопленные, цвангсарбайтеры, и с фольксштурмом, куда набирали шестнадцатилетних школьников и стариков от шестидесяти лет. - В.К.)
Лагерь RAD, куда мне предстояло явиться, входил в состав так называемого Арбайтсгау 3, центральное управление которой находилось в Шванингине (ныне Сважендз. - В.К.) под Позеном (ныне Познань. - В.К). Он располагался на берегу Варты, в том месте, где она делает изгиб, приблизительно в районе Конина, километрах в ста от Позена. Названия местечка по соседству я, кажется, и тогда не знал, поэтому определить местонахождение лагеря точнее мне сегодня затруднительно.
Это был большой огороженный и охраняемый лагерь барачного типа. Помимо отдельных бараков для начальства, столовой, охраны, хозслужб - ряды бараков для рядового состава. На каждые четыре барака приходился плац для построений. Кроме этого на территории лагеря находились большой учебный плац и стрельбище. Спортивного зала не было, спортом занимались на воздухе. Просторные бараки внешне напоминали типовые здания филиалов торговой сети "Лидл", лишь построены были примитивней. Зайдите в "Лидл" и попытайтесь вообразить, что полок с товарами нет, на их месте - ряды коек, и вы получите представление о том, как мы жили.
Когда я в первый раз появился там, оказалось, нас не ждали. Партия, которую мы должны были сменить, еще не ушла. Нам предложили на выбор присоединиться к другой части или отправиться еще на две недели домой. Как вы думаете, что мы выбрали? Разумеется. С превеликим удовольствием воспользовались неожиданным отпуском.
Во второй раз к нашему приезду все было готово. Нас распределили по баракам. Мы получили форму, повседневную и парадную. Самой примечательной частью парадной формы была высокая шапка, в просторечии называвшаяся "жопа с ручкой" (Arsch mit Griff): эмблема над козырьком, в самом деле, здорово смахивала на изображение ягодиц.
Эмблема RAD - лопата в обрамлении колосьев. Но вот как раз лопаты я там в руках не держал, не приходилось. Да и остальным лопат не выдавали, никаких работ не производили. В лагере занимались исключительно военной подготовкой. Она имела свои особенности в сравнении с Лагерем закалки для обороны. Карты, хождения по азимуту здесь не было вовсе. Занятия на местности сводились к навыкам маскировки, передвижению ползком, бегу в противогазах, преодолению препятствий. Много стреляли. В основном же занимались строевой подготовкой. Спорта было мало.
Самое разительное отличие от Дреетца заключалось в почти полном отсутствии политико-воспитательной работы. Если там весь инструкторский персонал состоял из функционеров, занимавших не последнее место в иерархии Гитлерюгенда, убежденных национал-социалистов, то люди RAD, большинство в возрасте 40–60 лет, относились к господствовавшей идеологии в лучшем случае безразлично. Конечно, среди них были и члены партии, но не по убеждению, а по карьерным соображениям. Если в Лагере закалки так называемым "мировоззренческим" вопросам придавалось даже большее значение, чем сдаче военно-спортивных нормативов, то те немногие политико-воспитательные беседы, которые в лагере RAD проводились, выглядели отмазкой или даже пародией на идеологическую работу. Так, один из "воспитателей", по рангу унтерфельдмайстер (рядовой RAD назывался арбайтсман, далее по восходящей иерархия выглядела следующим образом: форман, оберформан, хауптформан, труппфюрер, обертруппфюрер, унтерфельдмайстер, фельдмайстер, оберфельдмайстер, арбайтсфюрер, оберарбайтсфюрер, оберстарбайтсфюрер, генераларбайтсфюрер, обергенераларбайтсфюрер, райхсарбайтсфюрер. - В.К.), беседовал с нами исключительно о венерических болезнях - это был его конек.
Благодаря хорошей общей подготовке я быстро выделился, был переведен в учебку (Ausbildungseinheit), откуда через месяц, 11 декабря 1944 года, вышел форманом и сверхштатным инструктором (Hilfsausbilder).
Последнее очень существенно, т. к. можно было закончить "просто" форманом. Пребывание в RAD завершалось вручением мобилизационного предписания (Gestellungsbefehl). Партия, с которой я призывался, получила повестки в середине января 1945 года - я в качестве инструктора был оставлен в лагере готовить следующую. Для меня все складывалось прекрасно.
Как и в Либентале, в лагере RAD не было ни приемников, ни газет. О положении на фронтах мы знали по слухам. В моем окружении - всерьез или нет - никто не сомневался в том, что Германия победит. Я верил в победу искренне. До последнего дня. Все же торопиться с отправкой на фронт как-то не хотелось. Похоже, не иначе думали и остальные. Во всяком случае, вербовщики из Ваффен СС уехали от нас практически ни с чем: присоединиться к ним согласились единицы. Хотя определенную роль здесь могло сыграть и то, что Ваффен СС у молодежи не котировалась. Почти любой призывник, имей он такую возможность, выбрал бы Кригсмарине или Люфтваффе - эти рода войск были очень популярны. Я уже раньше, через дальнего родственника, работавшего счетоводом в управленческом аппарате RAD, был предупрежден о предстоящих визитах вербовщиков - тогда такая вербовка называлась в просторечии Heldenklau (буквально - "умыкание героев". - В.К.). Родственник советовал держаться от них подальше.
25 января 1945 года запомнилось мне на всю жизнь. "Вы знаете, какой сегодня знаменательный день? - заявил наш "клоун"-весельчак, забавлявший товарищей. - Нет? Осталось ровно пять дней до очередной годовщины прихода фюрера к власти!.. И вот теперь мы здесь…" Среди ночи нас подняли по тревоге: русские объявились в паре километров от лагеря. Рассвело, и мы смогли отчетливо разглядеть в бинокль вражеских солдат, сидевших на броне танков. Очевидно, прорыв русских на этом участке явился полной неожиданностью: по дороге без всякого охранения шли два транспорта вермахта. Прямо на пушки. Водители явно не подозревали об опасности. Бах! Бах! - и машины вспыхнули факелами.
Ситуация создалась критическая. Нас могли взять голыми руками: в самом лагере, кроме инструкторов, обороняться было некому. Остальные еще учились ходить строем. Накануне нам раздали винтовки французского производства, как минимум в полтора раза длиннее немецких. Мы толком не успели с ними разобраться.
На наше счастье, русские танки, не развив наступления, остановились. Лишь изредка в нашу сторону постреливали. Один из выстрелов пришелся по церковной колокольне соседнего местечка - она была полностью разрушена. Рассказывают, так делалось всегда. При занятии населенных пунктов первым делом били по колокольне.
В спешном порядке нас вывели из лагеря. Наше место заняли солдаты Ваффен СС, готовившиеся к обороне. Мы получили приказ: по льду - стоял двадцатиградусный мороз - переправиться на другой берег и двигаться на Позен. Уже через несколько километров люди, непривычные к тяжелым маршам, начали отставать. Строй распался. Марш, поначалу организованный, обернулся беспорядочным бегством. Бежали мелкими группами. Когда я с несколькими товарищами, измученный, голодный и оборванный, наконец добрался до Позена, там уже знали, что мы понесли большие потери. Многие не смогли оторваться от русских. Люди попали в плен или погибли. Наша часть, как я тогда думал, больше не существовала.
В самом Позене удивительным образом не было видно ни одного солдата вермахта. В лагере, куда нас определили, находилась лишь необученная молодежь. Я пробыл в нем недолго, вскоре получив командировочное предписание в Регенсбург. Командировка была выписана без даты прибытия, и я воспользовался этим, чтобы побывать дома. На всякий случай у меня было готово оправдание: мол, опоздал на поезд или поезда не ходили, хотя они и ходили в то время еще совершенно нормально, по расписанию. В дороге меня, однако, никто не проверял, и по прибытии на новое место службы мне также никто не задавал вопросов. Так что врать не пришлось. В Регенсбурге меня повысили в звании, я стал оберформаном (21 февраля 1945 года). Здесь же я получил неожиданное задание - кому ни рассказываю, чем я занимался в конце войны, все только качают головой.
Мне выделили десять человек, с ними я отправился в селение под Регенсбургом. Нас устроили в местной школе. Спали на полу, укрывшись шинелями. Питание обеспечивал бургомистр. Наутро появился старший лесничий, мы поступали в его распоряжение. Тут-то и выяснилось, что нас прислали для заготовки крепежного леса. Лесничий показал нам, как будет помечать деревья, мы же должны были их валить, очищать от веток и сучьев, распиливать и аккуратно складывать штабелями. Не сдержав удивления, я спросил: "Кому это сейчас нужно?" Он ответил: "Сам не знаю. Но приказано - будем заготавливать". Так и получилось, что где-то шли смертельные бои, а я с десятью крепкими молодыми ребятами занимался заготовкой крепежного леса.
Все когда-то кончается, завершилась и эта командировка. Возвратившись в Регенсбург, я доложил о выполнении задания. Парней, бывших под моим началом, отправили по домам ждать призыва в вермахт, мне же было приказано направляться в мою старую часть. "Но ее уже нет!" - удивился я. Оказалось, ничего подобного, моя часть была жива и дислоцировалась в Эрерсбахе, Оберпфальц - название местечка я слышал впервые.
Сейчас его уже не найдешь на карте: при расширении рейнско-майнского канала в 1960-е годы оно было затоплено, жителей переселили. Тогда же это была беспросветная глушь. В стороне от дорог. Нравы патриархальные. Население - старики, женщины, дети - католическое, церковь пользовалась непререкаемым авторитетом. В сравнении с Берлином - другая планета.
В части я был встречен как родной. По случаю возвращения блудного сына 1 апреля 1945 года меня произвели в хауптформаны - выше по рангу были только постоянные служащие RAD, получавшие зарплату. Впрочем, и того, что я получал как хауптформан - одну марку пятьдесят пфеннигов в день - в то время вполне хватало: булочка стоила пять пфеннигов, сдоба - десять пфеннигов. Мне отвели место для проживания в бараке начальства, чем я - мне только что исполнилось восемнадцать лет - невероятно гордился.
Неподалеку от нас располагалась эсэсовская часть. Никакой охоты за дезертирами, тем более ни одной казни лично я не наблюдал. И не слышал ни о чем подобном. Да и в тех католических местах подобные расправы были вряд ли возможны: они обязательно привели бы к возмущению населения.
Вскоре по прибытии мне пришлось стать свидетелем трагических событий - массированного налета авиации противника на соседний городок Ноймаркт, где находились какие-то оборонные предприятия. Это было, помнится, в конце марта, во второй половине дня. По инструкции, при воздушной тревоге нужно было запереть все двери бараков, очевидно, чтобы создать у летчиков впечатление, что лагерь покинут, и проследовать в убежище - крытые окопы за пределами лагеря. Вся армада, летевшая на Ноймаркт, прошла в низком полете над нашими головами - незабываемое зрелище. Я насчитал где-то 250 американских и канадских тяжелых бомбардировщиков, за точность, конечно, не ручаюсь. Несмотря на то что двери мы позапирали, они все же скинули на нас пару бомб, разорвавшихся в лесу неподалеку и не причинивших никакого вреда. Городу, до тех пор не тронутому войной и совершенно беззащитному - там не было ни одной зенитки, наши самолеты уже давно не показывались, - повезло меньше. Очевидцы рассказывали, он был превращен в пустыню.
Наслаждаться начальственным положением мне удалось недолго. Я заболел корью - детской болезнью, протекающей у взрослых очень тяжело. Температура зашкалила за сорок. Когда меня укладывали на крестьянскую подводу, чтобы отвезти в больницу, я был едва в сознании. Пришедший попрощаться командир части, оберстарбайтсфюрер, произнес в утешение: "Не бойся, сынок, монашки поставят тебя на ноги".
Он оказался прав, в местной лечебнице, принадлежавшей католическому ордену, меня действительно поставили на ноги. Пока я валялся на больничной койке, закончилась война. Ее завершение, как нарочно, в тот момент обошлось мне при начислении пенсии в полгода трудового стажа. У меня сохранились все документы RAD, отсутствовала лишь итоговая отметка о вручении мобилизационного предписания. На этом основании мне отказали. То, что война закончилась, чиновников абсолютно не интересовало: нет положенной бумажки - нет стажа. Мы - в Германии, бюрократической стране чудес.
Наши места оказались под американцами. При выписке я неожиданно получил гражданскую одежду: опасаясь за меня, монахини сожгли форму. Не зная, куда податься, я в гражданском, но с документами RAD вернулся в часть. Лагерь был оставлен. Никто из местных не имел понятия, куда исчезли наши люди. В один прекрасный день они попросту испарились. Эсэсовцев также не было: за две недели до появления американцев они ушли в сторону Альпийской крепости ("Альпийская крепость" оказалась впоследствии такой же фантазией национал-социалистической пропаганды последних дней войны, как и партизанское формирование "Вервольф". - В.К.). Весь регион достался американцам без боя, лишь кое-где, по слухам, произошли мелкие стычки.
Я заночевал один в совершенно пустом лагере. На следующий день он был занят под лазарет для раненых немецких солдат. Главврач (Oberfeldarzt) сначала обрадовался моему появлению: помощников не хватало. Однако уже через несколько дней он, боясь американцев, поспешил от меня избавиться. "Верфольф" сильно занимал в то время воображение оккупационных властей, за каждым пнем в окрестных лесах им мерещились партизаны. Я выглядел слишком подозрительно. Никому не хотелось неприятностей.
Местный бургомистр определил меня работником в крестьянское хозяйство - так я временно превратился в пастуха. В стаде насчитывалось 78 коров - как хозяйских, так и от соседей. Первыми словами хозяйки при встрече были: "Надевай рубаху получше!" - "Зачем?" - удивился я. "Пойдешь в церковь!" Самым тяжелым в сельской жизни была для меня не работа. На всю округу я был единственным молодым парнем, а следовательно, и на прицеле у девиц на выданье и их мамаш. Другой, может, и позавидовал бы. Мне же совсем не улыбалась перспектива остаться навечно в глуши, связав себя, не дай бог, ребенком. Такая опасность представлялась вполне реальной. На каждом шагу я рисковал попасть в расставляемые силки и капканы. Наблюдая за тем, как я отбиваюсь от назойливых ухаживаний, местный священник составил обо мне ложное мнение. Я представлялся ему высоконравственным юношей. Так возникла еще одна проблема: он не давал мне проходу, убеждая поступать в семинарию.
На счастье, мне удалось установить контакт с родственниками в Хильдесхайме и с их помощью 28 ноября перебраться через "зеленую границу" в районе Тюрингского леса. В самом конце ноября я возвратился домой, а 3 декабря уже работал сверхштатным учителем (Hilfslehrer) географии в женской школе.
Возвращение в Берлин обернулось шоком: города больше не было, кругом одни развалины.
С трудом верилось, что все это когда-то удастся вновь отстроить. Тогда же мне впервые пришлось столкнуться с питанием по карточкам. Везде, где я побывал до тех пор, кормили хорошо. У крестьян я вообще жил роскошно: парного молока, ветчины, домашних колбас вдоволь. В училище питание было четырехразовым. В нашем рационе присутствовали мясо, рыба, молоко, яйца, овощи и фрукты по сезону. Правда, по условиям военного времени, приходилось пить эрзац-кофе, масло часто заменялось маргарином, хлеб нам давали все время одного сорта. Однако всего было в достатке. Десерт полагался лишь раз в неделю, по воскресеньям. Здесь выручали родители, жившие по карточкам, но явно не голодавшие: они пересылали нам свои карточки на сладости (Kuchenkarten). Конечно, молодые люди, проводящие много времени на воздухе, в занятиях спортом, вечно хотят есть. Но это совсем другое дело.
В послевоенном Берлине я почувствовал на себе, что такое недоедать. Детей слегка подкармливали: на большой перемене я, в фартуке, с черпаком, разливал своим ученицам суп из бачка. Взрослым приходилось несладко. Меня спасало то, что я не курил, а то бы совсем загнулся. Полученные по карточкам английские сигареты обменивались на черном рынке на картошку, маргарин, хлеб. Впоследствии, во время блокады Западного Берлина, подобное пришлось пережить вновь. Я тогда как раз женился. Моей супруге приходилось вставать по ночам, чтобы погладить белье: свет в нашем районе давали лишь с часу до трех ночи.
8 мая 1945 года явилось освобождением для тех, кто сидел или, как знакомые моей матери, должен был годами скрывать свои убеждения. Для подавляющего большинства приход победителей означал оккупацию. Тем более что никаких "свобод" не ощущалось. Всем распоряжались оккупационные власти. В советской зоне - особые лагеря. Кое-кто из моих знакомых туда угодил; один, помнится, был каким-то "фюрером" в Гитлерюгенде. Да и позднее, при Аденауэре, Штраусе, режим был жестким, откровенно авторитарным. Что же это за "освобождение", если свободой и не пахнет?
Во всех секторах свирепствовала цензура: газеты выходили с многочисленными пробелами на месте запрещенных статей. Уже тогда проявились идеологические расхождения между союзниками: то, что разрешалось и даже поощрялось в одном секторе, запрещалось в другом. В британском секторе, куда относился Шпандау, особенно терпела от цензуры газета "Нойес дойчланд", нередко номер состоял из пустых страниц. За это я ее полюбил. И вот почему. Бумаги не было. Я договорился с хозяйкой газетного киоска. Она вырезала для меня пустые страницы из "Нойес Дойчланд" - мои ученицы писали на этих листках контрольные работы. Карандаши для них я добывал на черном рынке.