Сила Ленина, как и всегда, была в том, что он говорил людям правду. И пока он говорил, настроение конференции менялось буквально на глазах. А закончил он под дружные аплодисменты и пение "Интернационала".
Конференция приняла резолюцию, в которой одобряла политику Советского правительства. По отношению к крестьянству она признала необходимым перейти от разверстки к налогу.
Среди писем, полученных Лениным в эти месяцы, было письмо старого питерского рабочего Василия Николаевича Каюрова, работавшего тогда в Сибири.
Рассказав Ленину о положении в сибирской деревне, Каюров спрашивал:
"Почему нельзя применить тот метод (хотя бы временно), к которому с колыбели привыкло крестьянство и который психологически воспринимается им как наиболее законный и справедливый, а именно: установление определенного налога с десятины, обязательно заранее декретированного?.. Этот метод мог бы дать самые положительные результаты и почти безболезненно".
Вслушиваясь во все эти голоса, советуясь с этими людьми, вникая в их мысли, обобщая их и переосмысливая, Ленин не только сделал вывод о необходимости крутого поворота экономической политики, но все более ясно видел, какой именно поворот и каким именно образом надо произвести.
Восьмого февраля двадцать первого года Политбюро ЦК, заслушав доклад Н. Осинского о подготовке к весенней посевной кампании и положении крестьянства, приняло принципиальное решение о необходимости изменения экономической политики по отношению к деревне.
Обсуждение этого вопроса на Политбюро протекало бурно. "Началось заседание… - рассказывает в своих воспоминаниях Александр Дмитриевич Цюрупа, который был тогда народным комиссаром продовольствия. - Владимир Ильич ругал нас бюрократами, распекал нас. Говорил: "Вы ошибаетесь; то, что раньше было правильным, теперь уже не подходит!" Оказалось, что я был не прав… Владимир Ильич выступал три раза, я тоже… Однако эта перебранка совершенно не повлияла на наши отношения. Итак, Политбюро решило отменить продразверстку и перейти к продналогу… Владимир Ильич заходил к нам на квартиру и по 1/2–2 часа просиживал с нами, доказывая необходимость введения продналога. Я говорил: "Владимир Ильич, я не буду делать доклада, а выступлю лишь содокладчиком к Вашему докладу". Он сказал: "А все-таки между прочим скажите, что Вы за свободу торговли"".
Решение Пленума ЦК РКП (б) о переходе от разверстки к налогу было принято двадцать четвертого февраля и должно было быть утверждено партийным съездом, назначенным на начало марта.
12
Трудность положения в стране в десятки, в сотни раз усугублялась положением в партии.
"Надо иметь мужество смотреть прямо в лицо горькой истине, - писал Ленин в статье "Кризис партии", за три дня до своего возвращения из Горок в Москву. - Партия больна. Партию треплет лихорадка".
Несмотря на то что уже со всей очевидностью выявилась победа ленинской точки зрения, поддержанной основной массой членов партии, все оппозиционные группы продолжали свою активнейшую деятельность, размножали все новые и новые "тезисы", рассылали по всей стране докладчиков, стараясь как можно сильнее разжечь огонь дискуссии.
Еще девятнадцатого января Ленин предупреждал, что болезнью нашей партии, несомненно, постараются воспользоваться и капиталисты Антанты для нового нашествия, и эсеры для устройства заговоров и восстаний.
Говоря это, он тут же выражал глубокое убеждение, что нам это не страшно, "ибо мы сплотимся все, как один, не боясь признать болезни, но сознавая, что она требует от всех большей дисциплины, большей выдержки, большей твердости на всяком посту. Партия не ослабнет, а окрепнет к мартовскому X съезду РКП и после него".
Прошло всего полтора месяца - и гром кронштадтских пушек подтвердил правильность обоих прогнозов Ленина.
13
Еще в конце января из Петрограда стали поступать тревожные сообщения: с хлебом и топливом очень плохо. Часть заводов, видимо, придется закрыть. Рабочие сильно возбуждены отсутствием хлеба и закрытием заводов. Возбуждение подогревают вынырнувшие из подполья эсеры и меньшевики.
Ленин поставил вопрос о Петрограде на Совете Труда и Обороны. Решено было закупить за границей восемнадцать с половиной миллионов пудов угля и принять героические меры, чтобы довести до максимума погрузку и отправку хлеба пролетарским центрам из Сибири и с Кавказа. В течение месяца Ленин буквально бомбардировал сибирских и кавказских работников телеграммами, требуя сделать все возможное, дабы ускорить отправку хлебных эшелонов. В конце февраля Совет Труда и Обороны принял внесенное Лениным предложение ассигновать на покупку за границей хлеба и предметов первой необходимости до десяти миллионов рублей золотом и немедленно же послать туда закупочную комиссию.
Как ни энергичны были эти решения, на то, чтобы хлеб и уголь дошли до Петрограда, требовалось время, и к тому же немалое. Между тем на некоторых петроградских заводах началось то, что тогда же было прозвано метким словом "волынка". Это была своеобразная форма ничегонеделания: рабочие не бастовали, но и не работали. Они приходили на заводы, целыми днями митинговали. Ораторов, прямо призывавших к свержению Советской власти, гнали с трибуны, но и коммунистам зачастую не давали открыть рта.
В шумной, бурлящей толпе то на одном, то на другом заводе появлялись меньшевистские и эсеровские лидеры - нелегально приехавший в Петроград видный меньшевик Дан и эмиссары правоэсеровского центра. Распространялась составленная Даном листовка, обращенная к "Голодающим и зябнущим питерским рабочим". В ней говорилось, что дело не в отдельных заминках и перебоях, а в "крахе коммунистического эксперимента". Штопаньем и заплаточками ничего не исправишь. Рабочие и крестьяне не должны больше жить по большевистской указке. Пусть они требуют освобождения всех арестованных социалистов, свободы слова, печати и собраний, пусть будут немедленно произведены полные перевыборы Советов, завкомов и профсоюзов. Эсеровская листовка, повторяя меньшевистскую, требовала также созыва Учредительного собрания.
Оживились и открыто черносотенные элементы: по ночам на стенах домов и заборах расклеивались прокламации, подписанные "истинно-русскими людьми" и какой-то партией "Лови момент", а также обычные в таких случаях лозунги: "Долой комиссародержавие!" и "Бей жидов, спасай Россию!"
Призывы и требования в том виде, в каком их вносили посланцы антисоветского подполья, не были приняты нигде. Но то, что говорилось в распространявшихся по городу листовках о холоде и голоде, нашло отклик. В Питере действительно было люто и голодно, люто и холодно.
Когда все это заварилось, в Петроград по предложению Ленина поехал Михаил Иванович Калинин, который, как никто, умел разговаривать с рабочими.
Михаил Иванович знал в Питере каждый дом, каждый завод и чуть ли не каждого коренного питерского рабочего. А уж его-то каждый рабочий знал наверняка. И самым горьким из всего, что выпало ему на долю в этот приезд в Питер, - а горького выпало немало, - было, пожалуй, то, что когда он пришел на "волынившие" заводы, он увидел вокруг себя чужие, незнакомые лица.
Рассказывая потом об этих днях, Михаил Иванович не скрывал, как сильно разбередило ему сердце то, что Питер опустел, - как он выражался, оголел, - потерял самое дорогое, что у него было: цвет своего пролетариата. Вспоминая об этом, Михаил Иванович горестно вздыхал, снимал очки, доставал носовой платок, протирал очки, снова начинал говорить, не разъясняя того, что слушавшие знали и так: что в годы гражданской войны петроградские пролетарии на всех фронтах, по всей стране трудом, кровью, ценой жизни завоевали победу революции.
Петроградские пролетарии и кронштадтские матросы…
К концу февраля напряженность положения в Петрограде несколько ослабела: большую роль тут сыграла работа коммунистов и приезд Калинина. Имело значение и появившееся в газетах сообщение, что продовольственная разверстка будет заменена натуральным налогом. Но вечером двадцать восьмого февраля стало известно, что на стоящем на кронштадтском рейде линкоре "Петропавловск" чуть ли не двое суток подряд идет непрерывный митинг, на котором принята враждебная Советской власти резолюция.
Два дня спустя в кабинете Ленина раздался телефонный звонок. Звонивший в крайнем волнении сообщил о последних событиях в Кронштадте: на Якорной площади состоялся митинг "беспартийных моряков"; на нем принята резолюция, предложенная писарем с "Петропавловска" Петриченко. Приехавшего в Кронштадт Калинина встретили дружелюбно, но слушать не захотели. Кронштадт отказался признавать Советское правительство; образован мятежный "временный революционный комитет"; большую роль в событиях играет бывший царский генерал Козловский, который, по всей видимости, является одной из главных фигур заговора; в городе Кронштадте и крепости происходят аресты коммунистов.
Третьего марта газеты вышли с напечатанным на первых полосах правительственным сообщением о новом белогвардейском заговоре и мятеже, поднятом в Кронштадте, а несколько часов спустя по улицам Москвы по направлению к Николаевскому вокзалу уже шагали отряды коммунистов, отправлявшиеся под Кронштадт.
С одним из этих отрядов шагала и я. Позволю себе поэтому сделать довольно большое отступление, чтобы рассказать о событиях тех дней, как они запомнились мне, рядовому участнику подавления Кронштадтского мятежа.
На Кронштадтском льду
1
Помню, накануне мы допоздна просидели над книгой Артура Арну о Парижской коммуне, готовясь к завтрашнему дню: восемнадцатого марта исполнялось пятьдесят лет со дня провозглашения Коммуны и Иван Иванович Скворцов-Степанов проводил в Свердловском университете, в лекторской группе которого я тогда училась, несколько семинаров по Коммуне, занимаясь с нами не только как со студентами, но и как с агитаторами, ибо мы должны были выступать с докладами во время торжественного празднования пятидесятилетия.
Хлеба утром нам не выдали, и мы отправились на семинар, попив голого кипяточку. Иван Иванович пришел с набитым книгами портфелем, разложил книги перед собой и начал говорить. Предыдущие занятия были посвящены деятельности Коммуны, на этом занятии речь шла о начале ее борьбы с версальцами. И вот как раз в ту минуту, когда Иван Иванович говорил о том, какой ошибкой со стороны Коммуны было то, что, проявив великодушие по отношению к своим врагам, она позволила буржуазии покинуть Париж и создать в Версале контрреволюционное правительство, в коридоре послышался шумный топот, дверь аудитории распахнулась и вбежал кто-то из наших студентов, размахивая газетой и крича: "Товарищи! Правительственное сообщение! В Кронштадте мятеж!"
Занятия семинара были, конечно, смяты. По рукам пошел вырванный из тетради листок, на котором записывались добровольцы, желавшие ехать под Кронштадт. Появился секретарь партийной ячейки университета. Ему уже звонил секретарь Краснопресненского райкома партии Беленький, которого вся Москва звала уменьшительным именем Гриша. Гриша Беленький сказал, что первая партия добровольцев отправляется через два часа. Мужчин брать всех, а женщин - только тех, кто могут быть сестрами или санитарками.
Потом все было, как всегда в таких случаях: из-под матрацев извлекалось нехитрое имущество; кто укладывался, кто делил полученные в каптерке хлеб и сахар; кто писал письма; кто, забыв обо всем на свете, "доспоривал" оставшиеся невыясненными положения изучавшегося тогда нами "Капитала". Как ни коротко было отпущенное на сборы время, но сами сборы оказались еще короче, так что мы успели и посмеяться, и погрустить, и спеть "Варшавянку".
Потом, закинув за спины тощие вещевые мешки, мы шагали по коричневой снежной жиже через всю Москву, стараясь как можно более четко отбивать шаг и держаться так, что все, мол, нам нипочем. Но на душе скребло: мы ехали под Кронштадт, гордость революции Кронштадт, славу революции Кронштадт, и в мятеже участвовали не только царские генералы и офицеры, но и кронштадтские матросы - матросы, матросы, матросы, разворачивайтесь в марше, вы птицы морей альбатросы, кто там шагает правой? левой, левой…
2
В Питере на вокзале наш эшелон встречали Михаил Иванович Калинин и член штаба обороны Петрограда Лашевич. Собрание было устроено в одном из залов ожидания. Здесь мы и узнали первые подробности того, что произошло в Кронштадте.
Первым говорил Калинин. Видно было, что он сильно измучен. К тому же у него были сломаны очки, от одного стекла остался лишь осколок, дужки были замотаны суровой ниткой. Михаил Иванович говорил недолго. Остальное досказал Лашевич.
Дело началось, собственно, задолго до самих событий. Еще в серединё февраля, то есть тогда, когда в Кронштадте было еще спокойно, в парижских газетах появились телеграммы от "собственных корреспондентов из Гельсингфорса", в которых описывалось восстание в Кронштадте против Советской власти, причем некоторые детали этого описания в точности совпадали с тем, что произошло две недели спустя.
Было ли это обычной газетной уткой? Едва ли. Больше похоже, что заговорщики попросту выболтали планы мятежа.
Сами события в Кронштадте начались двухдневным митингом на линкоре "Петропавловск", к которому присоединилась также и команда стоявшего рядом на рейде линкора "Севастополь". Приняв враждебную Советской власти резолюцию, митинг решил предложить эту резолюцию общегородскому собранию матросов, рабочих и красноармейцев и созвать это собрание на следующий же день, в воскресенье первого марта.
Открытые волнения на "Петропавловске" и в Кронштадте могли привести к вооруженным столкновениям. Чтоб не допустить до этого, Михаил Иванович Калинин решил немедленно же отправиться в Кронштадт. Вместе с ним поехал комиссар Балтфлота Николай Николаевич Кузьмин.
Добирались они долго и трудно. Машина буксовала в снегу, не дотянула даже до вокзала. В Сестрорецк ехали на паровозе, а оттуда на лошади. Но лошадь вязла в сугробах, так что большую часть пути они прошли по льду пешком.
По дороге их кто-то обогнал, и, когда они добрались наконец до Кронштадта, Якорная площадь была полна народу. Собралось тысяч пятнадцать, не меньше. Играл духовой оркестр, все выглядело вполне мирно.
Калинина и Кузьмина встретили доброжелательно - здоровались, расступались, освобождая проход к трибуне. А когда они поднялись на трибуну, устроили овацию.
Сначала выступил Калинин. Он говорил о положении в стране и о том новом, что намерена в ближайшее же время провести Советская власть. Объяснил, что "волынками" и беспорядками трудности не преодолеешь, а только усугубишь. Говорить ему было трудно, ветер относил слова, но слушали неплохо.
Однако тут в толпе прошло какое-то едва приметное, словно подводное, движение.
- Вот так бывает, когда глядишь на реку и тенью проплывет крупная рыба, - пояснил Калинин, прервав Лашевича.
Люди, окружавшие трибуну, были оттеснены, и на их месте уже стояли другие, в большинстве из тех, кого тогда прозывали "жоржиками" и "Иванморами". Кто-то крикнул Калинину:
- Хватит басни разводить, баснями нас не накормишь! Ты хлеба давай!
После Калинина выступил Кузьмин. Его все время перебивали выкриками, а когда он кончил, председатель митинга, судовой писарь с "Петропавловска" Петриченко - бушлат картинно распахнут, тельняшка от плеча до плеча открыта, бескозырка лихо заломлена, - закричал:
- Братва! Товарищи! Братишки! К нам прибыли делегаты петроградских рабочих!
На трибуне появились эти самые делегаты.
- Я человек беспартийный, - начал первый из них.
Тут Калинин снова прервал Лашевича.
- Там, на Якорной площади, - сказал Калинин, - лишь коммунисты говорили от имени своей партии. А остальные все, как один, называли себя беспартийными, хотя мы поименно знаем, что все это старые меньшевики, анархисты, эсеры…
- Вот и в Питере так же, - сказал Лашевич и продолжил свой рассказ.
Оратор, называвший себя представителем петроградских рабочих, сообщил, что Петроград охвачен всеобщим восстанием против Советской власти. Восставшие заняли почти весь город, советские войска удерживают только Смольный и Петропавловскую крепость. Это же подтвердили и его спутники. Говоря так, они в то же время подчеркивали, что они не против Советской власти, нет, ни в коем случае! Они, мол, "для лучшего". Они - за Советы, но только "свободные".
В толпе все время происходило какое-то движение, то стягивающееся к центру, то расходившееся кругами и спиралями. Настроение становилось все более взвинченным.
Теперь Петриченко решил, что настало время внести резолюцию, принятую на "Петропавловске".
Все пункты этой резолюции, по выражению Лашевича, делились на "Даешь!" и "Долой!"
Даешь перевыборы Советов тайным голосованием! Даешь свободу слова, печати, собраний, союзов, крестьянских объединений! Даешь свободу торговли!
Долой политотделы! Долой "заградиловку"! Долой коммунистические боевые отряды!
А за всем этим - за "Даешь!" и "Долой!", - конечно, одно: долой коммунистов!
Резолюцию проголосовали не руками - глотками… Калинин потребовал еще раз слова и сказал, что сегодня кронштадтцы хоронят свое славное прошлое. "Ваши сыновья и дочери, - сказал он, - будут проклинать вас за сегодняшний день, за эту минуту, когда вы предаете рабочий класс!"
Его слушали теперь плохо, а Кузьмина и председателя Кронштадтского исполкома Васильева слушать и вовсе не захотели. Поднялся шум, толпа сорвалась с места и куда-то ринулась.
На Калинина никто не обращал внимания. Вместе с товарищами он зашел куда-то неподалеку. Обсудив положение, решили, что он должен уехать в Питер, а Кузьмин и Васильев останутся в Кронштадте.
К этому времени все выходы из города были уже заняты караулами мятежного "Петропавловска". Когда Калинин подъехал к заставе, его задержали и потребовали, чтоб он предъявил пропуск от штаба мятежников. Он вернулся в крепость, позвонил на "Петропавловск", назвался и сказал, в чем дело. Его попросили подождать у телефона. Ждал он довольно долго, пока уже другой голос не сказал, что он может ехать, и даже попросил у него извинения.
Выходя из Кронштадта, Калинин спросил матросов, дежуривших в карауле у заставы, неужели же они не видят торчащие за их спинами черные уши меньшевиков, эсеров, царских генералов? Матросы хмурились, отмалчивались.
На следующий день, второго марта, около полудня в Петроград позвонил остававшийся в Кронштадте Кузьмин.
Он сказал, что с самого утра началось собрание делегатов судовых команд и мастерских по вопросу о перевыборах Советов. Как и на всех тогдашних собраниях в Кронштадте, председательствовал Петриченко.
Не обращая внимания на протесты Петриченко, Кузьмин взял слово и добился того, что собрание стало склоняться на его сторону. В тот момент, когда он звонил в Петроград, ему даже казалось, что все обойдется.