- Я не знаю, поверите мне или нет, - убеждал он англичанку, - но в тридцатые и сороковые годы я слыхом не слыхивал о каких бы то ни было репрессиях, о том, что кого-то арестовали за политические убеждения. Не было такого. Это потом стали говорить, после смерти Сталина. Клянусь вам, никто из близких мне людей, из окружения по работе и быту никогда не заговаривал об этом. Может, мне повезло и меня миновала какая-то страшная тень эпохи, а может, должность моя была не такой уж важной и значительной, но ни намеком, ни каким-то еще едва уловимым чутьем я не почувствовал в своей жизни угрозы для себя. Может быть, еще и потому, что я честно и добросовестно выполнял свой долг и свою работу, а может, очень чутко чувствовал ситуацию и не лез туда, где меня могли просто-напросто подставить. Об одном таком случае я рассказывал Владимиру Михайловичу, когда меня Власик хотел назначить заведующим главным винно-водочным складом Кремля. Тогда я деликатно отказался, сославшись на плохое здоровье, потому что понимал, что перед генералами и маршалами мне, капитану госбезопасности, не устоять, а подставить меня они могли как дважды два.
Вспоминая военный период, Павел Михайлович заговорил о Якове Джугашвили, которого знал лично и даже был дружен с ним, ибо они были почти ровесниками.
- Как он все-таки попал в плен? - спросила Мартина.
- По результатам последних писательских и журналистских расследований, - ответил я, - там было предательство, и немцы просто-напросто его выкрали.
- Но почему Сталин не поменял свой родной сын? - сокрушалась Балашова. - Неужели ему сын так дорог был нет?
- Якова он очень любил, но государство и доверие своих людей ему были дороже, - ответил я, - в отличие от Хрущева. Вот вам два типа советских лидеров. Дело в том, что и у Хрущева была аналогичная ситуация с сыном Леонидом от первого брака. Он тоже был на фронте и тоже офицер, но при этом страшный картежник и пьяница. А хуже всего - еще и подонок. Излюбленным его занятием было следующее. Проигравшему ему в карты офицеру он ставил на голову винную бутылку и стрелял в нее из нагана. Вот такие "невинные" забавы, одна из которых кончилась тем, что он, залив глаза, всадил пулю не в бутылку, а в голову товарища и попал под трибунал. Хрущев прибежал к Сталину просить за него. Кстати, такими развлечениями увлекались и некоторые немецкие офицеры. Только их подопытными были военнопленные. Так вот, Сталин спросил у первого секретаря ЦК КП(б) Украины и члена Военного совета одного из фронтов: "Вы ходатайствуете о своем сыне как член Политбюро или как отец?" - "Как отец", - взмолился Хрущев. "А вы думали о том отце, сына которого убил ваш сын? Что он скажет?" Поскольку Сталин был коллективным президентом, а не диктатором, как любят сейчас утверждать, дело сына Хрущева рассмотрели на Политбюро. Леонида разжаловали в рядовые и отправили в штрафбат. Вскоре он оказался в плену, и немцы стали использовать его в прифронтовой зоне, как сына члена Политбюро. Он неоднократно выступал по радио, агитируя бойцов Красной Армии сдаваться в плен. Это было уже чересчур, и Сталин дал указание начальнику Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко выкрасть его у немцев. Когда Сталину доложили, что его приказ выполнен и партизаны ждут самолет для отправки Леонида в Москву, то он ответил: "Не надо рисковать еще одним офицером. Судите его на месте". Леонид Хрущев был расстрелян как изменник Родины в расположении одного из партизанских отрядов. Я думаю, что именно тогда Хрущев затаил злобу на Сталина и стал мстить ему даже мертвому. А Яков не предал ни отца, ни свой народ, и отец, как больно ему ни было, пожертвовал сыном ради победы над проклятым врагом.
- Но семья это самое дорогое, что есть! - воскликнула Мартина. - Вот вы бы поменяли свой сын, если он был в плен, будь на месте Сталин?
- Я бы сделал как Сталин.
- Я бы тоже, - поддержал меня Павел Михайлович.
- Удивительные вы, русские, - усмехнулась англичанка.
А я вспомнил утреннюю передачу Би-би-си на русском языке, в которой говорили, что на сто тысяч зарегистрированных браков в год в сегодняшней Англии приходится сто пятьдесят тысяч разводов и большинство англичанок предпочитает вовсе не вступать в брак, а иметь хорошую работу я рожать ребенка, от кого им захочется. Вот до чего довела поголовная эмансипация. И по этой статистике половина, а то и две трети детей в Англии живут без отцов. И это у них называется "семья дороже всего"! Хотелось бы спросить У Мартины, есть ли у нее муж или ребенок. Да как-то было не совсем тактично. Бог с ними, с англичанками. Им нас не понять. А после ее отъезда я и вовсе утвердился в мыс ли, что им даже себя не понять.
ЗА ЧТО БЫЛ РАССТРЕЛЯН ВОЗНЕСЕНСКИЙ.
Однажды Георгий Александрович Эгнаташвили позвонил в редакцию и неожиданно спросил:
- А знаете, за что и почему был расстрелян Вознесенский?
- Николай Алексеевич, бывший председатель Госплана СССР и член Политбюро?
- Он самый.
- Это "ленинградское дело", насколько мне известно…
- Берия пристегнул его к "ленинградскому делу", чтобы убрать с дороги, а основная причина состояла в том, что Сталин хотел его сделать своим преемником.
- Откуда вам это известно?
- Я был свидетелем разговора между Шверником и Шкирятовым, бывшим Председателем КПК.
- Когда состоялся этот разговор?
- Год я точно не помню: где-то между сорок шестым и сорок девятым. А день помню отлично - день рождения Сталина отмечали на Ближней. Мы со Шверником на каждый его день рождения приезжали. Но ни на одном таком мероприятии я Матвея Федоровича Шкирятова ни до, ни после этого дня не видел, хотя должность у него была высокая - заместитель Председателя Комиссии партийного контроля при ЦК КПСС, а с 1952 года - Председатель КПК.
Он был таким "ти-ти-ти", по голосу противным. Я терпеть его не мог. А это было двадцать первого декабря вечером на Ближней даче. Собрались и как сели за столы, так только в шесть утра двадцать второго и встали. Тогда я успел рано и быстро подать машину Швернику. Шофер у нас очень интересный был, Сабинников его фамилия, сын профессора, к сожалению, он умер уже, он даже старше меня лет на пятнадцать-двадцать был. Но очень спокойный и интеллигентный человек, прекрасно водил машину и никогда ни в какие переплеты не попадал. Правда, на него кое-что просачивалось, но я верил ему как честному и порядочному человеку. И вот мы подали машину Николаю Михайловичу, он сел на свое место сзади, я захлопнул дверцу и стал садиться спереди, а тут Матвей Федорович неожиданно кричит: "Шверник! Шверник!" Я вышел из машины и открыл дверцу Швернику, чтобы он мог говорить с ним. А Шкирятов жил около нас, в Горках-10, рядом еще жили Маленков и Андрей Андреевич Андреев, секретарь ЦК, министр путей сообщения. "Николай Михайлович, подвези меня, пожалуйста", - подбежал к машине Шкирятов. "Пожалуйста", - согласился Шверник. Он был слегка выпивши, но тут ничего не поделаешь. Раз приехали посидеть, то как и сколько ни пей, а до утра трезвым все равно не останешься. Но и пьяным он не был. Шкирятов тоже был не пьян, но тем не менее изрядно навеселе. Я усадил его рядом со Шверником, захлопнул дверцу и сел рядом с водителем. Поехали. А между мной с водителем и Шверником было загораживающее стекло, отделявшее нас от шефа. Оно было, как всегда, опущено, потому что Николай Михайлович никогда от нас не отгораживался и держал в нашем "кадиллаке" это окно всегда открытым. Едем, значит, а они на заднем сиденье делятся своими впечатлениями от вечера, проведенного со Сталиным, и вдруг Шкирятов неожиданно говорит: "А ты видел, Николай Михайлович, лицо Маленкова, когда Сталин сказал, что нет?" И я прекрасно понял, в чем дело, из всего последующего разговора. А дело было в том, что в разгар застолья Сталин неожиданно заговорил о том, что он уже довольно старый человек и руководить государством ему осталось не так уж много времени. Поэтому надо бы сейчас выбрать человека, который бы сменил его на этом высоком посту, и начинать потихоньку готовить его к этой должности. Поскольку там присутствовали все члены Политбюро и ЦК, Иосиф Виссарионович заявил, что он ждет от них предложений. Первым, разумеется, высказался Маленков. Я не сомневаюсь, что его кандидатуру предложил Берия. Это подтверждается всеми моими многолетними наблюдениями. "Так ты обратил внимание, какое было лицо у Маленкова?" - донимал Шкирятов Шверника. "Да, да", - поддакивал Николай Михайлович, словно не замечая, как язвительно смакует Матвей Федорович подробности того, как Сталин без всяких объяснений и комментариев категорически отверг предложенную кандидатуру. И вдруг неожиданно сказал: "А вот насчет Молотова вопрос поставили правильно". - "А ты видел, как радостно заулыбался Молотов?" - снова съехидничал Шкирятов.
Как я позже на прогулке со Шверником догадался, Сталин тогда сказал, что кандидатура Молотова подходит по всем параметрам, но есть только одно принципиальное "но": дескать, Вячеслав Михайлович от него самого далеко годами не ушел и Молотов такой же старый человек, как и он сам. А надо выдвинуть такую личность, которая могла бы руководить государством, как минимум, лет двадцать-двадцать пять. Из разговора в машине я понял, что потом все долго молчали и больше никого не решались выдвигать. Тогда Сталин, выждав паузу, сказал: "Хорошо. Теперь я предложу вам человека, который может и должен возглавить государство после меня. Имейте в виду, что этот человек должен быть из нашего круга, хорошо знающий нашу школу управления и которого не надо ничему учить заново. Он должен быть хорошо натаскан во всех государственных вопросах. И поэтому я считаю таким человеком Вознесенского. (Насчет его грубости он тогда ничего не сказал.) Экономист он блестящий, государственную экономику знает отлично и управление знает хорошо. Я считаю, что лучше его кандидатуры у нас нет".
В ответ, как я понял из разговора, было гробовое молчание. Сталин оглядел всех присутствующих и неожиданно спросил: "Может, кто-то хочет сказать что-либо против? Или у кого-нибудь есть какие-то возражения?"
И опять никто не проронил ни слова. Причем Шверник отнесся тогда в машине к словам Большого вполне положительно, да и Шкирятов ничего плохого о Вознесенском не говорил, хотя он был таким человеком, что мог у кого угодно изъяны найти. Но тут ни слова в его адрес не произнес. Обсудив этот сенсационный эпизод, они долго хвалили вечер, продлившийся до рассвета, и были очень довольны, что так хорошо провели время. Вскоре мы приехали в Горки-10, подъехали к даче Шверника, высадили его и повернули к себе. Все цэковские дачи были рядом, а пешком от дачи Шверника до дачи Шкирятова было всего минут семь-восемь ходу.
- А у Шверника была большая дача?
- Я бы сказал, что небольшая. Внизу была кухня, при ней комнатка небольшая и отдельная бильярдная, а наверху еще две комнаты. И была беседка-веранда, над ней комната, в которой в ту ночь спала Светлана, и еще была маленькая комнатка коменданта. Вот и все.
- А вы хорошо помните ту ночь, когда случился удар у Сталина?
- Как вчера, - вздохнул Георгий Александрович. - Нам позвонили в восемь утра.
- Кто назвонил?
- Дежурный, полковник Холемский, из КГБ. А у меня тогда радикулит сильнейший был. Еще вечером я связался со своим заместителем Ротовым и попросил его сменить меня утром, потому что я даже ходить не мог. К утру я прилег на диван, который в другом конце веранды от письменного стола стоял. А телефон был на столе. И вот когда он зазвонил, я на четвереньках подполз к столу и снял трубку. "Бичиго, - сказал тогда полковник (он хорошим человеком был, этот Холемский, и, пожалуй, единственным из нашей службы, кто меня называл по-домашнему), - надо срочно ехать к Большому на Ближнюю. Беда с ним". Мой радикулит как рукой сняло. Я кинулся на второй этаж, разбудил Шверника, Светлану мы не будили, и минут через десять-пятнадцать выехали. Там уже были Берия, Маленков, Молотов и другие члены Политбюро. Эти события уже более или менее точно в литературе описаны.
- Как вы рассказывали, после смерти Сталина ваша жизнь круто повернулась…
- Да, меня сослали в Молдавию. Хотя могло быть и хуже, потому что Берия ненавидел нашу семью и всех близких родственников Сталина.
- Как это было?
- Сразу же после смерти Сталина мой начальник Васильев приехал к Швернику и показал ему приказ Берия. В нем говорилось примерно следующее: ввиду того что полковник Саркисов (это начальник охраны самого Берия) и подполковник Эгнаташвили долгое время занимали определенные должности в ГУО и не имеют достаточного опыта работы в других областях МВД и КГБ СССР, перевести их та. другую работу. Берия хотел меня убрать, ибо мы слишком много знали. Но не сразу, а потихоньку, со временем. Подставить на новом месте и ликвидировать как не справившегося со своими обязанностями. Саркисову повезло. Его определили в отдел "Б". А меня… После разговора со Шверником Васильев предложил мне прогуляться по саду. Когда мы остались одни, он по-дружески сказал: "Это между нами, Георгий Александрович, но вы поступаете в распоряжение кадров и вас на днях отправят в Молдавию". Почему в Молдавию, я понял позже.
- Когда это происходило?
- В апреле или мае. Буквально через месяц после смерти Сталина. Через день-два после разговора с Васильевым я пошел на прием к заместителю министра по кадрам. Запамятовал его фамилию.
"Ну что, товарищ Эгнаташвили, - сказал он как-то играючи. - В соответствии с приказом министра вас надо бы куда-то определить. Куда бы вы хотели?" - "В Ленинград", - ответил я, не раздумывая и почти не догадываясь о коварном замысле Берия. Уж если мне предложили на выбор, то это был идеальный вариант - ночь в поезде, и я с семьей. "Хорошо, - ответил он и снял трубку. - Посмотрите Ленинград. - Потом что-то пробормотал и сказал мне: - В Ленинграде ничего нет… Куда бы еще?" - "Ну тогда Киев".
Он снова снял трубку, с кем-то переговорил и развел руками: "В Киеве тоже ничего…" - "А может, в Баку?" - спросил я, прикидывая, что это все-таки недалеко от Тбилиси и можно будет поддерживать связь с родственниками.
"В Баку то же самое", - отрезал замминистра после своего очередного звонка, и теперь мне все стало ясно. Сказал же Васильев, что в Молдавию. Чего я играю в кошки-мышки? Они уже давно меня переигрывают. У них уже все решено. Вот возьму и назову Кишинев - поглядим, что будет. И назвал.
Он снова взял трубку и, как я и предполагал, улыбнулся и сказал: "Есть. Должность начальника хозяйственного отдела…" - "А чему я на этой должности научусь?" - возмутился я. "Ну ладно, - согласился он. - Заместитель начальника хозяйственного управления МВД республики. Пойдет?" - "Хорошо", - махнул я рукой. "На сборы три дня", - неожиданно скомандовал он. Я запротестовал: "Вы что, меня в ссылку, что ли, отправляете? Какие три дня?!" - "Ну хорошо, успокойтесь, успокойтесь. Дней десять-двенадцать вам хватит?" - "Хватит", - с досадой пробормотал я и вышел, будучи уверенным, что меня там же и арестуют.
Но судьба мне благоволила. В Кишиневе меня радушно встретил министр внутренних дел генерал Мардабец. "Тебэ як Пушкына сослалы!" - приветствовал он меня, едва я вошел к нему в кабинет. Он вышел мне навстречу из-за стола и дружески похлопал по плечу. "Но ты не беспокойся, все будет хорошо". Конечно, это были только слова, так как и сам генерал не знал, что будет дальше. Тогда в замах у него был Цвигун.
- Это тот, который застрелился?
- Он самый. А вы его знаете?
- В семидесятые годы он был заместителем председателя КГБ СССР. Ну и что было дальше?
- Через некоторое время меня снова вызывает Мардабец, и я решил, что началось. А он обнимает и говорит: "Ты, видать, хлопец, нияк у билой рубахи родывся! Берия сняли! Коли вин быв остався, а то щэ, не дай Бог, и усю власть захватыв, гныть бы тоби у Якшанах, дэ мы усих расстреливаемо по его приказу. Боны собирались тэбэ туды переправыть, я тильки сегодня узнав… Радуйся, хлопец!" Хороший был человек, этот Мардабец. У меня как гора с плеч долой…
- Просто повезло. Ведь тогда за вас и заступиться было некому?
- К сожалению, да. Отец умер тридцать первого декабря сорок восьмого. Сталин умер, Власик сидел… Действительно, некому… - Он вздохнул. - Тогда я к молдавскому министру обратился: "Дайте мне два-три дня в Москву съездить, семью проведать. За свой счет, пожалуйста". - "Зачем за свой счет? - удивился Мардабец. - Выписывай командировку недели на две, я подпишу. Если надо больше - продлим!" Вот такой он был человек, все понимал. Ну, приехал я, значит, домой и сразу на квартиру к Швернику, где я пятнадцать лет день и ночь находился. Меня встретила его жена Мария Федоровна, хорошая женщина. "Бичиго, - сказала она, - сейчас не время возвращаться в Москву. Не высовывайся пока. Посиди в Молдавии до осени. Пережди. Смутное время. Неизвестно, что еще будет. Пусть тут все немного утрясется". Умная она была женщина, эта Мария Федоровна. И я послушался. Остался в Молдавии до осени. А когда вернулся, меня зачислили в резервное отделение и велели ждать, когда вызовут. Я вышел из управления кадров и встретился на улице со знакомым сотрудником этого управления. Разговорились, и он мне неожиданно советует: "Оформляйся на пенсию, у тебя же уже выслуга - тридцать три года в органах. Чего тебе еще надо? Полковничьи погоны?.." Дело в том, что Васильев три представления на меня Берия отправлял, по тому что по моим годам я уже давно должен был полковника получить, и три раза Берия эти представления не подписывал и возвращал. Я подумал, все взвесил и ушел на пенсию.
- В пятьдесят третьем году?
- Да. Уже сорок четыре года, как я пенсионер.
- Спасибо, Георгий Александрович. Но мы начали с Вознесенского…
- Да. Да. Это Берия его убрал, как конкурента. Потому что стремился к власти. И Власика он посадил и хотел расстрелять, да зацепиться было не за что. Все его "грехи" и "промахи" никак на расстрел не тянули. И Сталина он до смерти довел, ежедневно запугивал его вымышленными и сфабрикованными слухами о готовящихся покушениях на жизнь Генсека.
- Но вот если бы… я понимаю, что история не терпит сослагательного наклонения… но если бы осуществился замысел Сталина в отношении преемника и Вознесенский бы возглавил государство, то это было бы благом для страны или нет?