Четырнадцатилетняя Мариго была даже не болтунья, а щебетунья, и похожа она была на птицу своим остреньким профилем, хотя в остальном черты ее лица были не лишены привлекательности. Вот уж кто точно не закрывал рта ни на минуту, и только благоговение перед Генри порою накладывало на ее уста печать, что было воистину чудом.
До Пирея добрались поездом. В четверть восьмого пароход отчалил. Путешественники приятно поужинали в маленьком салоне, потом перешли на палубу и смотрели, как в рассеянном лунном свете мимо проплывают островки, очертаниями похожие на морских зверей: кит, дельфин, акула, тюлень: а вот пошли звери лесные - жираф, высоко вознесший каменную главу, медведь, антилопа. В эти картинки Софья и Спирос играли детьми, когда летом семья совершала плавание на Крит, Миконос и ближние острова.
Море было спокойно, ночной воздух недвижен. Они оставались на палубе до полуночи. Пароход широкой дугой огибал мыс Сунион с великолепным храмом Посейдона на вершине утеса, и им казалось, что они могут сосчитать все его пятнадцать мраморных колонн.
Утром встали в семь часов и сразу поднялись на палубу. Софья отметила, что они уже миновали Марафон и скоро должны войти в проливчик шириной в 70 ярдов, ведущий прямиком к Халкиде. Генри взял Софью под руку и подвел к борту показать обширный, простертый в глубину берег, где на суше, вокруг некрополя Авлиды, лежали корабли ахейцев. Его била мелкая дрожь, и Софья крепко сжала его руку.
- Какой же я был дурак! - воскликнул он. - Я третий раз в Греции и только сейчас стою у начала начал.
- Тебя не пустили бы в Авлиду, - заметила она, - без гречанки-жены, которая поможет тебе найти Трою.
Он горячо поцеловал ее в губы, чем немало ее озадачил. "Надо следить за словами, - подумала она. - Он совсем не понимает шуток".
Генри нанял рыбацкий каик, чтобы переправиться на противоположный берег пролива, в Авлиду, и попросил рыбака править с таким расчетом, чтобы высадиться напротив крохотной гостиницы. Два мальчугана подбежали взять их багаж. Генри достал из портфеля свою карту Греции, где разными цветами было показано местоположение всех царств и племен, упомянутых Гомером в "Перечне кораблей", за исключением тех. понятно, что исчезли не только с лица земли, но и из памяти народной. На отдельном листке был набросан план ахейского лагеря на побережье Авлиды.
Софья подозвала Спироса и Мариго, и все четверо направились вдоль берега к северу, пока вдали не открылся порт Халкида. Узкую гавань подковой охватывали холмы с голыми макушками: деревья извели на мачтовый лес еще римляне. Все это совпадало с гомеровским описанием: "камнистая Авлида". Далеко на севере видна была горловина, через которую, вытянувшись цепочкой, корабли могли выйти в открытое море. Этим-то путем и вышли из пролива 1140 ахейских кораблей, миновали Спорады и вошли в Эгейское море, через Лемнос держа курс на Дарданеллы.
Генри поднял выброшенную морем палочку, достал карманный нож и остро заточил ее. Затем, поминутно заглядывая в карту, стал чертить на песке разметку лагеря. Он был весь охвачен возбуждением, и она в который раз подумала: когда он дорывается до любимого дела, возраста для него не существует. Словно и не было тридцати лет разницы между ними. Он прыгал по берегу, как газель, строя на песке просторный лагерь Агамемнона.
- Здесь, в центре войска, стоял Агамемнон, царь Микен и всего Микенского царства, простиравшегося на большую часть Греции .
Он обращался к Софье, своей помощнице и напарнице, а Спирос и Мариго стояли в сторонке, дивясь небывалому зрелищу.
- Его палатка стояла в окружении сотни черносмоленных барок и медноносых кораблей. По обе стороны от него-я брошу камни, чтобы ты видела где, - расположились два могущественных вождя: на севере, с сорока кораблями, Аякс, на юге Ахилл, с ним пятьдесят судов и почти тысяча воинов. Справа от Агамемнона расположился мудрый старец Нестор, "песчаного Пилоса царь седовласый", с ним девяносто кораблей: против него Менелай, брат Агамемнона, спартанский царь, он поведет шестьдесят кораблей. Рядом с ним, близ лагерного алтаря, хитроумный Одиссей с дюжиной красноносых судов. Здесь стояли критяне, могучая рать-восемьдесят быстрых кораблей и восемьсот шестьдесят человек дружины; и строго напротив них - аргивяне, тоже с восьмьюдесятью кораблями. К югу, ряд за рядом, располагались беотийцы. пятьдесят кораблей, фокеяне и магнеты - по сорок. На севере, в том же порядке. - эвбейская рать, пятьдесят судов, мужи аркадские - шестьдесят и эпеяне с сорока кораблями.
Это был очень большой лагерь, в нем разместилось сто двадцать тысяч воинов с сорока вождями. Каждая дружина стояла отдельно, сама обеспечивала себя провиантом. Но отплытие в Трою задерживалось - не было попутного ветра, и целые месяцы проходили в праздном бездействии, воины стали пьянствовать, устраивать игры и состязания… Даже могущественный Ахилл не мог удерживать своих людей в повиновении. Помнишь, что он говорит у Еврипида. в - Ифигении в Авлиде"?
Из дома отчего и из Фарсала
Родимого к чуть плещущей волне
Эврипа я привел свои дружины…
И их мне на узде теперь держать
Приходится. Что день, то все грознее
Ко мне мои солдаты пристают:
"Скажи. Ахилл, чего ж мы ждем в Авлиде?
Придется ли отплыть нам в Илион?
За дело, царь! А если нет работы.
Назад домой веди! Мы не хотим
На дремлющих Атридов любоваться!"
Крепко ухватив Софью за руку. Генри водил ее от одной стоянки к другой.
- Во время ристалищ, включавших кулачный бой, борьбу, бег и состязания на колесницах, метание диска, между представителями разных племен вспыхивали ссоры, и, наверное, многие оставались лежать с проломленной головой. Добавились и другие неприятности: паруса ветшали, мачты гнили, кончалось продовольствие. Поднялся ропот, и Агамемнон был принужден принести в жертву Артемиде свою дочь-девственницу Ифигению. дабы богиня послала благоприятный ветер и можно было немедля отплыть. Агамемнон спас поход от развала.
Генри широко раскинул руки.
- Ты представляешь, какое огромное поселение должно было здесь образоваться? Здесь, по существу, был город, равного которому ахейцы не знали, с улицами и переулками, с кварталами ремесленников, купцов и торговок. Прибавь к тем сорока шатрам тысячи парусиновых палаток, деревянных хижин, построек, загонов для зверей, площадок для объездки мулов…
- Генри, - задумчиво проговорила Софья, - ведь каждый корабль вмещал только пятьдесят человек. Я могу себе представить, как они разбирали колесницы и пристраивали их на свободном месте. Но куда они ставили лошадей? Ведь даже на десятом году осады Трои - а этим начинается "Илиада" - они не испытывают недостатка в лошадях. Они их тоже разбирали, что ли, и рассовывали по углам?
Генри развеселился и порывисто обнял ее за плечи, защищая от холодного ветра.
- Разобрать можно только деревянного коня, милая насмешница! Разве не могли они набрать лошадей, сколько им нужно, под стенами Трои? У троянцев и их многочисленных союзников были замечательные лошади, хотя бы у фракийцев, чьих коней похитили Одиссей и Диомед, выведав их убежище от схваченного троянского лазутчика Долона, который и поплатился смертью за попытку увести фессалийских коней Ахилла.
- Ты играешь мне на руку, Генри! Если Ахилл сумел привезти коней из родной Фессалии, то почему, собственно, другие не могли? Может, у них были специальные плавучие конюшни?
- Предание молчит об этом, малышка. Я отступаю, сама ломай голову, каким образом ахейцы доставили отсюда лошадей в Трою.
Она победно зацокала языком и бросила на него подстрекательский взгляд.
- Кроме лошадей, меня беспокоят годы. Не ошибался ли Гомер, начав "Илиаду" десятым годом осады Трои? Если за несколько месяцев здесь, в Авлиде, сгнили паруса и мачты, то во что они превратятся за десять лет в Геллеспонте?!
- В горах было сколько угодно леса, - спокойно парировал Генри, - и парусину они умели ткать.
- Генри, ты как-то говорил, что число девять было священным у греков. В акрополе девять входов. Девятка без конца повторяется в "Илиаде". Я даже стала составлять список в Париже, когда болела. Когда Агамемнон отказался вернуть взятую в битве дочь Хриса, жрец взмолился Аполлону покарать ахейцев, и "девять дней на воинство божие стрелы летали". Когда товарищи Патрокла омывали его мертвое тело, они "язвы наполнили мастью драгой, девятигодовою". Когда Гефест готовил доспехи Ахиллу, он выковал на щите "девять псов быстроногих". Когда Приам просит Ахилла вернуть ему тело Гектора, он говорит: "девять бы дней мне желалось оплакивать Гектора в доме".
- Достаточно! - сухо оборвал ее Генри. - Поздравляю с хорошей памятью.
Но она была слишком увлечена, чтобы услышать в его словах предостережение.
- И разве не странно, что после девяти лет брани под стенами города Елена впервые называет Приаму по именам всех героев - ахеян? Ты помнишь, она указывает ему со Скейской башни и своего первого мужа Менелая, и Аякса?
- Что-то такое припоминаю, - саркастически отозвался
Генри.
- Так, может быть, все это дает нам право считать, что Гомер говорил о "девяти годах" в символическом смысле?
- Нет, - сказал он твердо. - Мы должны верить!
- Девять лет… Чем они питались все это время?
- У них были продовольственные отряды…
- Ну, пусть, - настаивала она, - но как могли цари, вожди, воины на столь долгий срок оставить свои царства и обязанности? Ведь дома могли случиться и перевороты, и вторжение грабителей-соседей или варваров. Я убеждена, что "девять лет" означает девять месяцев осады, причем в тот самый год, о котором рассказывает Гомер. Попросту говоря, это значит: "долгая, изнурительная осада…".
- Яйца учат курицу, - скривился Генри. Она строптиво вскинула голову.
- Тебе должно льстить, что ты оказался таким хорошим учителем.
Он повернулся к ней спиной и направился в сторону гостиницы.
"Критяне опять правы, - думала она, идя следом. - "Говори, что хочешь, только не спорь со мной". Ничего, начнем раскопки, и на академические споры уже не останется сил. Господи, смягчи сердце великого визиря, пусть он поскорее пришлет Генри разрешение!"
Недолгий сон и предстоящий ужин вернули Генри доброе расположение духа. Он попросил Софью простить его за невыдержанное поведение, подхватил под руки Спироса и Мариго, и все отправились в симпатичную харчевню при гостинице. Они были единственные гости. Софья выбрала стол перед высокой деревянной стойкой, выложенной изразцами. Стойка скрывала от глаз разделочный стол и раковину, но очаг в углу комнаты был доступен обзору, около него хозяйка занималась барашком. Генри и Спирос прихлебывали охлажденную рецину.
Софья попросила Генри почитать вслух "Ифигению в Авлиде", благо, книга была с ним. После ужина они перешли ближе ко очагу. Генри положил книгу на колени. Радуясь случаю, хозяин отправил старшего сына оповестить соседей.
Пошелестев страницами, Генри заговорил с середины фразы, словно вслух продолжив свои мысли. За его спиной тихо устроились хозяева и двое их сыновей.
- …никакая история человеческая не существует только в своем времени. Она берет истоки в предыдущих поколениях-и устремляется в будущее. Эту истину в первую очередь подтверждает история Трои.
Потрескивание поленьев, баюкая Софью, как бы вторило низкому, мягкому голосу Генри. Но лицо его пылало внутренним огнем, горело радостью отдаться двум любимейшим занятиям- учить и рассказывать истории. В медовый месяц, а потом в Париже Софья разгадала, отчего он такой превосходный рассказчик: он искренне верил в эти истории, они были для него и доподлинной историей, и литературой. И поэтому он умел совершить чудо: перенести слушателей в глубокую старину, сделать их участниками драмы, разыгравшейся тысячи лет назад.
- Мы начнем с того, с чего началась наша история, - продолжал Генри, - хотя, я знаю, кое-что из этого вы проходили в школе. Чтобы понять историю Греции, Трои и падения Микен, нам нужно заглянуть еще дальше в прошлое. Среди самых древних царей на юге Греции был Пелопс, его именем зовется Пелопоннес. У Пелопса было два сына, Атрей и Фиест. Первенец Атрей наследовал отчий престол. Но младший его брат Фиест был завистлив и коварен. Сначала он соблазнил жену старшего брата, потом взбаламутил дворцовую охрану. Атрей подавил заговор и изгнал брата вместе с его сыновьями. В конце года Фиест явился ко двору испросить прощения. Атрей притворился, что прощает брата, и пригласил его на примирительное пиршество. А сам тем временем убил старших сыновей Фиеста, изрубил их в куски, изжарил и подал это аппетитное блюдо Фиесту. Когда он рассказал брату, чего тот только что отведал, Фиест умолил богов наложить проклятие на род Атреев и бежал с единственным оставшимся сыном, Эгисфом…
- …который стал любовником Клитемнестры, - вставила Софья, - пока Агамемнон стоял под Троей. В ночь возвращения Агамемнона он помог Клитемнестре убить его.
Генри ответил ей поощрительной улыбкой.
- Совершенно точно. Только ты забежала вперед. Атрей умер. Сыновья поделили царство: Агамемнон стал царствовать в столице, Микенах, а младший брат, Менелай, - в Спарте. В одном из походов Агамемнон добыл себе жену и царицу. Вот что говорит об этом сама Клитемнестра. Я прочту отрывок.
Ты помнишь ли тот день, когда насильем
Ты, Агамемнон, в жены взял меня…
В бою убил ты Тантала, который
Моим был первым мужем, и дитя.
Дитя мое от груди материнской
Ты оторвал и продал, как раба.
Ты помнишь ли. как сыновьями Зевса
И братьями моими побежден -
Священна мне их память, белоконных,-
Ты помнишь, как убежища искал
Ты у Тиндара старого, он. он
Один тебе защитой был. и снова
Вручил тебе меня, твою жену…
О. согласись. Атрид. что примиренной
За твой порог ступив, с тех самых пор
Женою я была тебе примерной…
Твой царский дом. как он расцвел со мной!..
Ты радостно под крон свой возвращался
И уезжал спокойный… и найти
Такую верную жену не всякий
Сумеет, царь… Порочных много жен…
Когда он кончил. Софья шепнула ему:
- Посмотри, сколько у тебя слушателей.
Генри обернулся и обмер: в комнату один за другим входили авлидские бедняки и тихо рассаживались позади их маленького семейного круга. Они даже не успели переменить рабочей одежды, но на их чисто отмытых лицах светло отражался огонь очага, когда, подавшись вперед, они напряженно ловили каждое его слово. Они не умели ни читать, ни писать и, уж конечно, в жизни своей не видели ни одной пьесы, но они сердцем чувствовали, что Генри Шлиман возвращает им часть их вечного достояния.
Софья видела его волнение: лучшей награды Авлида не могла ему предложить. Она взяла его за руку и тихо сказала:
- Продолжай, Генри. Пожалуйста.
- Хорошо… Менелай нашел себе невесту мирно, но это из-за нее потом здесь, в Авлиде, собралось тысяча сто сорок кораблей и сто двадцать тысяч войска, чтобы, дождавшись попутного ветра, отправиться в Трою. У царя Лакедемона Тиндара, мужа Леды, была дочь невообразимой красоты по имени Елена. Она была сестрой Клитемнестры. Их родным отцом был Зевс, могущественнейший из богов. Приняв облик лебеда, он соблазнил Леду. Выбирая для дочери мужа, Тиндар никак не мог решить, какому царю или вождю отдать предпочтение, и тогда он созвал их всех к себе во дворец - на состязание. Молодые знатные отпрыски были так очарованы красотой Елены, что прямо здесь, при дворе, едва не разгорелась братоубийственная война. Тиндар заставил просителей поклясться честью, что они подчинятся выбору самой Елены, и если кто-нибудь нанесет обиду ее избраннику, то остальные должны все объединиться и уничтожить обидчика. И она выбрала Менелая.
Генри перевел дыхание и продолжал.
- И вот в Спарту приезжает с богатыми подарками сын Троянского царя Приама Парис, воплощение мужской красоты. Гостеприимно встретив его, Менелай ненадолго уезжает на Крит, а тем временем Парис похищает Елену. Позже Елена будет оправдываться, что уехала не по своей воле, что ее околдовала богиня Афродита. В три дня Елена и Парис пересекли Эгейское море и прибыли в Геллеспонт. Менелай призвал прежних женихов выполнить свое обещание, и в
Авлиду съехались цари, вожди и воины, чтобы идти на Трою, вернуть Елену, перебить мужчин, спалить город и взять в рабство женщин и детей.
Но здесь, в этой укромной гавани, огромный флот застрял. Сначала была непогода, штормы, потом долгие месяцы на море не было ни ветерка. В войсках начались беспорядки, ратники требовали немедленно плыть в Трою и разграбить город, в противном случае угрожая разойтись по домам, вернуться к своим стадам и нивам.
И тогда прорицатель Калхас, участник Троянского похода, объявил, что богиня охоты Артемида-она ветрами распоряжалась тоже - разгневалась на Агамемнона, застрелившего ее священную лань, и требует жертвенной смерти его дочери Ифигении. Агамемнон послал за дочерью в Микены под предлогом обручения ее с Ахиллом из Фессалии. Он собственной рукой перерезал нежное горло своей дочери, и кровь хлынула в миску с "очистными водами". Так совершилась искупительная жертва Артемиде. Я прочту мольбу Ифигении к Агамемнону.
Я здесь, отец, у ног твоих, как ветка.
Молящих дар, такая ж. как она.
Я слабая, но рождена тобою…
О, не губи безвременно меня!
Глядеть на свет так сладко, а спускаться
В: подземный мир так страшно - пощади!
Я первая "отец" тебе сказала.
И ты мне первой - "дочка". Помнишь, я
К тебе взбиралась на колени с лаской?
О, как ты сам тогда меня ласкал!
Потом Ифигения обращает пронзительные слова прощания к матери, Клитемнестре.
…Выслушай, родная.
Все. что в сердце я скопила. На Атрида гнев напрасный
Ты оставишь. Отбиваться где уж нам с тобой, былинкам!
…На меня теперь Эллада, вся великая Эллада
Жадно смотрит; в этой жертве без защитной и бессильной
Все для них: попутный ветер и разрушенная Троя:
За глумленье над Еленой, за нечестие Париса.
В ней и кара для фригийцев, и урок для их потомства.
Чтоб не смел надменный варвар красть замужнюю гречанку.
Генри вернулся к началу книги и мягким, мелодичным голосом прочел всю пьесу целиком. А Софья смотрела на лица слушателей-жителей Авлиды. Женщины утирали слезы, мужчины ушли в рассказ самозабвенно, унесенные в далекие и так мало переменившиеся времена вот этой самой деревни, где их предки в трудах жили веками.
"Все они добрые христиане, - размышляла она, переводя взгляд с одного лица на другое, - но им и в голову не придет, что не было у богини Артемиды такой власти - удержать ветер. И что Ифигению принесли в жертву не когда-то в допотопные времена, а приносят и сейчас, на этом песчаном берегу, по которому они каждый день ходят, и ее кровь льется и льется в миску с очистными водами…"