Я не хотел бы рассказывать о том, как я работаю над ролью. Из актерского дела почти ушла тайна - все всё знают: как делается кино, как разрабатываются трюки, как у актера происходит процесс вживания в образ… И это обидно. Как хочется, чтобы оставалось что-то необъяснимое, подсознательное. Да и что я могу рассказать о том, как я становлюсь, например, Гамлетом? Где у меня какая мышца сжалась, какой образ у меня возник в тот или иной момент? Актер делает - и все, а уж зритель пусть ахает и удивляется: как это ему удалось? Наша задача - заставить зрителя смеяться, плакать, сопереживать героям, а не давать повода размышлять о секретах актерской техники.
Плохих партнеров не бывает… Все зависит от тебя самого: насколько точно ты отыграешь то, что он тебе дает, насколько свободно пойдешь по живому руслу. Тут может родиться очень верная импровизация. Помните финал картины "Двое в новом доме"? Изменив мужу, жалкая и беспомощная, Неля приходит домой. После длинной паузы она вдруг говорит: "Я люблю тебя". На съемках этой сцены я, то есть мой герой Сергей, совершенно неожиданно для себя и для режиссера ответил: "Я знаю". Нас с партнершей волновало одно и то же, мы понимали друг друга, и возникла очень точная концовка. Мне кажется, в этом и есть то, что называется жизненной правдой…
Сейчас я играю Грегора в музыкальном фильме "Рецепт вечности", который по мотивам полуфантастической пьесы Чапека "Средство Макропулоса" ставит режиссер Евгений Гинзбург, известный своими телевизионными бенефисами. Снимаются в фильме Олег Борисов, Людмила Гурченко, Сергей Шакуров. У меня роль любопытная, с резкими переходами психологических состояний, что позволяет моему персонажу быть все время разным. К тому же здесь придется самому петь…
Верить во что-то обязательно! Я верю в свою профессию, в свое дело, в своего режиссера. Верю в чудо…
У Мейерхольда есть такое высказывание: если критика ругает спектакль, это еще не значит, что спектакль не удался. А если все хвалят, то это не обязательно, что спектакль получился хорошим. Но если вокруг него разгораются жаркие споры - это бесспорное свидетельство того, что работа относится к разряду талантливых. Его слова применимы и к постановкам всех рок-опер в нашем театре, спор о которых не утихает до сих пор. В рок-опере "Звезда и смерть Хоакина Мурьеты" изумительная поэзия Пабло Неруды, прекрасное либретто Павла Грушко, великолепная музыка Алексея Рыбникова и режиссерский талант Марка Захарова, соединившись вместе, позволили создать спектакль искренний, страстный, волнующий, заражающий зрителей своей энергией и идеями. Появление рок-опер в репертуаре театра - не случайность. Нас волновала и волнует проблема зрителя. Для того чтобы он не ушел вперед, необходимо идти в ногу со временем, только в таком случае можно постоянно увеличивать свою аудиторию…
Захаров - это настоящий вожак, режиссер-новатор, органически ненавидящий всякий штамп, застой в творчестве.
Для того чтобы браться за "день сегодняшний", говорить смело и честно о том, что волнует, необходима немалая отвага. Он острее других чувствует современность, серьезно ее исследует, анализирует, сопоставляет, берет под сомнение самые тривиальные истины. В своем творчестве он не идет логичным путем, предпочитая неожиданные решения, крутые повороты.
Вообще, мне повезло и с режиссером, и с актерами, работающими рядом. Пельтцер, Леонов, Янковский, Збруев, Чурикова, Караченцов… Выходя с ними на сцену, я учусь профессии, сценическому мастерству, работоспособности, актерской этике, принципам высокой нравственности, человечности.
В кино мне, к сожалению, не посчастливилось сыграть у моего любимого режиссера Никиты Михалкова. Он очень близок мне как человек. Прежде всего сочетанием романтики и реализма, неистребимой верой в добро, стремлением увеличить человечное в человеке…
Недавно наш театр вернулся из Парижа. Гастроли были продлены на две недели. Это была наша первая встреча с французским зрителем. Поэтому мы особенно отчетливо понимали, что должны с максимальной полнотой, как можно точнее, яснее, полнее, глубже выразить идею, чтобы взволновать каждого, кто увидит спектакль, - каждого! Мы ни на минуту не могли допустить, что кто-то, хоть один человек, пришедший на спектакль, останется равнодушным, что ему будет скучно. Мы бы никогда не простили себе этого: это бы значило, что мы проиграли свою битву, изменили себе, обманули доверие зрителя.
Мы двадцать восемь раз показывали спектакль ""Юнона" и "Авось"", авторы которого - поэт Андрей Вознесенский, композитор Алексей Рыбников - создали потрясающее по силе эмоционального воздействия и гражданского звучания произведение. И в стихах, и в музыке была сделана опора на русский национальный характер, на романтизм души русского человека. Работа над спектаклем потребовала от нас полной самоотдачи, огромных волевых и эмоциональных усилий. Но какое это было счастье…
Откровения тридцатилетнего человека
- У вас в жизни много было интервью?
- Довольно много.
- А охотно на них соглашаетесь?
- Меня не только на интервью, на многое, в том числе и на роли, очень легко уговорить. Я поддаюсь на уговоры, порой попадаю в плохие игры, и это отнюдь не становится гарантией от следующей, совершенно аналогичной ситуации. Такой вот характер.
- И на вопросы отвечаете откровенно?
- А что скрывать? За что я люблю свою жену?
- Или, например, свою популярность…
- Популярность - дело сложное. У меня она не такая высокопробная, как у Евгения Леонова. Настоящая популярность - это, знаете ли, тоже дефицит - когда самые лучшие режиссеры мечтают снять тебя в самых лучших фильмах и телефон от звонков разрывается. А те звонки, которые до шести утра и в трубку сопят - это мура и только раздражает. Но грубить нельзя, иначе до восьми звонить будут. Приходится убеждать, уговаривать, объяснять, что каждый человек имеет право пожить спокойно.
- И вы стремитесь именно к этому?
- Я безумно боюсь, что перестанет звонить телефон. За 12 лет ни разу не был в настоящем отпуске. Однажды мы с Ириной собрались и все-таки поехали. Море, пляж, Болгария! На шестой день я уже не мог найти себе места - так исстрадался. Мне казалось, что в это самое время у меня дома бесперебойно звонит телефон и все киностудии страны хотят видеть на своих площадках именно меня.
- И как вы представляете себе идеальное свое существование?
- Я над этим не думал настолько, чтобы сформулировать. Но вот один ребенок - это была реплика в сценарии, которая в картину не вошла, - сказал, что счастье - когда все так хорошо, так хорошо, и ты думаешь: какое счастье!
- А годы, меж тем, летят. Сколько вам сейчас?
- Годы летят - тридцать два. Кажется, вот только пришел в театр, был самым молодым актером, а прошло уже десять лет. И самые молодые совсем другие. Правда, по запарке Марк Анатольевич Захаров иногда и меня называет молодым.
- Он вас любит?
- Я боюсь гневить Бога. Но знаю точно, что у него я готов пройтись на шестом плане, потому что это - Захаров. Вы видели телефильм "Формула любви"? Разве бы к другому я на такую роль пошел?
- Вы же легко поддаетесь на уговоры.
- А Захарову меня уговаривать не надо, к нему - не задумываясь. Захаров взял меня из института и сразу дал главную роль - в спектакле "В списках не значился". Как я ее любил - роль лейтенанта Плужникова! Сколько вложил в нее и сколько из нее для себя вычерпал! И только недавно нашел в себе силы от роли этой отказаться, потому что поздно мне уже играть девятнадцатилетнего мальчика. И так было тяжело с ним расставаться. С тех пор, когда идет этот спектакль, я не могу войти в зал - больно.
И подумать страшно, что когда-то придется расстаться с "Жестокими играми". Семь лет мы играем этот спектакль. Семь лет - аншлаги. И я не помню двух одинаковых спектаклей. Все потому, что Захаров выстраивает "коридор", в котором должен существовать актер и где можно импровизировать до бесконечности, не уставая и не исчерпываясь. Я живу в этом спектакле, мне не нужно здесь настраиваться и перестраиваться.
- А репетировать с Захаровым, чтобы достичь подобного результата, - тяжело?
- Что вы! Это такое счастье! Он же - динамит! Такого, чтобы пришел, уселся и солидно сказал: "Ну, давайте репетировать", - и быть не может. Он весь горит. И других зажигает. Он него токи во все стороны бегут! Потому и рвется к нам в театр зритель всех возрастов - и старики, и молодежь.
- А вы, лично вы - знаете этих молодых, которые рвутся к вам в театр, это нынешнее молодое поколение?
- Я рос очень самостоятельно. Никогда ни в каком детском саду, ни в каких "продленках" не был. Как многие мальчишки нашей Ферганы. Я вырос на улице. И улицу знаю. Но знаю и другое: разница в три года - и люди говорят уже на разных языках. Иногда попадаешь в новую компанию, видишь незнакомые лица и силишься определить: сколько же им лет? Двадцать? Тридцать? Ни за что не угадаешь!
- И вы часто бываете в незнакомых компаниях?
- Бываю. Я это люблю. Мы ведь, в принципе, спецификой нашей работы оторваны от нормальной жизни. Между собой - никаких разговоров, кроме профессиональных. С чего бы ни начал, все равно придешь в ней - к профессии. А вот попал недавно к врачам. Ну, поговорили о театре, а потом как-то незаметно перешли на их темы. Слушаешь и понимаешь, что все так же, как и у нас: в тысячу раз интереснее чужих проблем - то, как вырезали аппендикс. И сидишь, впитываешь в себя, как губка. Это тоже входит в нашу профессию - вобрать в себя как можно больше, потому что никогда не знаешь, что тебе придется в жизни играть.
- Это не опасно - играть много и все подряд?
- Но почему тогда никто не винит токаря в том, что он стремится выточить как можно больше деталей, если он хорошо их вытачивает? Династии на заводе - приветствуются. А у нас: ага, сына в театр привел, понятно… Что понятно? Я, например, хочу, чтобы моя дочь Ксюша стала актрисой. Хотя, когда ее утвердили на главную роль в трехсерийном телевизионном фильме и съемки совпали с занятиями в школе, пришлось отказаться. И очень жалко ее было, когда, расстроившись, но без слез, очень гордо она сказала: "Я вам этого никогда не забуду".
- От чего больше всего вам хочется ее предостеречь?
- От пустой траты времени. Это и мне свойственно. Иногда остановишься: боже мой, что я делаю, ведь его не вернуть! И в картинах, бывает, снимаешься таких, что только и мечтаешь поскорее закончить и забыть, как страшный сон. Знаете, по какому признаку легче всего определить, хороший фильм или плохой? По банкету после премьеры. Если веселятся до упаду - плохая картина. Безошибочно. А после "Обыкновенного чуда" за столом сидели, помните, кто там снимался - самые смешные люди Советского Союза - и горевали так, будто случилось что-то непоправимое. И после картины Захарова "Дом, который построил Свифт", где, я считаю, лучшая моя роль (потрясающая эволюция: от скотины, одноклеточного существа - к Гулливеру, а потом - к Свифту), все сидели в тоске и не верили, что все кончилось и надо расставаться.
- Но это - печаль после финала. А есть ли другая - по тому, что еще не произошло?
- К сожалению, нет таких тридцатилетних режиссеров и сценаристов, которые могли бы рассказать о проблемах нашего поколения. В этом смысле Янковскому везет больше, он с теми, у кого снимается, имеет возможность говорить о том, что всех их, сорокалетних, волнует. Актеры моего возраста такой возможности пока лишены.
В настоящем театре зритель обязательно становится соучастником сценического действа, именно поэтому спектакль может потрясать куда сильнее, чем кино или телевидение. Наверное, именно за этим духовным, нравственным потрясением приходят люди в театр. Скажем, после спектакля "Жестокие игры" подошел ко мне человек, стал благодарить и что-то сбивчиво рассказывать. Я понял, что у него были сложные отношения с родными, с матерью, отцом… Спектакль заставил его задуматься о том, что нет никого ближе людей, подаривших тебе жизнь. Изменилось его отношение к родителям, к родственникам. Ради этого стоит работать…
После спектакля "В списках не значился" получил письмо от женщин-фронтовичек: "Спасибо за ваш спектакль. Мы поняли, что молодые помнят нас, помнят наш подвиг…" Стоит работать ради внимательных глаз зрителя, глаз, полных слез, удивительной тишины наполненного зрительного зала…
Однажды к нам на "Оптимистическую трагедию" пришли режиссер и сценарист из Югославии. После спектакля они признались, что не все поняли, не все сюжетные коллизии осознали до конца…
Конечно, слово в театре играет огромную роль, и все же спектакль - это не просто передача информации. Воздух спектакля, атмосфера, его дух понятны всем. Уверен: язык настоящего театра интернационален…
В последнее время, вероятно под влиянием моих киноролей, у зрителей сложилось не очень правильное представление обо мне. Меня представляют этаким киногероем, суперменом. Я пытаюсь это представление изменить, хотя зритель идет на это очень неохотно. После телефильма "Формула любви", где я сыграл острохарактерную комедийную роль, - меня засыпали письмами с вопросом, зачем я это сделал. Думаю, человек любой творческой профессии должен стремиться сделать что-то неожиданное, непривычное. Мне кажется, популярность не в том, чтобы они шли на фильм или спектакль, ожидая, чем ты их сейчас удивишь. В творчестве нужно быть непредсказуемым…
…Все-таки тридцать три года - критический для мужчины возраст. Надоело быть вечным романтически обаятельным героем. Пора заняться серьезным делом. Есть новые роли, более глубокие, особенно в театре. На них и хочется сосредоточиться… Вообще в будущем году буду больше внимания уделять театру. А то в этом году я с кино "погорячился" - снялся в семи картинах. Очень интересной была роль в новом фильме Адабашьяна "Храни меня, мой талисман". Не менее интересная, хотя и совсем другого плана, работа в музыкальном фильме Гинзбурга "Путешествие будет приятным". Там много музыки, а несколько песен я исполняю сам…
Очень забавные истории происходят со мной до сих пор благодаря песне Геннадия Гладкова "Уно моменто", из фильма "Формула любви". Кстати сказать, "слова" этой песни придумал Марк Захаров. Мы, Семен Фарада и я, никак не рассчитывали на такой прямо-таки шквальный успех… Теперь, если меня останавливают инспекторы ГАИ, то, не заглядывая в документы, узнают: "А-а… "уно моменто"…" И хотя я не считаю себя певцом, а тем более одаренным, есть предложение от "Мелодии" записать пластинку с песнями в моем исполнении…
В этом году мы ездили на гастроли в Грецию, так вот, одно из самых ярких впечатлений от поездки - мое "общение" с лошадью в спектакле "Звезда и смерть Хоакина Мурьеты". Его мы играли на импровизированной сцене в горном каньоне. По сюжету пьесы я должен скакать на коне, желательно настоящем. Нам привели лошадь, сказали - спокойная. Оказалось… самая спокойная в мире. У меня было впечатление, что она видела первый олимпийский огонь. В ее грустных глазах читалась немая просьба: "Пожалуйста, не садись…" А уж галопом она отказывалась двигаться наотрез. Так и пришлось "скакать" быстрым шагом…
Что до моих увлечений вне сцены… Я - капитан сборной театра по футболу. Вот и сегодня приехал капитан сборной "Арменфильма" договариваться о встрече… У нас и призов много - все за первые места. Кроме того, занимался фехтованием, что мне сейчас очень помогает в "Гамлете"… Люблю кино, музыку. По поводу музыки… тут я немного консерватор - из современной признаю только музыку, созданную "Битлз", и считаю, что рядом с ними и по сей день поставить некого…
Из интервью газете "Советский спорт"
…Улица Чехова. Шесть часов вечера. Перед зданием Московского театра имени Ленинского комсомола толпится народ. До начала спектакля еще час, но уже спрашивают лишний билетик. На рекламном щите неброская надпись: "Сегодня - "Диктатура совести". Завтра - "Диктатура совести"". Билеты распроданы на много дней вперед. Театр разговаривает со зрителем языком высокой и хлесткой публицистики - о наболевшем, о социальном, о том, что волнует нас всех. О диктатуре совести…
Из резко затормозившего "жигуленка" стремительно возникла рослая фигура актера Александра Абдулова.
- Пришли пораньше? - спрашивает.
- Да, изучаю обстановку.
- Разговор о чем пойдет? - на ходу энергично поинтересовался Абдулов.
- Сочинение почти на вольную тему.
Мы проходим по закулисным помещениям театра. Мелькают знакомые лица актеров - Евгений Леонов, Олег Янковский, Александр Збруев, Николай Скоробогатов, Борис Чунаев. Они тоже заняты в сегодняшнем спектакле.
Минуем большую комнату с тремя теннисными столами. На всех трех идет сражение - играют "на вылет", азартно.
- Настольный теннис - второй по популярности вид спорта в нашем театре. После футбола, - говорит Абдулов.
- А вы, насколько мне известно, капитан футбольной команды - чемпиона Москвы среди театров?
- Верно. Команда наша называется "Авось". Название пришло из спектакля ""Юнона" и "Авось"". Спектакль хорошо известен, и всем понятно: "Авось" - значит, команда из Лен-кома.
В актерском буфете на стене выведено краской: ""Авось" - чемпион".
- Название может быть понято двусмысленно, - замечаю я.
- В этом есть некоторая самоирония, но в целом к футболу у нас отношение серьезное, - отвечает Абдулов, расставляя на столике чашки с кофе.
- Первую финальную игру с театром им. В. Маяковского мы проиграли с разницей в один мяч. Ко второй встрече настраивались весьма решительно. Договорились: играем собранно, но с улыбкой, непринужденно. Ну как мы могли проиграть?! - восклицает он. - Столько тренировались! После спектаклей к десяти вечера ездили в спартаковский манеж.
Я обращаю внимание Абдулова на большую фанерную копилку, закрепленную на буфетной стойке. На ней надпись: "На постройку собственного стадиона".
- В театре любят шутить, - улыбается Абдулов. - На стадион нам, конечно, не собрать, но в целом с переходом театра на экономический эксперимент у коллектива солидно выросли финансовые возможности. Думаю, что эксперимент благотворно сказался и на художественном качестве спектаклей. Теперь зарплата каждого из нас впрямую зависит от весомости творческого вклада. А значит, артист получил возможность целиком сосредоточиться на работе в своем театре. Он может себе позволить отказаться от плохого киносценария, от работы, к которой не лежит душа. Но все же главное в эксперименте то, что репертуарная политика определяется не указаниями свыше, а нашим художественным советом. Творческие люди, а не чиновники, решают, о чем нужно сегодня говорить со зрителем…
Я завидую сегодняшним подросткам, их сознание формируется в пору, когда не существует "закрытых тем". Мне тридцать три года, поколение моих ровесников, увы, видело множество примеров несоответствия слов и дел. Поэтому перестройка для меня - это прежде всего глубокое осмысление процессов, происходящих в нашей стране. Честно говоря, не очень доверяю людям, которые заявляют, что вот еще вчера они-де чего-то недопонимали, ну уж зато сегодня - все стало ясно и все перестроились. Мы знаем, как нелегко преодолевать сложившиеся годами шаблоны мышления, привычку "делать как все", нелегко по-новому взглянуть на многое - экономику, культуру, нравственность. И на спортивную деятельность тоже. Вот, скажем, в вашей газете недавно велась полемика об экономической перестройке в футбольном хозяйстве. Как много, оказалось, здесь проблем…