Липранди, версию которого следует считать более достоверной, рассказывает: "Столкновение их произошло за бостонным столом. Играли Алексеев, Ставраков, Толстой и Нарышкин. Разбранки между ними не было, тем еще менее за ревность; в этом отношении они были антиподами. Несколько дней перед тем Толстой прострелил капитана генерального штаба Брунова, вступившегося по сплетням за свою сестру, о которой Толстой сказал словцо, на которое в настоящее время не обратили бы внимания, или бы посмеялись и не более, но надо перенестись в ту пору. Когда словцо это дошло до брата, то он собрал сведения, при ком оно было произнесено. Толстой подозревал (основательно или нет, не знаю), Что Нарышкин, в числе будто бы других, подтвердил сказанное, и Нарышкин знал, что Толстой его подозревает в этом. Играли в бостон с прикупкой. Нарышкин потребовал туза такой-то масти. Он находился у Толстого. Отдавая его, он без всякого сердца, обыкновенным дружеским, всегдашним тоном, присовокупил - тебе бы вот надо этого: относя к другого рода тузу. На другой день Толстой употреблял все средства к примирению, но Нарышкин оставался непреклонен и через несколько часов был смертельно ранен в пах".
Булгарин в своих записках еще подробнее описывает ссору Толстого с Нарышкиным.
"Преображенский полк тогда стоял в Парголове, - пишет Булгарин, - и несколько офицеров собрались у гр. Ф. И. Т. на вечер. Стали играть в карты. Т. держал банк в гальбе-цвельфе. Прапорщик лейб-егерского полка А. И. Н., прекрасный собою юноша, скромный, благовоспитанный, пристал также к игре. В избе было жарко, и многие гости по примеру хозяина сняли свои мундиры. Покупая карту, Н. сказал гр. Т-му: "дай туза". Гр. Т. положил карты, засучил рукава рубахи и, выставя кулаки, возразил с улыбкой: "изволь". Это была шутка, но неразборчивая, и Н. обиделся грубым каламбуром, бросил карты и, сказав: "Постой же, я дам тебе туза!" - вышел из комнаты. Мы употребили все средства, чтобы успокоить Н. и даже убедили Ф. И. извиниться и письменно объявить, что он не имел намерения оскорбить его, но Н. был непреклонен и хотел непременно стреляться, говоря, что если бы другой сказал ему это, то он первый бы посмеялся, но от известного дуэлиста, который привык властвовать над другими страхом, он не стерпит никакого неприличного слова. Надобно было драться. Когда противники стали на место, Н. сказал Т-му: "Знай, что если ты не попадешь, то я убью тебя, приставив пистолет ко лбу! Пора тебе кончить!" - "Когда так, так вот тебе", - ответил Т., протянул руку, выстрелил и попал в бок Нарышкину. Рана была смертельна; Н. умер на третий день".
"Вслед за этим, - пишет Вигель, - гвардия выступила обратно походом в Петербург, откуда было прислано приказание вести Толстого арестованным. У Выборгской заставы его опять остановили и послали прямо в крепость. Несколько лет вертелся он около Петербурга и в третий раз едва успел в него попасть".
Неизвестно, как долго просидел Ф. И. в Выборгской крепости. О его пребывании в крепости князь Вяземский рассказывает следующий анекдот. Когда ему показалось, что срок его ареста миновал, он стал бомбардировать коменданта рапортами и. так ему этим надоел, что тот прислал ему выговор и предписание не докучать начальство. Малограмотный писарь в этой бумаге где-то неуместно поставил вопросительный знак. Толстой ухватился за этот знак как за предлог снова приняться за перо. Он написал: "Перечитывая несколько раз с должным вниманием и покорностью предписание вашего превосходительства, отыскал я" в нем вопросительный знак, на который вменяю себе в непременную обязанность ответствовать". И снова он начал писать свои жалобы и требования.
После заключения в крепости Федор Иванович, согласно разным мемуарам и семейному преданию, был разжалован в рядовые. Прямого документального доказательства этому нет. В истории Преображенского полка коротко сказано, что граф Ф. И. Толстой был 2 октября 1811 года "уволен от службы", но не говорится, каким чином он был уволен, а в заметке к его портрету сказано, что он вышел в отставку подполковником. Отсюда, однако, не следует, что он разжалован не был. После разжалования он мог быть прощен и вновь произведен в офицерский чин. Затем известно, что в 1812 году он уже не был военным, а жил частным человеком в своей Калужской деревне. В 1812 году он опять поступил на службу в качестве ратника московского ополчения. На войне он вернул себе чин и ордена и безумной храбростью заслужил Георгия 4-ой степени. При Бородине он был тяжело ранен в ногу.
О своей встрече с ним под Бородином Липранди рассказывает следующее: "Накануне Бородинского сражения под вечер, находясь на строющейся центральной батарее, я услышал, что кто-то отыскивает какого-то полковника графа Толстого. Оказалось, что это мой старый знакомый, в то время начальник ополчения; он из любопытства пошел в цепь посмотреть французов. Его скоро отыскали; мы успели только разменяться несколькими словами и помянуть князя (Долгорукова). Сказав мне, где и чем он командует, он поскакал на призыв. 28-го, до рассвета, отправляясь из Можайска с квартирьерами к Крымскому броду и обгоняя бесчисленные обозы, я услышал из одного экипажа голос графа. Я подъехал к нему. Он был ранен в ногу и предложил мне мадеры. Я кое-как выпроводил его из ряда повозок, и мы расстались".
Из этого отрывка как будто следует, что Толстой при Бородине был уже полковником. В этом, однако, можно усумниться. Вероятно, Липранди называет его полковником потому, что он командовал каким-нибудь отрядом ополчения; это не значит, что он был в чине полковника.
ГЛАВА IV Жизнь в Москве. Опять дуэли. Картежная игра. Приятели. Женитьба
Федор Иванович вышел в отставку полковником и поселился в Москве, в Староконюшенном переулке, изредка наезжая в Петербург и проводя лето в своей подмосковной деревне. Как интересный человек и как один из героев Отечественной войны, он занял видное место в московским светском обществе. Дамы бегали за ним. Однако его поведение не изменилось к лучшему. Он развел еще более широкую карточную игру, и опять у него были дуэли - с кем и с каким результатом, сведений нет. Каменская пишет, что в продолжение всей его жизни им убито, на дуэлях одиннадцать человек. Вероятно, это число преувеличено. Если же это верно, то дуэлей у него было не 11, а большенельзя же предполагать, что каждая его дуэль кончалась смертью противника!
Про одну его дуэль, когда он стрелялся за своего приятеля, существует несколько рассказов, более или менее легендарных. Новосильцева пишет, что этот приятель был - П. А. Нащокин, но дочь Федора Ивановича Перфильева утверждает, что ее отец никогда не дрался на дуэли вместо Нащокина.
А. А. Стахович в своих "Клочках воспоминаний" приводит следующий рассказ, не ручаясь за его достоверность: "Толстой был дружен с одним известным поэтом, лихим кутилой и остроумным человеком, остроты которого бывали чересчур колки и язвительны. Раз, на одной холостой пирушке, один молодой человек не вынес его насмешек и вызвал остряка на дуэль. Озадаченный и отчасти сконфуженный, поэт передал об этом "неожиданном пассаже" своему другу Толстому, который в соседней комнате метал банк. Толстой передал кому-то метать банк, пошел в другую комнату и, не говоря ни слова, дал пощечину молодому человеку, вызвавшему на дуэль его друга. Решено было драться тотчас же; выбрали секундантов, сели на тройки, привезшие цыган, и поскакали за город. Через час Толстой, убив своего противника, вернулся и, шепнув своему другу, что стреляться ему не придется, спокойно продолжал метать банк".
Я слышал от моего отца следующую версию этого рассказа: на одном вечере один приятель Толстого сообщил ему, что только что был вызван на дуэль, и просил его быть его секундантом. Толстой согласился, и дуэль была назначена на другой день в 11 часов утра; приятель должен был заехать к Толстому и вместе с ним ехать на место дуэли. На другой день в условленное время приятель Толстого приехал к нему, застал его спящим и разбудил.
- В чем дело? - спросонья спросил Толстой.
- Разве ты забыл, - робко спросил приятель, - что ты обещал мне быть моим секундантом?
- Это уже не нужно, - ответил Толстой. - Я его убил.
Оказалось, что накануне Толстой, не говоря ни слова своему приятелю, вызвал его обидчика, условился стреляться в 6 часов утра, убил его, - вернулся домой и лег спать.
"Федор Иванович постоянно выигрывал огромные суммы, - пишет Фаддей Булгарин, - которые тратил на кутежи. В те времена велась повсюду большая карточная игра, особенно в войске. Играли обыкновенно в азартные игры, в которых характер игрока дает преимущество над противником и побеждает самое счастье. Любимые игры были: квинтич, гальбе-цвельве, русская горка, т. е. те игры, где надо прикупать карты. Поиграв несколько времени с человеком, Толстой разгадывал его характер и игру, по лицу узнавал, к каким мастям или картам он прикупает, а сам был тут для всех загадкой, владея физиономией по произволу. Такими стратагемами он разил своих картежных совместников".
Так пишет Булгарин, но известно, что Федор Иванович не довольствовался одними "стратагемами" и нередко играл недобросовестно; слава о нем как о шулере прочно установилась; об этом мы имеем свидетельства Пушкина, Грибоедова, многих других и, наконец, его самого.
Новосильцева передает такой характерный, но легендарный рассказ: "Шла адская игра в клубе. Все разъехались, остались только Толстой и Нащокин. При расчете Федор Иванович объявил, что Нащокин ему должен 20 000 р.
- Я не заплачу, - сказал Нащокин, - вы их записали, но я их не проиграл.
- Может быть, - отвечал Федор Иванович, - но я привык руководствоваться своей записью и докажу это вам.
Он встал, запер дверь, положил на стол пистолет и сказал:
- Он заряжен, заплатите или нет?
- Нет.
- Я вам даю 10 минут на размышление. Нащокин вынул из кармана часы и бумажник и сказал:
- Часы могут стоить 500 р., в бумажнике 25 р. Вот все, что вам достанется, если вы меня убьете, а чтобы скрыть преступление, вам придется заплатить не одну тысячу. Какой же вам расчет меня убивать?
- Молодец, - крикнул Толстой, - наконец-то я нашел человека!
С этого дня они стали неразлучными друзьями".
П. Ф. Перфильева в своем возражении Новосильцевой с негодованием говорит, что сцена, подобная описанной, невозможна не только в Английском клубе, но и в любом шустер-клубе, и что ее отец никогда не носил с собой пистолета. Но если эта сцена произошла не в клубе и не с Нащокиным и если Толстой не носил с собой пистолета, то все же, вероятно, Толстой где-то, с кем-то разыграл сцену подобную описанной.
Я слышал, насколько мне помнится, от моего отца, такую версию этого рассказа:
- Граф, вы передергиваете, - сказал ему кто-то, играя с ним в карты, - я с вами больше не играю.
- Да, я передергиваю, - сказал Федор Иванович, - но не люблю, когда мне это говорят. Продолжайте играть, а то я разможжу вам голову этим шандалом.
И его партнер продолжал играть и… проигрывать.
Нечто в этом же роде рассказывал Вульф М. И. Семевскому. По его словам, Толстой, играя с Пушкиным, передернул. Пушкин заметил ему это.
- Да, я сам это знаю, - отвечал Толстой, - но не люблю, чтобы мне это замечали.
Вульф говорил, что за это Пушкин будто бы намеревался стреляться с Толстым.
Однако этот случай не мог произойти с Пушкиным, что будет видно из дальнейшего; но что он произошел с кем-то другим, это вполне правдоподобно.
Д. В. Грудев слышал про игру Федора Ивановича следующий рассказ: "На чей-то вопрос: ведь ты играешь наверняка", Толстой отвечал: "Только дураки играют на счастье". Он говаривал, что у него есть шавки (преданные ему люди), всегда нужные бульдогу. Раз шавки привезли к нему приезжего купца. Начали играть, сначала как бы шутя, на закуски, ужин и пунш. Эта обстановка сделала свое дело: купец захмелел, увлекся и проиграл 17 000 р., а когда потребовалась расплата, он объявил, что таких денег с собой не имеет.
- Ничего, - заметили ему, - все предусмотрено, есть гербовые бумаги, и нужно написать только обязательство. Купец отказался наотрез, но опять сел за игру и еще проиграл 12 000. Тогда с него потребовали два обязательства; но когда он снова отказался выдать обязательства, его посадили в холодную ванну, и вот, совершенно истерзанный и обессилевший от вина, он подписал наконец требуемые обязательства. Его уложили спать, а наутро он случившееся с ним забыл. За ним стали ухаживать и предлагать снова попробовать счастья. Ему дали выиграть 3000, заплатили наличными, а с него взяли обязательство в 29 000".
Новосильцева передает следующий случай: раз князь Сергей Григорьевич Волконский (декабрист) пригласил Толстого метать банк, но Ф. И. сказал ему: "Non, mon cher, je vous aime trop pour cela. Si nous jouions, je me laisserais entrainer par l'habitude de corriger la fortune". (Нет, мой милый, я вас слишком люблю для этого. Если мы будем играть, я увлекусь привычкой исправлять ошибки фортуны.)
П. Ф. Перфильева этот рассказ не опровергала.
Живя открыто и роскошно, Федор Иванович любил задавать обеды. Вяземский называет его "обжор, властитель, друг и бог". "Не знаю, есть ли подобный гастроном в Европе!" - восклицает про него Булгарин. "Он не предлагал своим гостям большого числа блюд, но каждое его блюдо было верх поваренного искусства. Столовые припасы он всегда закупал сам. Несколько раз он брал меня с собою, при этом говоря, что первый признак образованности - выбор кухонных припасов и что хорошая пища облагораживает животную оболочку человека, из которой испаряется разум. Напр., он покупал только ту рыбу в садке, которая сильно бьется, т. е. в которой больше жизни. Достоинство мяса он узнавал по цвету, и т. д.".
Поселившись в Москве, Федор Иванович постоянно вращался в литературных кругах. Он был в приятельских отношениях с князем П. А. Вяземским, с Боратынским, с Жуковским, А. С. Пушкиным, Вас. Л. Пушкиным, Алексеем Михайловичем Пушкиным, Батюшковым, князем Шаликовым, князем Шаховским, И.И. Дмитриевым, Денисом Давыдовым и др. Следы этих отношений можно найти во многих мемуарах и письмах того времени.
Особенно близок был он с князем Петром Андреевичем Вяземским. Вяземский и в стихах и в рассказах выказал к нему большую симпатию. Например, он писал Александру Ивановичу Тургеневу: "Более всех вижу и ценю здесь во многих отношениях Толстого, который человек интересный и любопытный". Со своей стороны Толстой относился к Вяземскому с особым уважением.
Вяземский в своей "Старой записной книжке" отметил много анекдотов про Толстого, а в письме к Тургеневу 19 октября 1818 года дает ему следующую меткую характеристику.
Американец и цыган,
На свете нравственном загадка,
Которого как лихорадка
Мятежных склонностей дурман
Или страстей кипящих схватка
Всегда из края мечет в край,
Из рая в ад, из ада в рай,
Которого душа есть пламень,
А ум - холодный эгоист,
Под бурей рока - твердый камень,
В волненьи страсти - легкий лист.
Такая характеристика, конечно, должна была льстить Толстому, но он говорил Вяземскому, что считает его не столько tolerant (терпимым, снисходительным), сколько Taleyrand (Талейраном, то есть хитрым дипломатом).
Вяземский в своих письмах не раз упоминает о Толстом. Так, например, 13 декабря 1825 года он пишет А. И. Тургеневу: "Вчера были у нас в Остафьеве Жихарев, Толстой и Денис Давыдов. Последние два смешили нас".
Толстой и Вяземский оба были "пробочниками", кавалерами шуточного "ордена пробки". К числу пробочников принадлежали также Денис Давыдов (известный партизан 12-го года), Василий Львович Пушкин (дядя поэта), Батюшков и другие.
Следующая песня пробочников, сочиненная, вероятно, Буниным, пелась на их собраниях:
Поклонись сосед соседу,
Сосед любит пить вино.
Обойми сосед соседа,
Сосед любит пить вино.
Поцелуй сосед соседа,
Сосед любит пить вино.Веселый шум, пенье и смехи,
Обмен бутылок и речей,
Так празднует свои потехи
Семья пирующих друзей.Все искрится - вино и шутки!
Глаза горят, светлеет лоб,
И зачастую в промежутке
За пробкой пробка хлоп да хлоп!
--- -Нас дружба всех усыновила,
Мы все свои, мы все родня,
Лучи мы одного светила,
Мы искры одного огня.А дни летят и без возврата!
Как знать? Быть может, близок час,
Когда того ль, другого ль брата
Не досчитаемся средь нас.
В одной застольной песне кавалеры пробки так величали Толстого:
А вот и наш Американец!
В день славный под Бородиным
Ты храбро нес солдатский ранец
И щеголял штыком своим.
На память дня того Георгий
Украсил боевую грудь.
Средь наших мирных братских оргий
Вторым ты по Денисе будь!
Кто еще, кроме упомянутых лиц, были приятелями Ф. П., видно их двух стихотворений Василия Львовича Пушкина. В первом стихотворении Василий Львович с сожалением отказывается обедать у Толстого:
Что делать, милый мой Толстой,
Обедать у тебя никак мне не возможно.
Страдать подагрою мне велено судьбой,
А с нею разъезжать совсем неосторожно…
---- -Суровый вид врача, совет его полезный,
Подагра более всего,
Велят мне дома быть. Ты не сердись, любезный!
Я плачу, что лишен обеда твоего.
Почтенный Лафонтен, наш образец, учитель,
Любезный Вяземский, достойный Феба сын,
И Пушкин, балагур, стихов моих хулитель,
Которому Вольтер лишь нравится один,
И пола женского усердный почитатель,
Приятный и в стихах и в прозе наш писатель,
Князь Шаликов - с тобой все будут пировать.
Как мне не горевать?1816. Москва
Почтенный Лафонтен -. это И. И. Дмитриев, известный баснописец; Вяземский - князь Петр Андреевич - поэт, друг Пушкина; Алексей Михайлович Пушкин - автор шуточных стихов, переводчик Вольтера; Кн. Шаликов - поэт, издатель "Дамского журнала".
В стихотворении "Ответ именинника на поздравление друзей" В. Л. Пушкин, жалуясь на подагру и старость, пишет:
Граф Толстой и князь Гагарин,
Наш остафьевский боярин,
Ржевский, Батюшков - Парни, -
Разцветают ваши дни.
Вам все шутки, мне же горе,
И моя подагра вскоре
Ушибет меня, друзья,
Жалкий именинник я.