Алексею Михайловичу сразу же доложили о поимке Лжешуйского, и тот немедленно направил гонцов к его светлости князю Шлезвиг-Голштинскому со следующим посланием: "В минувшем 1644 году – по московитскому календарю 7152-м – обокрали нашу царского величества казну Тимошка Анкудинов да Костька Конюхов, которые от наказания смертною казнью бежали из земель нашего царского величества в Константинополь и там приняли мусульманство. Так как они и там совершили злые поступки, то они вновь бежали от наказания смертной казнью и прибыли в Польшу и Литву, вызвали смуту у государей и находились в войске запорожских казаков у генерала Федота [Богдана] Хмельницкого, который обоих вышеназванных наших воров и изменников, по приказанию великого государя Иоанна Казимира, нашего брата, короля польского, должен был схватить… Однако воры и изменники наши бежали в Рим и приняли там латинскую веру, а затем бежали к другим государям, затевая у них смуту и переменив имена свои. Один из них, Тимошка, называл себя Шуйским, а в иных местах Sinensis’ом, Костька же выдавал себя за его слугу. Оба появились и в шведском королевстве, где их узнали наши купцы из Новгорода и иных городов…позже он в Голштинии, в Нейштадте, был схвачен и брошен в темницу. Поэтому мы и послали к вашей любви с нашего царского величества письмом посланника Василия Шпилькина с несколькими из наших подданных, чтобы вы указали передать ему означенного нашего изменника и переслать его нам". Два раза русский царь посылал это послание голштинскому князю – 31 октября 1652 года и 5 января 1653 года. Тексты обоих посланий были идентичны, но во втором была маленькая приписка, что за выдачу изменника "…наше царское величество, в свою очередь, окажем вашей любви всякую услугу, когда в этом будет необходимость". Фридрих II очень долго, почти год раздумывал, как бы повыгоднее обменять своего пленника. 17 октября 1653 года русский государь в третий раз попросил выдать пленника, и голштинский князь наконец выдал Анкудинова в обмен на несостоявшийся договор о позволении торговать с Персией и Индией через русские земли.
Все это время сидел в Нейштадте и Василий Григорьевич Шпилькин – по иронии судьбы сопровождать пленника поручили именно ему. Однажды бывшим друзьям было разрешено свидание в присутствии знатных придворных князя. Анкудинов с важным видом выступил навстречу посетителям, попросил, чтобы говорили с ним на "сарматском" языке. На вопрос Шпилькина о Тимофее Анкудинове он ответил: "…весьма возможно, что негодяй по имени Тимошка Анкудинов и обокрал казну великого князя, но его лично это не касается, так как его имя Iohannes Szuensis, по-сарматски – Шуйский". Позже в особой записке для князя о своей родословной он напишет: "Родился я и воспитан в некоей части королевства Польского, в провинции Новгород-Северской, вотчинник я в Украине Северской, где у меня собственные именья "Великое Болото", близ московитской границы". Словом, Тимошка сам развлекался и герцога потешил.
Наконец самозванца повезли домой, в Москву. Анкудинов понимал, что от царя пощады не будет, поэтому два раза покушался на самоубийство. Оба раза неудачно, его жизнь для дознания берег Шпилькин. Доставили Тимошку в разбойных дел приказ, где на дыбе стали выяснять его личность. Полгода проводилось царское дознание. Анкудинов упорно именовал себя Иваном Шуйским. К нему приводили бывших коллег-писцов, купца Миклофа, Василия Шпилькина, кума Ивана Пескова и даже родную мать. Но ни многочисленные очные ставки, ни пытки не смогли вырвать у него признаний. Царю надоело слушать доклады об упрямстве самозванца, и он приказывает казнить его четвертованием – обычной казнью для преступников такого рода.
В августе 1654 года на площади перед Кремлем Тимофею Анкудинову прочли приговор и потом мучительно казнили. На казнь привели его друга и сообщника Константина Конюховского. Он покаялся во всех грехах, поэтому ему оставили жизнь и только отрубили три пальца на левой руке, а не на правой, чтобы он смог креститься, затем отправили на каторгу в Сибирь.
Остается добавить, что в день казни Анкудинова приехал из Польши посланник к русскому царю. И на аудиенцию его провели специально через место казни самозванца, чтобы вся Европа потом знала, что с Лжешуйским покончено.
Д’ЭОН ДЕ БОМОН ШАРЛЬ ЖЕНЕВЬЕВА
Полное имя – Шарль Женевьева Луиза Августа Андре Тимоти д’Эон де Бомон
(род. в 1728 г. – ум. в 1810 г.)
Французский дипломат, посланник при дворе русской императрицы Елизаветы Петровны, капитан драгун, тайный агент короля Людовика XV Д’Эон считался непревзойденным мастером интриги, великолепным фехтовальщиком и стрелком, бесшабашным и удачливым дуэлянтом, одаренным литератором. Об этом удивительно талантливом человеке, сыгравшем большую роль в заключении русско-французского договора и написавшем интересные заметки о России, долгие годы ходило множество самых невероятных слухов. Личность уникальная даже в перечне наиболее известных авантюристов Европы: он прожил 82 года, причем в течение 48 лет считался мужчиной, а 34 – женщиной…
Родился знаменитый авантюрист 5 октября 1728 года в городе Тоннере. В документах значилось, что в семье де Бомон появился наследник, соседи также были уверены в том, что новорожденный – будущий шевалье. Но один из биографов д’Эона де Ла Фортейль заявлял, что на самом деле речь шла о девочке, которую, по странной прихоти родителей, записали в акте как мальчика. Соответственно этому ее одевали и воспитывали с пеленок. Тот же биограф объяснял подобную "оригинальность" семьи де Бомон просто: мол, отец, желавший непременно иметь сына, думал этим отомстить обманувшей его природе. Но существует и более правдоподобное объяснение: родители ребенка могли лишиться какого-то наследственного поместья в том случае, если у них не родился бы мальчик. Тогда они, недолго думая, решились на подлог, выдав новорожденную дочь за сына. К тому же часть имен, полученных д’Эоном, явно женские, а часть давалась как женщинам, так и мужчинам. Но ведь наряду с этим среди имен младенца числятся и типично мужские! И вообще, в католических странах существует обычай, по которому новорожденных при крещении нарекают именами их крестных родителей. При этом различия полов в расчет не берутся. На заявления самого авантюриста надеяться также не приходится: в разное время он утверждал как свою принадлежность к прекрасной половине человечества, так и к сильному полу – с равным жаром и убедительностью.
Как бы там ни было, воспитывали юного отпрыска дворянского рода в традиционной манере: растили достойного продолжателя рода, способного постоять за себя в жизни. Едва выйдя из детского возраста, он был отослан родителями в Париж, в коллегию Мазарена, где проявил недюжинные способности к наукам, пытливый ум и прекрасную память. Позже юноша был переведен в юридическую школу, по окончании которой получил степень доктора гражданского и канонического права. Еще в детстве у д’Эона проявился литературный талант, и позднее он написал несколько томов заметок, историко-статистических очерков и очерков своей жизни; его обширная переписка способна не прояснить ситуацию относительно его принадлежности к одному из полов, а еще больше запутать исследователей.
Но мирный литературный труд не удовлетворял эту кипучую, деятельную натуру. Так что вскоре юный шевалье приобрел громкую известность как один из самых сильных и опасных дуэлянтов во всей Франции. Но окружающих всегда удивлял внешний вид этого острого на язык драчуна: при всей своей воинственности д’Эон удивительно походил на хорошенькую девушку. На размышления наводили прекрасные белокурые волосы, томные светло-голубые глаза, нежный цвет лица, на котором не было и намека на растительность. Добавьте к этому портрету небольшой рост, гибкую и стройную талию, маленькие руки и ноги, нежный голос и изящные манеры – и вы поймете, почему у его современников возникали сомнения по поводу принадлежности шевалье к мужскому полу. Ведь его внешность как нельзя более подходила великосветской даме-аристократке!
Аргументы в пользу своей мужественности д’Эону неоднократно приходилось предъявлять обидчикам в виде удачного удара шпаги или меткого выстрела. Но злые языки не оставляли его в покое: умный и обаятельный поэт не увлекался женщинами… Только в 26 лет д’Эону было суждено испытать чувство любви – его покорила очаровательная и остроумная графиня де Рошфор. Это увлечение шевалье стало поворотным моментом в его жизни. Однажды графиня, любившая розыгрыши, убедила Шарля пойти с ней на один из придворных маскарадов, переодевшись в женское платье. Юная "прекрасная незнакомка" вызвала неподдельный интерес у мужской половины собравшихся и зависть у женщин. Естественно, что на "фальшивку" клюнул и сам король, отличавшийся большой любвеобильностью. Он стал настойчиво проявлять интерес к "юному созданию", а когда узнал о своей ошибке, то был сначала ошарашен, а затем пришел в восторг.
В то время расстроились и без того не слишком стабильные отношения с русским двором. Охлаждение дошло до того, что Людовик вынужден был отозвать из Петербурга своего посла. Франция стала все острее ощущать невыгоды своего отчуждения от России. Так что перед французскими дипломатами остро стоял вопрос если не восстановления отношений с дочерью Петра Великого, то хотя бы получения обстоятельных и достоверных сведений о положении дел при ее дворе. Но каким образом это осуществить, если прекращены все отношения между обеими сторонами? Отправить в Россию тайных агентов? Но один из них уже схвачен, объявлен шпионом и отправлен в заточение в Шлиссельбургскую крепость. Стоит ли рисковать вновь, посылая к Елизавете еще кого-то? Людовик XV все-таки решился на новую попытку восстановления дружественных отношений с Россией. К этому времени своенравная императрица несколько поостыла, а ее фаворитом стал страстный поклонник Франции граф Шувалов. Людовик предположил, что Елизавета может не препятствовать появлению в Петербурге нового французского посольства, но все же боялся получить унизительный для своей страны отказ. Тогда он и вспомнил о встрече на маскараде. Но прежде решил поговорить с принцем Конти, мечтавшем о польском престоле и мнившем себя поэтом. Это последнее его заблуждение как раз и поддерживал шевалье д’Эон, частенько помогавший высокородному поэту отыскать капризную, ускользающую от него рифму. Принц пришел в восторг от идеи коронованного родственника послать в Россию этого элегантного и утонченного дуэлянта в женской одежде. Но решающей все же стала поддержка авантюрного проекта фавориткой короля, знаменитой маркизой Помпадур: она на собственном опыте знала все преимущества, которые имеет красивая женщина в вопросах влияния на государственные дела.
Людовик планировал отправить в Петербург одного из сторонников падшей династии Стюартов, кавалера Дугласа Маккензи. Этот шотландец, изгнанный из Великобритании, проживал в Париже и был известен как ловкий, умный и проницательный человек. Но Маккензи для выполнения миссии был необходим помощник: главная задача, стоявшая перед ним, заключалась в установлении контакта с самой Елизаветой. Так что с шотландцем нужно было отправить человека, который, не вызывая подозрений, мог бы беседовать с императрицей с глазу на глаз. Больше всего на эту роль подходила женщина, но надежной дамы-агента у Людовика просто не было. Так что кавалер д’Эон, обаятельный, артистичный, умный и вместе с тем способный при необходимости исчезнуть, вновь переодевшись мужчиной, оказался находкой для французского монарха. К тому же шевалье был человеком верным и искренне преданным королю.
Итак, Дуглас Маккензи должен был отправиться в Россию под видом частного лица, путешествующего с поручением относительно закупки мехов. Кроме того, шотландец мог при необходимости выдавать себя за ученого геолога. Д’Эон должен был изображать его племянницу. Этой паре поручили собрать сведения о положении в России, о состоянии армии и флота, об отношении к самой императрице разных придворных партий. Маккензи предписывалось составлять очень короткие, отрывочные заметки об увиденном и систематизировать их после возвращения во Францию. Инструкции, полученные от короля, были написаны с большими сокращениями и очень мелким шрифтом, так что вместе с условным шифром поместились в тайнике между стенками обычной табакерки. От д’Эона требовалось войти в контакт с императрицей, узнать о ее чувствах к Франции и о том, не будут ли ее министры препятствовать установлению прямого контакта с Людовиком. Кроме того, шевалье должен был выяснить, на какие партии разделяется русский двор, какие лица пользуются особым доверием дочери Петра, поддерживает ли Елизавета венский и лондонский кабинеты, насколько большое влияние имеют ее фавориты на министров.
Итак, д’Эон в облике девицы Луизы де Бомон приехал в Петербург. Он выглядел великолепно, вызывая живейший интерес мужского населения: за счет принца Конти его снабдили в дорогу всеми принадлежностями роскошного дамского гардероба. Принц недаром проявил такую щедрость: и он сам, и французский монарх надеялись на брак Конти с Елизаветой. В случае отказа предполагалось, что агент должен добиться передачи принцу командования над русскими войсками либо закрепления за ним Курляндии.
Несмотря на всю таинственность посольства, вскоре по Парижу расползлись слухи о посылке французского шевалье в Россию под видом девицы. Что касается миссии Маккензи, то она была не слишком удачной: английский посол Вильямс Генбюри каким-то образом узнал о цели его приезда и устроил так, что шотландцу был перекрыт доступ ко двору русской самодержицы. Однако озадаченный англичанин писал в своих донесениях, что "секретные интриги Дугласа" все же нарушили отношения Петербурга и Лондона. Дело в том, что Вильямс посчитал проделки д’Эона интригами упрямого шотландца… Агенты Бестужева-Рюмина вскоре выследили Маккензи и выслали его из России. Но представителям "вражеского" дипломатического лагеря оставалось лишь недоумевать: сколько же шотландец успел натворить им неприятностей за столь короткий визит!
"Племянница" Маккензи, которая называла себя Луизой де Бомон (кстати, это правда, – посмотрите на полное имя шевалье!), действительно сыграла большую роль в деле сближения России с Францией. Прямым подтверждением этого факта может служить одно из писем Людовика XV, в котором он говорил о степени влияния этой "барышни" на решения Елизаветы Петровны. О том же говорится и в письмах графа Воронцова, вице-канцлера российского двора, откровенно симпатизировавшего Франции. Девица Бомон, "племянница" Дугласа, была представлена ему первому. Позднее она добилась возможности переговорить с влиятельным вельможей с глазу на глаз. Игривое настроение Воронцова, вполне оправданное столь недвусмысленной встречей, быстро улетучилось, когда очаровательная гостья извлекла из своего корсета зашитое туда письмо Людовика XV. Красавица деловито объяснила опешившему графу, что ей поручено передать его светлости это послание и образец шифра для составления сообщений посреднику французского двора. Кроме того, необходимо, чтобы Михаил Илларионович представил ее Елизавете Петровне, потому как в обязанности девицы Бомон входит передача лично в руки императрице сочинения Монтескье.
Книга эта была особенная: ее переплет состоял из двух листов плотного картона, между которыми были спрятаны письма Людовика XV с секретным шифром. Переплет был обтянут телячьей кожей, края которой затем подклеили бумагой с мраморным рисунком. После того как том полностью собрали, его на сутки положили под пресс. В результате никакой специалист не мог даже предположить, что книгу использовали в качестве тайника. Поручение, данное девице Бомон, должно было оставаться тайной не только для версальских министров, но и для французского посланника при русском дворе. Ведь д’Эону поручили проверить все сообщения французского министерства иностранных дел относительно сведений, полученных в Петербурге. При этом его обязали сопровождать все пересылаемые документы своими личными комментариями.
Так или иначе, но, представленный ко двору, д’Эон блестяще справился с поставленной перед ним задачей. Он умудрился настолько войти в доверие к своенравной самодержице, что вскоре был объявлен ее чтицей и поселен во дворце, рядом с апартаментами государыни. Ловкая и обаятельная "барышня" завоевала расположение Елизаветы, которая под влиянием бесед со своей любимицей написала Людовику XV письмо дружеского характера. В нем высказывалось согласие принять дипломата, который предоставит ей основные условия заключения союза Франции и России. Правда, миссия, возложенная на д’Эона принцем Конти, оказалась все же неудачной: Елизавета отклонила его предложение о браке. На просьбу назначить принца главнокомандующим русских войск также был дан вежливый, но категорический отказ. Мечты Конти о Курляндии оказались столь же безжалостно разбиты. Уязвленный, он отошел от дел, уступив место старшему королевскому секретарю по иностранным делам де Терсье. Д’Эон, получив из рук императрицы письмо к своему монарху, отправился обратно в Париж. Людовик принял своего агента очень благосклонно.
В следующий свой визит в Петербург авантюрист оказался облаченным уже в мужское платье. Правда, при дворе русской государыни невероятное сходство секретаря посольства и мадемуазель де Бомон, возвратившейся во Францию, вызвало поначалу недоумение и нездоровый интерес. Тогда д’Эон объявил, что Луиза – его родная сестра, они близнецы, которых в детстве путали даже их собственные родители.
С назначением Маккензи поверенным по делам Франции и д’Эона – секретарем посольства в Петербург прежняя политика государства Российского круто изменилась. Елизавета разорвала заключенный ранее стараниями Бестужева-Рюмина договор с Англией, открыто приняла сторону Австрии против Пруссии, отправила войска, расположенные в Лифляндии и Курляндии, на соединение с австрийскими и французскими войсками. Правда, возникли и некоторые трудности. Дело в том, что Австрия и Франция традиционно считались защитниками Турции. Россия же не желала налагать на себя союзнические обязанности по отношению к своему исконному врагу. И если представители Австрии сразу же выразили согласие заключить с Елизаветой новый наступательный и оборонительный союз, применимый в равной степени и к Турции, то Франция не спешила присоединиться к нему. Тогда Дуглас предложил некую полумеру: новый договор не являлся обязательным в отношении Турции, но эта особая статья должна была оставаться в глубокой тайне.