- Парадокс столыпинских реформ в том, что для осуществления реформ нужна была железная воля, а ее не было…
- Ничего нельзя было спасти… Нужен был опыт Ленина, чтобы что-то понять - то есть Россия должна была пройти через этот "опыт".
…Киев, июль 1918 года. Получено сообщение об убийстве царской семьи. В Князе-Владимирском соборе служили панихиду.
- Я не пошел, - вспоминал Шульгин, - мне было стыдно.
Прошло пятьдесят пять лет. Владимир, июль 1973-го… Василий Витальевич дает телеграмму на имя Андропова, тогда шефа КГБ, с просьбой разрешить отслужить 4(17) июля панихиду "по убиенному Государю Императору".
Старик жалел потом, что поддался ребяческому порыву. Ответа он, конечно, не получил. Просто пришли к нему, на улицу Фейгина, двое в штатском и сказали:
- Вы же верующий человек, у вас дома иконы. Кто вам мешает молиться? Зачем беспокоить по пустякам Юрия Владимировича?
И еще о "монархизме".
В эмиграции в двадцатые годы монархисты делились, в грубом приближении, на два больших лагеря. Одни - за Великого князя Николая Николаевича, дядю Царя. Другие - за великого князя Кирилла Владимировича, двоюродного брата Царя, провозгласившего себя в 1923 году в Кобурге "императором Российским". Шульгин скептически относился к обоим претендентам. Формально придерживаясь - как и Врангель, и шедший за ним РОВС - ориентации "николаевцев", фактически он был, как сам говорил, чистым "вранжелистом", то есть лучшей кандидатурой не только в национальные вожди, но при случае и на престол считал самого Врангеля и весьма критически оценивал великого князя:
- Я говорил о нем с Врангелем. Петр Николаевич сказал: "Я думаю, если бы он стал Царем, это был бы Николай Третий. Многим кажется, что у него воля, но у него не воля, а просто грубость".
И наоборот, о Врангеле, даже в шестидесятые и в семидесятые годы, Василий Витальевич говорил:
- Если был человек, действительно достойный управлять Россией, то после Столыпина был только Врангель… Это был настоящий варяг!
Скажем прямо: воспоминания Шульгина о Врангеле (они опубликованы автором настоящих строк сначала в газете "Домострой", затем - в возобновленном в Москве журнале "Военная быль", 1994, № 5) во многом развенчивают этот созданный когда-то мемуаристом для себя самого политический миф о "настоящем варяге". И "искусственный героизм" барона, и отсутствие у него реальной конструктивной программы… Вопреки очевидности Шульгин до старости демонстрирует верность романтическим идеалам своей давней политической философии.
Зато с неизменным сарказмом он вспоминает об "императоре Кирилле" и поддерживавшей Кирилла партии младороссов. Младороссы, ориентировавшиеся на эмигрантскую монархическую молодежь, называли себя "второй советской партией", или, по полному титулу, "советской националистической монархической фашистской партией". Они пытались скопировать одновременно структуру самых различных партий и организаций. У них был (с 1923 года) свой "император", был "председатель партии" - великий князь Дмитрий Павлович (участник убийства Распутина), был по принципу фюрерства "глава" - А. Л. Казем-Бек, и был по примеру ВКП(б) "генсек" - К. Елита-Вильчковский… Их газета в Париже называлась, как у нас теперь чай, - "Бодрость".
Глава младороссов Александр Львович Казем-Бек, человек яркий, умный, энергичный, вернулся после 1945 года на Родину (в отличие от Шульгина добровольно). Впоследствии жил в Москве, работал в Московской Патриархии, в отделе внешних церковных сношений.
Когда снимался, в начале шестидесятых фильм "Перед судом истории" и не знали, чем его кончить, Василий Витальевич предложил устроить ему встречу с бывшим вождем младороссов.
- Я скажу: "Казем-Бек! Вы же гениальный человек! Вы придумали когда-то лозунг "Царь и Советы" - и Сталин тотчас осуществил ваш лозунг".
После эти слов авторы фильма почему-то сразу отказались от идеи встречи с Казем-Беком…
Но вернемся к аксиомам. Третья из них гласит: последовательно патриотической позицией определяется отношение к лицам других национальностей.
В силу все той же первой аксиомы ("народ хочет оставаться именно таким, каков он есть, каким его создал Бог") необходима защитная реакция национального организма на попытку внедрения в его генетический и ценностный код чуждых посторонних систем, с данным организмом не совместимых, способных лишь паразитировать на нем и разрушать его. С этой точки зрения пресловутая черта оседлости в царской России представляла собой отнюдь не репрессивную, "юдофобскую" санкцию, но способ ограждения коренных народов империи от этого нежелательного и объективно (независимо от намерения) разрушительного внедрения. Меру, если угодно, предотвращения и пресечения именно антисемитизма.
Василий Витальевич различал три типа антисемитизма: (1) биологический или расовый, (2) политический или, как иногда он говорил, культурный, (3) религиозный или мистический.
"Антисемистом я стал на последнем курсе университета, - вспоминал Шульгин в своей книге "Что нам в них не нравится". - Мой антисемитизм был чисто политического происхождения. Еврейство завладело политической Россией. Мозг нации оказался в еврейских руках и привыкал мыслить по еврейской указке".
Именно ощущение опасности для "мозга нации", для национальной культуры и самосознания (так называемое "еврейское засилье") лежит, по мнению Василия Витальевича, в основе политического или культурного антисемитизма.
Вопрос даже глубже, не в одном "засилье". Вопрос в различии двух мироощущений, двух жизнепониманий, когда, как сказано выше, одна традиция может внедриться в другую лишь путем ее разрушения.
"Я вполне себе представляю еврея, который совершенно проникся русской культурой: подобно Айхенвальду бредит русской литературой, подобно Левитану влюблен в русский пейзаж, подобно Антокольскому заворожен русской историей. И все же этот еврей, вся душа которого наполнена русской культурой, будет разрушать действительно русскую силу, эту культуру создавшую и создающую. Будет разрушать, ибо эта сила ему стоит поперек дороги, той дороги, которая в его самых сокровенных мыслях русская, а на самом деле еврейская".
Это тоже из книги 1929 года, а много лет спустя, летом 1971 года, мы перечитывали с Василием Витальевичем статью знаменитого художника Н. К. Рериха "Талисман", напечатанную ровно за полвека до того в парижской эмигрантской газете "Последние новости". Возник интересный разговор. Рерих писал в статье о том, что до революции, в царской России, "мы не знали, что такое антисемитизм". В Академии художеств, в Школе поощрения молодых художников было множество евреев (шли перечисления наиболее известных: Анисфельд, Бакст, Бенуа, Левитан…), и не возникало никаких проблем. Потому что была культура, было творчество. И кончал автор выводом: "антисемитизм начинается там, где кончается культура".
Шульгин слушал недоверчиво, морщился. Потом ехидно сказал:
- Ну, конечно… Там, где кончается черта оседлости… Пока, при царе, была, антисемитизма в России действительно не замечалось…
И продолжал думать вслух:
- Культура всегда - избирательность, предпочтение, вкус… А значит, нужны принципы отбора… умение отличить русское от нерусского, немца от еврея… Рерих должен был бы сказать наоборот: культура начинается с антисемитизма.
Улыбнулся собственному афоризму и уже снова серьезно:
- А может быть, он и прав… В каком смысле? Пока существует культура, есть Пушкин, Гете, Бетховен, - есть и какие-то критерии… А в эпоху вырождения и гибели культуры - падает вкус, появляются люди, способные путать Баха и Оффенбаха. Тогда возникают и подмены… сначала почти незамеченные…. И вытеснение подлинного поддельным… А отсюда - копящееся раздражение, противление, взрыв… Это то, что я назвал в своей книге: "зрелая карма".
Что касается непосредственно линии его политического поведения, Василий Витальевич писал о ней в своей книге так:
"В русско-японскую войну еврейство поставило ставку на поражение и революцию. И я был антисемитом.
Во время мировой войны русское еврейство, которое фактически руководило печатью, стало на патриотические рельсы и выбросило лозунг "война до победного конца". Этим самым оно отрицало революцию. И я стал "филосемитом". И это потому, что в 1915 году, так же как в 1905, я хотел, чтобы Россия победила, а революция была разгромлена.
Вот мои дореволюционные "зигзаги" по еврейскому вопросу: когда евреи были против России, я был против них. Когда они, на мой взгляд, стали работать за "Россию", я пошел на примирение с ними".
В гражданскую войну произошел новый "зигзаг". Шульгин пишет: "Как бы там ни было, факт налицо: в Белом движении участвовали только единичные евреи. А в Красном стане евреи изобиловали и количественно, что уже важно: но, сверх того, занимали "командные высоты", что еще важнее. Этого было достаточно для моего личного "зигзага". По времени он обозначился в начале 1919 года".
И опять обострение носило взаимный характер.
"В Киев летом 1919 года приезжал Бронштейн-Троцкий. Он выступил публично, сказав речь. Призыв Троцкого означал избиение русской интеллигенции.
И избиение произошло. Особенно при этом пострадал суд, которому, должно быть, мстили за дело Бейлиса. Безумцы! Ведь это киевский суд в конечном итоге оправдал Бейлиса. Разумные евреи должны были поставить памятник сему суду где-нибудь под Стеной Плача в Иерусалиме. А они вместо этого поставили киевский суд просто "к стенке".
Четвертая аксиома Шульгина (в 1917 году он назвал ее "аксиома совести") была им сформулирована так:
"Необходимо ввести борьбу в известные рамки. Следует пуще евреев бояться собственной совести. Эту последнюю ценность не следует предавать ни в коем случае, ибо это значило бы приносить Бога в жертву земным интересам. И между двумя голосами, голосом Божественным, который говорит через совесть, и голосом человеческим, которым грохочет государство или народ, в случае конфликта между сими голосами, нельзя отдавать предпочтение голосу человеческому. Я хочу сказать: то, что кажется тебе подлым, не совершай и во имя родины".
Пятая аксиома: беспощадность к себе. Шульгин не раз возвращался к этой мысли:
- Обрати внимание на себя. "Познай самого себя", - говорил Сократ. Начинай с себя…
Надо бить качеством. Конструктивный нееврей - объективный антисемит. Будьте на высоте: никогда не лгите и будьте ярки. Если каждый выжмет из себя все, что может, - еврейского вопроса не будет. Льва Толстого не заклюют никакие евреи… Но это трудно. Трудно быть всегда на высоте самого себя, как говорил Шаляпин…
До тех пор, пока мы сами не скажем: мы слабы, но давайте встанем, - надо признать свою слабость, как признавал Столыпин. Положение печальное, но нет такого положения, из которого нельзя было бы выйти с честью. Надежда есть… Но только надо быть беспощадным к самим себе. Как говорил Ницше: "Будьте жестоки". Надо уметь говорить себе жестокие вещи. Надо быть жестоким. К себе. К своему сыну. Керенский не хотел лить крови - и обратил все в "керенщину". Столыпин лил кровь - и удержал Россию.
С того времени как мы с Василием Витальевичем обсуждали названные аксиомы, прошло еще четверть века. В последние годы читатель много успел прочитать и узнать, что еще не могло войти в круг тогдашних рассуждений. В первую очередь я имею в виду статьи И.А. Ильина о русском национализме из переизданного недавно сборника "Наши задачи". Статьи написаны в 1950 году - через двадцать лет после книги "Что нам в них не нравится" и за двадцать лет до наших "аксиом".
Ильин, к примеру, пишет: "Национализм есть уверенное и сильное чувство, что мой народ тоже получил дары Духа Святого и творчески претворил их по-своему". Это довольно близко соответствует первой шульгинской "аксиоме".
Далее, по Ильину: из инстинкта национального самосохранения "должно родиться национальное единение, во всей его инстинктивной "пчелиности" и "муравьиности". В том-то и дело, и читатель уже знает, что не обязательно. Хуже того, как показал Шульгин (аксиома вторая), русский национальный инстинкт не может выражаться в "пчелиности". "Русский" и "пчелиный" - два разных типа национализма.
Видит Ильин также и "опасности и соблазны" национализма. "В первом случае национальное чувство прилепляется к неглавному в жизни и культуре своего народа (например, военная мощь, воля к расширению, которую Ильин не совсем правильно называет империализмом. - Н. Л.); во втором случае оно превращает утверждение своей культуры в отрицание чужой (шовинизм и мания величия)".
Но Ильин думал, что русский национализм свободен или, во всяком случае, может быть освобожден правильным религиозным воспитанием от этих недостатков. Шульгин 1917 года уверен, что никакой национализм принципиально от них не свободен.
…Однажды Василию Витальевичу снился сон. Снилось, будто в одном помещении, за "круглым столом" собрались националисты всех наций, всех мастей: "Союз русского народа", евреи-сионисты, литовские "лесные братья", немецкие реваншисты… Словом, "интернационал националов". Они отлично поладили и нашли общий язык.
По идее так и должно было бы быть. Ведь все в равной мере - националисты.
Увы, сладок был сон, но горько пробуждение. "Я вдруг ясно увидел, что подобный интернационал невозможен". Попробуйте литовцу прочесть из Тютчева: "Над русской Вильной стародавней", а чеченцу - из Пушкина: "Смирись, Кавказ, идет Ермолов". Приоритет национальных интересов "распирает" народы в разные стороны. Каждый, образно говоря, "торчит" другому поперек горла.
Значит, в дополнение к положительным, так сказать, аксиомам, такими же практически аксиомами являются и "парадоксы национального опыта".
Парадокс первый. Национализм есть самое жизненное, естественное и благородное начало в истории и в практической политике. И одновременно подлинный "благородный" национализм никогда на практике недостижим и в принципе невозможен - именно потому, что неосуществим "интернационал националов", гармония границ, юрисдикций, национальных интересов.
Парадокс второй. Невозможно провести отделительную черту, где и когда национализм вырождается в шовинизм, "чудовище с зелеными глазами" - агрессивное ограничительство по отношению к другим народам. Похоже, в большинстве реальных исторических случаев они слиты между собой неразличимо и неразлучно.
Третий парадокс. В связи с этим возникает у позднего Шульгина новый тезис. Подобно тому как человек (по Ницше) есть нечто, что нужно преодолеть, так и национализм (по Шульгину) есть нечто, что должно быть преодолено. Это не значит, что национализм реальный когда-либо в обозримом будущем будет преодолен. Но таково внутренне его задание и движущая сила: за самоопределением всякой нации грядет самоопреодоление всякого национализма. Мыслительный скальпель Шульгина проникает здесь, кажется, глубже, чем у И. Ильина. К тому же Василий Витальевич знает и указывает (фактически, а не в теории) и самые пути преодоления.
Я говорю это не к тому, чтобы сталкивать лбами двух великих пророков национализма. Хочу лишь отметить, что, говоря о национализме Ильина и Шульгина, всегда необходимо поверять поэтический восторг одного аналитическим скепсисом другого.
Но мы говорили и о путях преодоления. История знает их два, противоположных, - масонство и империя. Здесь и там - апелляция от нации к человечеству. Но…
Масонство растворяет национализм в вязком демократическом студне вне- и наднациональных образований: Лига Наций, ООН, ЮНЕСКО, МВФ, Европарламент, восьмой член семерки…
Империя, напротив, гармонизирует, организует и преображает торчащие в разные стороны кристаллы национализмов в единое религиозно-осмысленное и санкционированное целое.
Там - увеличение "степеней свободы" до полной бесформенности и бескостности - для последующего подчинения обезличенного, безнационального человечества "мировому правительству".
Здесь, в Империи, - священное преемство власти, традиций и авторитета, духовная иерархия живого многонационального исторического организма.
Сам Шульгин, скажем прямо, был вполне чужд тютчевско-леонтьевской имперской магии. В последние годы он считал даже возможным признать, что идея "мирового правительства" имеет "большое будущее". Критически относился к восторженно им когда-то воспринятому столыпинскому лозунгу Великой России…
Что делать, шли годы… А мысли, как сказал бы Розанов, - мысли могут быть разными…
Весьма критически Василий Витальевич относился к дореволюционной правой печати.
"Я с ними имел дело… Они совсем не заботились об увеличении тиража. Зачем это? Тратить бумагу? Сознательно печатала скучнейшие газеты…"
Выделялись, по его словам, из этого серого потока немногие:
- "Курская быль" марковская… "Земщина" иногда печатала интересные вещи… "Знамя" - может быть, и талантливое, скорее крикливое… но такое… крайне-крайне-крайне… (Имеется в виду газета "Земщина", которую издавал "Союз русского народа", возглавлявшийся Н. Е. Марковым-2-м, "Русское знамя", которую издавал А. И. Дубровин - глава другого, конкурирующего, "Союза русского народа".)
Позже из эмигрантских газет Шульгин выделял "Возрождение", в котором одно время сотрудничал, и милюковские "Последние новости".
- "Последние новости" были интереснее, живее. Евреи умеют делать газеты. Хотя Гукасов (издатель "Возрождения") платил хорошие гонорары, но… у "них" там (то есть в "Последних новостях". - Н. Л.) писал этот… Саша Черный… и всякие такие забавные…
Или из другого разговора:
- Правые? Националисты? Ох, не говорите мне о них. Вот, например, какое-нибудь заседание в клубе националистов на Литейном длится, - я там, кстати, жил одно время, там было очень удобно, - длится до часу. Кончается заседание. Мороз дикий… Какой-нибудь корреспондент левых газет, студент, бегает на морозе. В переднюю его не пускают… Просит сказать: "Что же там у вас было?" И говоришь, из сострадания. На другой день появляется несколько строк где-нибудь в "Речи" (еврейско-кадетская газета). В "Новом времени" - ничего… Вот и получается, что (евреи) добросовестней. Они, конечно, могут клеветать на своих политических противников, но свое дело они ведут честно.
"Старику снились сны". Почти по Хемингуэю… Но Старику в самом деле почти каждую ночь снились удивительные сны. Не оставляла Марийка… Приходила первая жена, Екатерина Григорьевна… Вдруг приснится зачем-то лжецаревна Анастасия - самозванка ХХ века, появившийся в двадцатых в Европе призрак расстрелянной дочери царя: прикажет писать ей письма "на реку Пост" (французское Poste res (tante) - до востребования).
Старик не гнал своих ночных гостей, как не отказывал никому из дневных. Аккуратно досмотрев сон, он тотчас вставал и записывал его, помечая дату, - более чем полувековой писательский инстинкт…
"Давно.
Ленин приснился посреди огромного поля… Такого серого поля, как лука за тучами… Это часто бывает в снах. Без теней…
Я ему говорю: "Как вам не стыдно… ведь столько кулаков… Что вы сделали с кулаками? Это же цвет крестьянства… А вы их в Сибирь загнали… И они идут…"
Он спросил: "В каком направлении?"
Я показал рукой. И он побежал, как сумасшедший… Их возвращать…"
Другой сон, и тоже еще из 50-х. Им Шульгин закончил свою рукопись "Опыт Ленина", написанную по "заказу" Владимирского КГБ: