Вспоминаю, как в феврале 1978 года Брежнев говорил: "Знаешь, товарищи решили наградить меня орденом "Победа". Я им сказал, что этот орден дается только за победу на фронте. А Дмитрий Федорович (Устинов), да и другие, убедили меня, что победа в борьбе за мир равноценна победе на фронте". С подачи К. У. Черненко, в том же 1978 году была предложена генсеку третья Звезда Героя Советского Союза.
Трудно бывает устоять от соблазнов, которые предоставляет власть. Когда я слушал предвыборные дискуссии кандидатов в депутаты всех уровней, их обвинения властям предержащим в создании особых привилегий, стяжательстве, отрыве от народа, я внутренне улыбался. Все это было мне знакомо. Как только будет завоевана под любым флагом, в том числе и демократическим, власть, забудутся пылкие популистские выступления и обвинения в адрес "бывших" и постепенно все вернется "на круги своя".
К сожалению, низка политическая культура не только народа, но и избранных депутатов. К тому же гласность в большинстве случаев остается односторонней и служит данному моменту. Да и нет каких-то ограничителей, которые позволяли бы сдерживать человеческие слабости.
Я хотел бы ошибиться, но жизнь, увы, подтверждает сказанное. Уже начинают распределять места, высокие зарплаты, квартиры, дачи, поездки за рубеж.
Брежнев первые годы жил на скромной даче в Заречье. Каково же было мое удивление, когда, приехав к нему после его возвращения из отпуска, я увидел на месте скромного деревянного дома большую мраморную дачу с зимним и летним бассейнами, большой столовой, красивым интерьером. Но первое время и в этом дворце Брежнев оставался прежним Брежневым - активным, с чувством юмора, в принципе добрым человеком. Он чутко прислушивался к советам своих товарищей, помощников и консультантов. Понимая, что ему необходимо укрепить свой авторитет не –только внутри страны, но и за рубежом, он начал активно и весьма успешно заниматься внешней политикой. Он очень гордился заключением Московского договора с ФРГ, положившего начало новым взаимоотношениям в Европе. Чувствовалось, что он переживал, что не получил Нобелевской премии мира вместе с В. Брандтом . Не знаю, правда ли то, что он сам отказался от премии, или нет, но это звучало в его разговорах с нами.
Как-то мы вместе с ним и его лечащим врачом Родионовым сидели на даче за чаем. Зашел разговор о ситуации, которая возникла вокруг В. Брандта. С воспоминаний о ФРГ Брежнев вдруг перешел на тему о Нобелевской премии: "Как мог я ее принять, когда всему народу мы заявили, что во главе комитета находятся ярые антисоветчики, преследующие свои цели по подрыву социалистического лагеря. Вспомните, что писалось и говорилось о Пастернаке. Он отказался от премии, не поехал на ее вручение. Как бы я выглядел в глазах народа, если бы такую премию принял?"
Жизнь как будто бы улыбалась советскому лидеру. Победив в борьбе за власть, укрепив свое положение внутри страны, он активно и успешно вышел на внешнеполитическую арену. Беспрепятственный ввод войск в Чехословакию показал его силу и сделал его признанным главой социалистического лагеря.
У него было особое "чутье" на талантливых и умных советников. Именно они определили в конце 60-х - начале 70-х годов активную внешнеполитическую деятельность, которая привела к укреплению связей с Францией, ФРГ, США. Наконец, она выразилась в ряде документов, открывших новую эпоху в отношениях Востока и Запада, - ОСВ-1, ОСВ-2, договор по противоракетной обороне, Хельсинкское соглашение, которое венчало эту деятельность и было последним брежневским достижением, после которого началась серия ошибок и просчетов.
Но это было уже, можно сказать, без Брежнева, который только подписывал бумаги, не оценивая их содержания. Я помню милую, дипломатичную и мягкую по характеру Галю Дорошину, которая привозила из ЦК КПСС от Черненко большую кипу документов и пальцем показывала Брежневу, где надо поставить подпись.
Однажды в конце 70-х годов, при очередной встрече с Андроповым, зашла речь о выходе из состава группы советников одного из давних ее членов, участвовавших в подготовке документов съездов партии, выступлений Брежнева. "Знаете, что он мне заявил, - сказал Андропов, - что он не может работать, если сегодня внешнюю политику определяет Галя Дорошина". Смысл был понятен - внешнюю политику формируют все, кроме Генерального секретаря и группы его советников.
Я согласен с Г. А. Арбатовым, что Брежнев даже не представлял, что происходит в Афганистане. Он просто не мог этого сделать в силу болезни и передоверил все решения своему ближайшему окружению.
В начале же 70-х годов, когда склероз мозговых сосудов и успокаивающие средства, которые начал принимать Брежнев, еще не привели к (тяжелым изменениям и потере способности к самокритике, советский лидер завоевывал все большую и большую популярность за рубежом.
Он очень умело выдавал за свои идеи, которые вырабатывались и предлагались его окружением. Участвуя почти во всех его поездках за рубеж, я, да и все, кто бывал в этих поездках, видели, как, ведя переговоры, он боялся оторваться от подготовленного материала. Вначале он пытался это скрывать, а в дальнейшем, не стесняясь, просто читал подготовленный текст. При всем при том меня удивляло колоссальное почтение, которое не только высказывали, но и подчеркивали при визитах главы государств. Тот же В. Жискар д'Эстен на первой встрече в декабре 1973 года в Рамбуйе проявлял максимум внимания к стареющему советскому лидеру.
Во время этого визита произошел эпизод, который не часто встречается в дипломатической практике. В конце переговоров В. Жискар д'Эстен устроил вечером в Рамбуйе обед в честь Брежнева в узком кругу. Пользуясь выдавшимся свободным временем, я принял приглашение помощника Громыко, В. Г. Макарова, и других сопровождавших лиц поужинать в ресторане, находившемся в гостинице в 500 метрах от замка Рамбуйе. Со мной в поездках всегда был мультитон, через который охрана Брежнева в любое время могла со мной связаться. В ходе ужина с прекрасной французской кухней раздался зуммер мультитона и меня срочно попросили в замок.
Первая мысль была: что-то случилось с Брежневым, хотя я и оставил его в прекрасном состоянии. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что вызывают меня не к Брежневу, а к министру иностранных дел Франции Сованьяргу. Французская сторона была так уверена в состоянии здоровья своих молодых руководителей, что даже не установила в замке обычного медицинского пункта. Кстати, машина скорой помощи, вызванная окружением французского президента, прибыла в замок только через 40 минут. Что произошло за обедом, мне трудно сказать, знаю только, что Сованьярг в конце обеда потерял сознание и его перенесли в один из кабинетов. Самое смешное, что, когда наши представители привели меня к этому кабинету, французская охрана сказала, что без распоряжения президента меня в кабинет пустить не могут. "А если Сованьярг умрет?" - спросил я. Охрана только развела руками. Наконец кто-то побежал к д'Эстену и, естественно, разрешение было получено.
Осмотрев Сованьярга, сделав электрокардиограмму, я убедился, что ничего страшного нет, что это обычный обморок, связанный с переутомлением и волнением. Действительно, после введения ряда лекарств Сованьярг почувствовал себя хорошо и я передал его приехавшим французским врачам.
Как обычно в поездках, я зашел к Брежневу, спросил, как самочувствие, и рассказал о случившемся. Брежнев высказал сожаление и сказал: "Смотри-ка, молодой ведь человек, а как слаб. Такой нагрузки не выдерживает". Причем в его словах я слышал подтекст: "Видишь, и молодые не выдерживают, а что ты хочешь от меня?"
Он искренне верил в необходимость сохранения мира и четко представлял, что это чаяние советского народа, пережившего трагедию второй мировой войны. Часто вспоминая военные годы, он искренне говорил, что надо сделать все, чтобы наши внуки никогда не познали ужасов войны.
Другое дело, что, как и все руководители старшего поколения, он исходил из необходимости добиваться мира с позиции силы. Его принципы где-то можно сравнить с принципами М. Тэтчер, ратовавшей за сохранение ядерного потенциала как гаранта мира. Воспитанный на догмах коварности "капитализма", выжидающего подходящего момента для уничтожения СССР любыми средствами, пережив уроки двух первых лет Отечественной войны, когда страна оказалась неподготовленной из-за веры в договор с Германией, он активно поддерживал тех, кто выступал за превосходство страны в вооружениях, и в первую очередь - Д. Ф. Устинова. Несомненно, он очень много сделал для создания самых мощных вооруженных сил в мире и самого большого ядерного потенциала. Все они, руководители того времени, понимали экономические сложности, которые переживала страна, и, несмотря на это, открывали "зеленую улицу" военно-промышленному комплексу. Брежнев часто говорил: "Народ нас поймет, за мир надо платить". Сейчас, если судить по выступлениям прессы, некоторых государственных и политических деятелей, видим: не во всем был прав Брежнев - народ этого не понял.
Значительно позднее, в 1981 году, участвуя в Движении врачей за предотвращение ядерной войны, по просьбе Андропова я изложил ему наши данные о возможных последствиях ядерной войны и принципах Движения. Умница Юрий Владимирович понимал, что гонка ядерных вооружений ведет в тупик и в конце концов разоряет страну, но переступить сложившийся стереотип представлений, да еще имея своим другом Д. Ф. Устинова, он не мог. "Почему американцы первыми не идут на разоружение, почему это мы должны начинать? Учтите, - продолжал он, - разговаривают только с сильными. Но в принципе вы правы, и ваши идеи с общечеловеческих позиций надо поддерживать". Я пошутил: "Удивительные вещи творятся в мире: председатель КГБ разделяет наши идеи, самый богатый капиталист мира Рокфеллер выделяет деньги ни проведение первого конгресса врачей, выступающих за ядерное разоружение. Если исходить из этих фактов, то в принципе вы стоите на одинаковых позициях. Так что же вам мешает собраться и покончить раз и навсегда с ядерным оружием?" Вместо ответа Андропов вспомнил эпизод из кинофильма С. Эйзенштейна "Иван Грозный": "Помните, когда венчали молодого Ивана на царство, боярское окружение говорило, что ни Европа, ни Рим его не признают. Слыша эти разговоры, представитель иезуитов, стоявший в стороне, вслух рассуждает: "Сильный будет - все признают". Так вот, этот принцип исповедуют американцы и мы. И никто из нас не хочет становиться слабее".
Надо подчеркнуть, что эту позицию разделяли многие. Вспоминаю, как нарушился заранее проштампованный вечер в Георгиевском зале Кремля, посвященный 75-летию Брежнева, когда вдруг из-за стола поднялся и вошел в президиум один из организаторов создания первой советской атомной бомбы Е. П. Славский . Человек неуемной энергии и организаторского таланта, работавший в 80 лет так, что ему могли позавидовать молодые, он в значительной степени обеспечил успех в создании мощного ядерного потенциала страны. Подняв бокал с коньяком, он предложил тост за то, что, благодаря Брежневу, СССР не только сохранил, но и приумножил свое положение как сверхдержава. Конечно, он, как и другие, смотрел на понятие "сверхдержава" со своих позиций, позиций мощного военного потенциала. Тост понравился Брежневу, и он на следующий день говорил: "Смотри-ка, какой молодец Ефим Павлович, а ведь ему далеко за 80".
Надо сказать, что резкие антисоветские выступления некоторых американских политических деятелей, призывы к разговору с Советским Союзом с позиции силы способствовали только одному - укреплению мнения руководства страны в необходимости наращивания военного потенциала, в правильности избранного курса на силовое противостояние. Возник замкнутый круг гонки вооружений, в котором ни одна страна не хотела уступать и не верила другой.
Говорят, что афганская война сорвала процесс потепления, зарождавшегося доверия и начавшегося ограничения гонки вооружений. Я не дипломат, и мне трудно оценивать ход внешнеполитических процессов, но помню, как в июне 1979 года, до начала войны в Афганистане, после подписания соглашения по ОСВ-2, Брежнев сказал: "Картер - человек неплохой, но слабый. Не дадут ему ничего сделать. Много сил в США, которые никогда не согласятся с разоружением". Так и получилось с ратификацией ОСВ-2.
В том же году, выступая в Берлине, Брежнев под влиянием своих советников предложил сократить численность ракет средней дальности. В марте 1979 года было заявлено, что СССР не применит первым ядерное оружие. Как известно, ответа не было, и это как бы подтверждало агрессивность США.
Ни в американской, ни в советской дипломатии конца 70-х годов не нашлось человека, который бы попытался разорвать порочный круг недоверия и гонки вооружений. Советская дипломатия, как выразился один из советников Брежнева, начала действовать по принципу "нет", а не по принципу "давайте подумаем и найдем компромисс".
На Западе, в различных аудиториях, и особенно на пресс-конференциях, меня нередко спрашивали: "Как вы решились выступить одним из организаторов Международного движения врачей за предотвращение ядерной войны? Многие идеи, высказанные вами в тот период, - бесперспективность гонки ядерных вооружений, запрещение испытаний ядерного оружия, невозможность победы в ядерной войне, а значит, бесперспективность гражданской обороны - шли вразрез с официальной линией. Как воспринимали ваши пациенты, руководство страны, этот, в определенной степени, "бунт" лечащего врача?" Другие говорили, что это строго продуманная акция Кремля, рассчитанная на раскол американского общества. Как будто то же самое нельзя было сказать в отношении советского общества! Кроме того, роль, подобная моей, была предложена лечащему врачу президента США Р. Рейгана, который, однако, отказался участвовать в движении, видимо, пытаясь, если следовать логике подобных заявлений, сохранить единство советского общества. Выступать с оригинальными высказываниями мне позволяло мое положение врача, в котором нуждались и Брежнев, и Андропов. Но я уверен, что не только это. И тот и другой (первый - в меньшей степени, второй - с продуманных аналитических позиций) внутренне соглашались с идеями, которые питали наше движение. Ни тот ни другой ни разу в личных беседах, да и в публичных заявлениях, не выступали ни против движения врачей, ни против меня лично. Более того, вспоминаю случай, который имел место в связи с моим выступлением в Верховном Совете СССР летом 1981 года с призывом прекратить гонку ядерных вооружений.
Как всегда было в те годы, от меня заранее потребовали в ЦК копию моего выступления. В нем не было каких-то "революционных" идей, а просто излагались принципы, которых придерживались врачи в движении, выступающем против гонки ядерных вооружений. "Необычен" был стиль выступления - в нем отсутствовали выражения типа "американский империализм" и т.п. Каково было мое удивление, когда из отдела, руководимого Б. Н. Пономаревым , мне вернули мое выступление с поправками, которые придавали ему традиционно глупый стиль. Мне не хотелось вмешивать в эти дела Брежнева, и я позвонил Черненко. Выслушав мое заявление, что с таким текстом я выступать не буду и пусть выступает тот, кто правил, Черненко ответил, что он разберется и позвонит. Действительно, минут через 30 раздался звонок и всегда спокойный Константин Устинович сказал с некоторым раздражением: "Знаешь, я говорил с Сусловым. Ты же его знаешь - он на все всегда говорит: "А так не было". То же сказал и о твоем выступлении. Мой совет - не обращай внимания и выступай так, как считаешь нужным".
Так я и сделал. Не знаю, произвело ли впечатление мое краткое выступление на депутатов, помню лишь, что многие подходили и говорили, что это что-то новое в Верховном Совете (почему-то запомнил нашего замечательного танцора и балетмейстера М. Эсамбаева). Все это было прекрасно, но какова будет реакция руководства, что скажет Суслов, который, мягко говоря, меня недолюбливал? В перерыве мне позвонил Андропов и сказал: "Когда закончилось заседание, Леонид Ильич сказал в кулуарах присутствующим там членам Политбюро: "Лучше всех выступил Чазов". Этого было достаточно, чтобы больше никто не вмешивался в тексты моих выступлений.
Второй случай связан с приемом Брежневым в декабре 1981 года делегации Папской академии наук, которая должна была вручить одновременно ему и Р. Рейгану послание этой академии с предложением о прекращении гонки ядерных вооружений. Возникла не раз встречавшаяся в те годы ситуация, связанная с вопросом, принимать или не принимать делегацию, а главное - на каком уровне принимать. Помощники и советники Брежнева гадали - примет Р. Рейган делегацию или не примет? То, что придется принимать делегацию представительной и авторитетной Папской академии наук, сомнений не было. Но надо ли делать это самому Брежневу? Кстати, в последующем делегацию международного движения "Врачи мира за предотвращение ядерной войны" принимал не Председатель Президиума Верховного Совета СССР, а его заместитель В. В. Кузнецов . В конце концов все сошлись на том, что принимать делегацию должен Брежнев. Но в те годы он почти не работал, и все реже и реже удавалось не только уговорить его на встречу с тем или иным государственным деятелем или делегацией, но и подготовить к этой встрече. Трудно было переоценить значение официального представления полученных нами материалов правительствам различных стран мира и, в первую очередь, США и СССР. Доклад же Папской академии, в составлении которого принимали участие и наши представители, базировался в основном на научных материалах, полученных Международным движением врачей за предотвращение ядерной войны.
Естественно, что при очередном моем приезде к Брежневу на дачу, выбрав момент, когда он достаточно четко мог обсуждать различные проблемы, я напомнил ему о визите делегации Папской академии и желательности встречи с ней. К моему удивлению, он не заворчал, как обычно на своих помощников, не дающих ему покоя, а, наоборот, сказал, что эта встреча полезна и даст ему возможность еще раз высказать свои предложения о мире, который так нужен прежде всего советским людям: "Ведь 36 лет нет войны, такого еще не было в истории России". И повторил то, что уже неоднократно высказывал: "Я уверен, что, спроси каждого из наших людей, готов ли он отдать последний рубль ради мира, каждый ответит согласием. Мы сильны, и это сохраняет мир. Но вы правы. Надо, конечно, договариваться с американцами, надо что-то делать с ракетами, ядерными бомбами. Мы ведь это и пытались делать вместе с Р. Никсоном. Неужели ты думаешь, что мы не понимаем, что защита мира сегодня - это десятки миллиардов, которые пошли бы на нужды народа? Но ты же слышал, что говорит Р. Рейган и некоторые его помощники. Ваши рассказы об ужасах ядерной войны никак на них не действуют. А в принципе, хотя многие наши и не понимают вас (он, конечно, говорил не о простых советских людях, а о руководстве), но вы делаете хорошее дело".