Операция, продолжавшаяся около 6 часов, проводилась в Институте сердечно-сосудистой хирургии, где был накоплен наибольший в СССР опыт лечения таких больных. Вместе с американскими коллегами в операции участвовали и советские специалисты, в частности, профессор А. Покровский. Вряд ли в этой книге надо описывать технические проблемы операции, во время которой был наложен тканевой дакроновый трансплантант, созданный де Бекки, обеспечивающий шунтирование из брюшной аорты в обе наружные подвздошные артерии. Меня удивляли спокойствие, уравновешенность и четкий ритм работы де Бекки. В ходе операции, когда у меня, по словам окружающих, волевого человека, нервы были напряжены до предела, он вдруг оборачивается ко мне и говорит как будто бы о какой-то мелочи: "Знаешь, Юджин, у Келдыша калькулезный холецистит, и, наверное, чтобы не возникло послеоперационных осложнений, лучше желчный пузырь удалить. Ты не возражаешь?"
Понятна была логика американского хирурга, с которой нельзя было не согласиться. Но я представил на его месте некоторых наших хирургов и подумал, сколько было бы шума, разговоров, споров, крепких выражений, прежде чем они решились бы выполнить фактически вторую операцию.
Операция прошла благополучно, и с непередаваемым чувством честно выполненного долга американские и советские медики вместе пили кофе с коньяком, оживленно комментировали ход операции и сфотографировались на память. По сей день у меня висит эта фотография, символизирующая интернационализм и дружбу врачей, а для меня еще и память о трудном и сложном периоде моей врачебной жизни.
Руководство страны выразило и американским хирургам, и нам, советским врачам, признательность за спасение Келдыша. Для меня же важнее, чем эта благодарность, было видеть Келдыша возвратившимся в свой кабинет президента АН СССР.
К сожалению, его дальнейшая судьба была трагична. С точки зрения заболевания, в связи с которым проводилась операция, он чувствовал себя превосходно. Однако начавшийся еще до операции психологический срыв перерос в тяжелейшую депрессию с элементами самообвинения. Несмотря на просьбы и уговоры руководства страны, он категорически поставил вопрос об освобождении его от должности президента Академии наук. Не раз он говорил нам, врачам, что наделал много ошибок и в жизни, и в работе. Все эти самообвинения были плодом его тяжелого психологического срыва. Переговоры об отставке тянулись довольно долго, но в конце концов в мае 1975 года Келдыш оставил свой пост. После этого он стал спокойнее, жизнерадостнее, уменьшилась депрессия.
Так продолжалось три года. Июнь 1978 года был необычно жарким в Москве. В воскресенье 24 июня, воспользовавшись свободным днем, я уехал к себе на дачу. Солнце пекло неимоверно, стояла духота, которая обычно бывает лишь на Черном море, в Сочи. К этому времени я уже привык к неожиданным телефонным звонкам, которые несли неприятности, сложнейшие ситуации, срочные вызовы и тяжелое нервное напряжение. Так было и тогда, 24 июня, когда дежурный позвонил и сообщил, что случайно в гараже, на даче, в своей автомашине обнаружен угоревший от выхлопных газов машины с работающим вхолостую мотором М. В. Келдыш. Известный в медицине феномен "калифорнийского" отравления угарным газом в собственном гараже. Келдыша случайно обнаружил его большой друг и сосед по даче академик В. А. Кириллин.
При первой же встрече я спросил его: "Владимир Алексеевич, вы не помните, двери гаража были открыты или закрыты?" Подумав, он ответил: "Они были прикрыты".
Приведу еще один эпизод. Сложная политическая и медицинская ситуация сложилась в стране летом 1983 года в связи с болезнью Ю. В. Андропова. Прогрессирующее заболевание почек, которое нам удавалось компенсировать более 16 лет, привело, как мы и ожидали, к прекращению функции почек и развитию хронической почечной недостаточности. Мы вынуждены были перейти на проведение гемодиализа - периодическое очищение крови от шлаков, которые почти не выводились из организма. В "кремлевской" больнице в Кунцеве, называвшейся Центральной клинической больницей, были оборудованы специальная палата и операционная для проведения этой процедуры. Дважды в неделю Андропов приезжал для проведения гемодиализа. Ситуация была непредсказуемой во всех отношениях.
Получив власть, Андропов, создавший в принципе новую всесильную и всезнающую систему КГБ и знающий в связи с этим истинное состояние страны, начал проводить политику, которую поддерживало большинство населения.
В то же время существовала политическая группировка, формировавшаяся вокруг К.У.Черненко, которая почему-то считала, что власть по праву должна была принадлежать им. Вот почему они пристально следили за состоянием здоровья Андропова. Не меньшее внимание этому вопросу уделяли секретные службы различных стран, которых интересовал вопрос стабильности нового руководства.
Андропов говорил мне, что с этой целью пытаются использовать любые сведения о нем - от официальных фотографий и киносъемок до рассказов встречающихся с ним лиц о его речи, походке, внешнем виде.
Андропов знал возможности заочных консультаций, потому что по его просьбе мы проводили подобное изучение состояния здоровья Мао Цзэдуна и Чжоу Эньлая , и представленные нами заключения о прогнозе полностью подтвердились. В связи с этим были предприняты все меры, которые свели бы на нет или, по крайней мере, к минимуму утечку информации.
В лечении Андропова участвовали профессора Н. А. Лопаткин , Г. П. Кулаков, Н. Н. Малиновский , В.Д.Федоров и другие, которые были не только ведущими специалистами в данной области, но и могли сохранять конфиденциальность полученных данных. В этой обстановке секретности и перестраховки от утечки информации Андропов однажды, в присущей ему в наших отношениях мягкой вежливой манере, поставил вопрос - а не пригласить ли кого-нибудь из ведущих зарубежных специалистов в области заболевания почек и гемодиализа к нему для консультации? Причем тут же добавил, что полностью доверяет советским специалистам, но "ум - хорошо, а два - лучше".
В отличие от многих других врачей, я никогда не страдал "профессорскими" амбициями и всегда старался в решении медицинских вопросов опираться не только на свои знания и опыт, но и на опыт моих коллег. Кроме того, для меня всегда были святы просьбы пациентов, особенно находящихся, как было в данном случае, в критическом состоянии. Вот почему я не возражал против приглашения зарубежного специалиста, но просил, чтобы была обеспечена конфиденциальность консультации и данных о здоровье Андропова. Андропов, видимо, уже обсуждал этот вопрос со своим окружением, потому что буквально через несколько дней от доктора В. Степанова, работавшего в миссии СССР при ООН в Нью-Йорке, поступило предложение пригласить на консультацию профессора А. Рубина - руководителя почечного центра Нью-Йоркского госпиталя, являющегося базой медицинского факультета Корнелльского университета.
У меня к тому времени было немало друзей в этом университете. Здесь работали близкие мне Т. Купер, А. Розенфельд, Д. Лара и, кроме того, целый ряд знакомых. Однако я никогда до этого не встречался с Альбертом Рубиным и знал его лишь по литературе. Насколько я понял, соответствующие советские секретные службы не располагали достаточными сведениями о Рубине кроме того, что он консультировал канцлера Австрии Б. Крайского. Они настолько спешили с консультацией, что целиком доверились мнению В. Степанова. Однако, на всякий случай, приглашение А. Рубину приехать в Москву пошло не по официальной линии, а через его коллегу и знакомого, профессора Н. Лопаткина.
Так летом 1983 года мне посчастливилось познакомиться, а затем и подружиться с замечательным ученым и врачом А. Рубиным, с его женой и ближайшим помощником Кэрол. В этой семье меня поразили не профессиональные медицинские знания (я встречался со многими видными учеными), а какая-то трудно передаваемая словами атмосфера интеллигентности, доброжелательности и честности.
Именно эти черты и профессиональная честность проявились в ситуации, связанной с участием А. Рубина в решении некоторых вопросов лечения Андропова. Ни один из визитов А. Рубина в Москву (второй состоялся в январе 1984 года) не стал предметом обсуждения в прессе или каких-то разговоров и дискуссий в американских кругах. А. Рубин сохранил полную конфиденциальность полученных данных, хотя и подвергался искушению сделать своеобразную рекламу на участии в лечении Андропова.
Диагноз и принципы лечения Андропова были предельно ясны. Подагра, которой он страдал несколько десятилетий, привела к полной деструкции обеих почек и полному прекращению их функции. Андропов, его окружение, в основном руководство КГБ, ставили вопрос о возможной пересадке почек. По мнению советских специалистов, это было невозможно и нецелесообразно, а учитывая состояние Андропова, выраженные атеросклеротические изменения сосудов, и опасно. Вот почему первый вопрос, который был поставлен перед А. Рубиным, был вопрос о возможности пересадки почек. Причем окружение Андропова просило, чтобы консультация проходила без участия советских специалистов, которые, по их мнению, могли оказывать определенное "психологическое", "коллегиальное" давление на А. Рубина в оценке состояния и рекомендациях методов лечения. Я понимал, что эта просьба исходит от Андропова, и просил А. Рубина быть предельно откровенным и беспристрастным. Мне понравилось, как он держался во время консультации - общительный, вежливый, очень пунктуальный и в то же время с чувством достоинства, присущим специалистам высокого уровня. Он полностью подтвердил правильность тактики лечения, избранной советскими специалистами, и отверг возможность пересадки почек.
Консультация А. Рубина имела большое значение для нас, так как сняла в определенной степени напряженность, связанную с постоянными вопросами представителей КГБ: все ли делается для Андропова, правильно ли его лечат? Представьте себя на месте профессоров, участвующих в консилиуме, на котором присутствуют представители КГБ, фиксирующие все, что на нем говорится.
Консультация А. Рубина произвела впечатление и на Андропова, который после нее успокоился и начал активно работать в силу своих возможностей. Взволнованы были и А. Рубин с женой, которые, хотя и понимали, что неожиданное приглашение в Москву - не простой визит в клинику профессора Лопаткина, но не предполагали, что окажутся в такой сложной и волнующей ситуации. Рубин категорически отказался от какого-либо гонорара. Андропов, однако, настоял, чтобы он принял в дар картину известного советского художника А. Шилова. Надеюсь, что эта картина в доме Рубиных напоминает им не только о необычной консультации, но и о друзьях, которых они приобрели в Москве.
Было три различных по значимости, времени, обстоятельствам и последствиям эпизода из моей жизни, когда мне пришлось работать рука об руку с американскими коллегами, оценить не только их профессиональные знания, но и их прекрасные человеческие качества.
Договор между СССР и США в области медицины был лишь одним из проявлений того активного политического, дипломатического и межгосударственного сотрудничества, которое началось после первого визита Р. Никсона в Москву в 1972 году. Оценить уровень и глубину нарождавшегося сотрудничества мне довелось во время официального визита Л. И. Брежнева в США, состоявшегося в июне 1973 года. Что бы ни говорили, но эта поездка была своеобразным триумфом Брежнева. И не только в связи с подписанием в эти годы таких важнейших политических документов, как ОСВ-1, договор о противоракетной обороне и т. п., но и с тем, что своей простотой, доброжелательностью он пытался изменить представление простых американцев о советских лидерах, о политике СССР.
Насколько это удалось, судить трудно. Казалось, что наступает новая эра в отношениях между СССР и США. Объятия и поцелуи Никсона и Брежнева были призваны символизировать ее начало, начало неразрывной дружбы американского и советского народов. Но все мы помним, что этого символа хватило лишь на 5 лет. А в 1973 году казалось, что нет ближе друзей, чем американские и советские руководители. Р. Никсон приглашает Л. Брежнева к себе на ранчо в Калифорнию, в свою очередь Л. Брежнев приглашает Р. Никсона к себе на дачу в Крым.
Во время визита Брежнева в США меня не покидало ощущение какой-то необычной "семейной" обстановки. Летим мы, небольшая группа сопровождающих Брежнева лиц, в Калифорнию, и я с удивлением вижу на борту официального президентского самолета двух подростков. Интересуюсь: "А кто это?" Мне отвечают: "По пути захватили с делегацией детей Г. Киссинджера". Во время официального обеда в советском посольстве в честь Р. Никсона ко мне подошел начальник охраны Брежнева генерал С. Антонов и сказал, что не знает, как выйти из необычной ситуации. В то время холостяк Г. Киссинджер пришел на прием в сопровождении известной кинозвезды и попросил нарушить "святая святых" дипломатических "раутов" - рассадку гостей и хозяев - таким образом, чтобы оказаться рядом с ней. Могу представить, что было бы в Москве, если бы министр иностранных дел СССР пришел на прием в американское посольство со знакомой иностранной актрисой. В США же все это воспринималось непринужденно и доброжелательно. Но верхом необычной "семейственности" оказался прием, который был дан в честь сотрудников КГБ охраной президента США.
Эта уникальная в своем роде встреча состоялась в Калифорнии в один из вечеров, когда Брежнев ужинал в доме Никсона. Брежнев не любил большого окружения в своих зарубежных поездках и безжалостно вычеркивал различных лиц из списков, представляемых его помощниками и МИД. В противоположность ему, помощники проявляли большую настойчивость в формировании групп сопровождающих лиц, обрастая в поездках стенографистками, машинистками, советниками, лицами из протокольного отдела и т. п. Шла борьба, которая чаще заканчивалась победой Брежнева. Крайне редко в поездках, в отличие от Н. С. Хрущева, его сопровождала жена. Это было связано не только с ее болезнью (она страдала тяжелой формой диабета), но и принципом, который исповедовал Брежнев: жена - это только домашняя хозяйка и мать семейства. Вот почему в Калифорнии, помимо охраны, оказалась лишь небольшая группа - 5-6 человек сопровождающих лиц.
Жили мы в небольшой, но очень уютной гостинице, недалеко от ранчо Никсона. Каково же было мое удивление, когда в своей комнате я обнаружил приглашение, в котором говорилось, что охрана Белого дома приглашает мистера Чазова на обед, который дается в связи с пребыванием в США группы работников КГБ, сопровождающих Брежнева. В назначенное время вместе с Л. М. Замятиным , тогда руководителем ТАСС, и членом коллегии МИД Г. М. Корниенко мы были у входа в ресторан, который охранялся солидным мужчиной. Проверив приглашения и документы, он любезно пропустил нас внутрь.
Это был ресторан в мексиканском стиле - как в интерьере, так и в обширном меню. Мы были первыми и единственными "гражданскими" лицами на этом обеде. Буквально через несколько минут после нас ресторан заполнился в основном молодыми, спортивного вида американцами и русскими. Царила непринужденная обстановка. Кто-то из высших американских чинов, учитывая отсутствие дам, предложил снять пиджаки, что вызвало большое радостное оживление. Эту реакцию я понял, увидев у большинства присутствующих, после того как они освободились от пиджаков, пристегнутое на ремнях оружие.
Прием шел под смех и гул оживленных голосов. В значительной степени этому способствовал известный артист-комик Ред Скелтон, которого американцы пригласили на эту встречу. Понимая, что большинство присутствующих русских не знают языка, он выступал с мимическими сценками. Что было в зале ресторана, когда он представлял дипломата, пришедшего на прием с оторванной пуговицей, или космонавта в открытом космосе! Все это создавало определенный настрой в зале, тосты следовали один за другим - за дружбу стран, народов, секретных служб.
Рядом со мной сидел один из руководителей советской разведки в США, которого прекрасно знали соответствующие американские службы. Слушая тосты, разговоры о дружбе, он сказал с некоторой долей иронии: "Остается только поднять тост за сотрудничество секретных служб".
Сколько таких, казалось, дружеских встреч американцев и русских на различных уровнях мне пришлось увидеть в последующие 5 лет. Сколько тостов на них было поднято за дружбу и сотрудничество. Сколько выпито водки и виски!
В 1973 году на пост министра здравоохранения и социального обеспечения США был назначен К. Уайнбергер. Мы довольно близко с ним познакомились во время его визитов в Москву и наших - в США. Он производил впечатление умного и дальновидного политика, общительного и приятного человека, по-доброму относящегося к нашей стране. Вспоминаю один из вечеров в Москве, когда мы, группа советских академиков и профессоров, встретились с делегацией американских медиков во главе с К. Уайнбергером. Это был прекрасный вечер близких по интересам и представлениям людей, ищущих пути к сотрудничеству и дружбе. По предложению одного из членов американской делегации, длительное время сотрудничавшего с советскими специалистами, Эгеберга, которого мы все любили за честность и прямоту, вечер закончился совместным пением американских и русских песен. Пел, обнимался и веселился вместе с нами и К. Уайнбергер.
Что же произошло буквально в течение нескольких лет? Почему, став министром обороны США, К. Уайнбергер стал врагом нашей страны? В чем причина такой метаморфозы?
Некоторые историки связывают виток "холодной войны" начала 80-х годов с афганскими событиями. Я не политолог, но мне кажется, что такой подход слишком упростил бы сложный процесс перехода от разрядки к конфронтации. Ведь и у США был подобный Афганистану комплекс - Вьетнам. А кроме того, нельзя забывать, что разрядка начала 70-х годов последовала вскоре за пражскими событиями, которые серьезно повлияли на ситуации, складывавшиеся в странах Восточной Европы.
Что бы ни говорили, а решающую роль в отношениях между странами играют их лидеры, их политическое кредо и видение мира. Потеря доверия и взаимопонимания, страх с обеих сторон перед кажущейся агрессивностью и укреплением позиций другой стороны - вот что толкает на конфронтацию, превращает, казалось бы, дружески настроенного человека во врага, обвиняющего тебя в вероломстве.
Тогда же, в 1973-1976 годах, царил оптимизм, своеобразное "братание" советских и американских представителей, и разрядка казалась необратимой. Визит Брежнева в США прошел успешно, и он победителем возвратился на родину. У меня этот визит ассоциируется с первыми тяжелыми переживаниями, связанными с состоянием здоровья Брежнева. Дело в том, что ко времени визита в США развитие атеросклероза мозговых сосудов начало сказываться на состоянии его нервной системы Первые предвестники этого процесса, как я уже указывал появились в период пражских событий. Однако после этого эпизода Брежнев в целом чувствовал себя хорошо, был, как говорят врачи, полностью сохранен и активно работал.