Но здесь судьба распорядилась по-своему. Дежурный по училищу надеялся застать часового спящим и даже унести его винтовку, чтобы на следующий день продемонстрировать ее начальнику училища. Остаток ночи винтовка пролежала бы в надежном месте под койкой. Можно было бы представить себе лицо часового, охваченного ужасом, когда, проснувшись, он бы не обнаружил своего оружия. В предвкушении такого удовольствия дежурный затаил дыхание, руки его дрожали. Всего мгновение отделяло его от цели - завладеть винтовкой часового. И в эту минуту он увидел старого солдата Лудовино, который нес огромный кофейник. По утрам, обычно в три часа, солдат разносил горячий шоколад. Лудовино шел, припадая на левую ногу, и, оказавшись рядом с часовым, прокричал слабым старческим голосом:
– Часовой! Шоколад!
Номер 49 бодрствовал. Он знал, что в аналогичных условиях дежурный по училищу имел привычку "охотиться" за курсантами, надеясь застать кого-нибудь спящим на посту.
Именно это обстоятельство и заставляло номер 49 не спать, несмотря на дождь, полную темноту, огромное желание вздремнуть, укрывшись старым армейским плащом, и усталость, которую он чувствовал в своем теле. Поэтому, когда послышался знакомый голос Лудовино, часовой ничего не сказал, а только подумал: "Хорошо бы еще хлеба с молочком".
Улыбнувшись, курсант разрешил Лудовино подойти к нему и, слегка заикаясь от волнения, сказал:
– Слушай, Лудовино, н-налей полнее ф-фляжку. Вдруг совсем рядом раздался резкий голос дежурного:
– Курсант! Вы нарушили обязанности часового, не спросили пароль! Это первое. Второе нарушение - небрежность в несении службы! Третье - неряшливый внешний вид! И четвертое - обжорство!
Номер 49 резко повернулся, отчего его шлем сдвинулся на затылок, а из горла вырвался какой-то непонятный звук, напоминавший предсмертный хрип.
Сделав попытку встать "смирно" и выпучив глаза, оп путано начал что-то объяснять офицеру. Казалось, ему никогда не удастся выразить словами те мысли, которые с трудом формировались в его голове.
– П-прошу п-прощения, лейтенант, я не с-спросил у него п-пароль, потому что с-солдат назвал его сам. Он с-сказал: "Шоколад!" Верно, Лудовино?
Лудовияо сорок лет подряд подчинялся приказам и чем-то походил на мула, который повинуется первому окрику. Он быстро ответил, не сообразив, что лишает Чистоплюя последнего шанса уличить часового в нарушении устава:
– Да, сеньор, я сказал ему пароль: "Шоколад"!
Все стало на свое место. Теперь уже Чистоплюю ничего не оставалось, как посмотреть на часового уничтожающим взглядом и уже немного тише и спокойнее произнести, обращаясь к Лудовино:
– Лудовино, тебе осталось совсем немного до увольнения со службы.
Ноги в начищенных ботинках с гвоздями на подошвах, туго затянутые толстыми шнурками, утопая в мягкой болотистой почве, уносили дежурного по училищу в сопровождении сержанта подальше от поста часового. Злость его была беспредельной. Рот искажала гримаса, а маленькие глазки, казалось, метали искры. Он понимал, что "охота" сорвалась. А как хотелось ему привести винтовку Моэнка завтра утром в кабинет полковника Факсиоло. На лице полковника сразу же появилась бы довольная улыбка. Дежурный верил, что этим он поправил бы свой авторитет, пошатнувшийся в связи с позорным прозвищем, которое дали ему курсанты училища. Если бы только можно было узнать, кто первый назвал его так, он сделал бы все, чтобы этого курсанта с позером выгнали из училища за систематические нарушения. А теперь еще эта неприятность!… Лейтенант никак не хотел отказаться от удовольствия увидеть улыбающееся красное лицо полковника, прозванного Кроличьим Зубом, которому рано утром показали бы винтовку часового и доложили о случившемся. Теперь дежурный уже не получит в качестве награды благодарный, полный восхищения взгляд полковника, не услышит слов, которые могли бы прозвучать: "Лейтенант, вы защищаете честь училища, стоите на страже порядка и дисциплины. Я доложу в штаб вооруженных сил о вашем примерном поведении. Ваши повседневные небольшие заботы помогают укреплению морального духа армии".
Он вернулся и прямо в форме, не раздеваясь, прилег на кровать. Сон не шел к нему. Мягкий свет настольной лампы освещал посуровевшие черты его лица. После долгой паузы он спросил: - Сержант, в котором часу светает?
– В шесть тридцать, лейтенант.
– Сержант, зайдете ко мне ровно в пять часов, - сказал лейтенант и, скорчив презрительную гримасу, продолжал: - Постоянство - закон воинской службы. Исход боя решается в течение часа. Наш бой еще не окончен. Этот курсант еще не знает меня!
Курсант под номером 49 чувствовал себя счастливым. Никому еще не удавалось нанести такое поражение дежурному по училищу. Ничего подобного в жизни у курсанта до сих пор не случалось. Чистоплюй вынужден был уйти побежденным! Но как отлично повел себя Лудовино! Он оказался хорошим человеком! Теперь можно было хоть на минутку присесть под навесом.
Едва курсант сел, как усталая голова его стала медленно клониться на грудь. Все сомнения, горести и тягостные воспоминания пронеслись в воспаленном мозгу.
"Все-таки дежурный по части может спать… а я ни в коем случае не могу. Нужно держать ухо востро, особенно здесь, где все смеются надо мной… Да, надо мной шутят и издеваются…"
На его покрасневшем лице застыло страдальческое выражение.
"Хватит! Довольно плакать по ночам, когда умолкает последняя нота сигнальной трубы, играющей отбой. Просто не верится, Моэнк! У тебя жена, дети, тебе тридцать два года, и ты служишь в армии… Но что они со мной делают?… Сколько можно терпеть эти издевательства? И хуже всего то, что я еще должен смеяться вместе с ними". Он был полон обиды и ненависти и почти Ее почувствовал, как слеза покатилась по его щеке.
"Ничего, они еще узнают обо мне. Вот только получу звание и стану тыловиком или буду командиром жандармов в своем городке. Тогда все будет хорошо… и тогда…"
Он постепенно засыпал, совершенно не замечая этого, как бывает с человеком, замерзающим на холоде. Он больше не думал о неприятностях. Наоборот, появились другие мысли. Перед ним на подносе возникали чашки. Он брал их одну за другой, пил горячий шоколад и потому, когда его разбудили, это слово было у него на кончике языка…
Он спал, а в это самое время под потоками холодного дождя крались одна за другой две тени, преломляясь на белой стене склада оружия. Вначале они вытянулись по асфальту вдоль улицы, а аатем словно взобрались вверх по стене. Они двигались в сторону Моэнка. И вдруг лейтенант, несмотря на меры предосторожности, внезапно налетел на крышку ящика для мусора. И хотя шум был не слишком сильным, он разбудил курсанта как раз в тот самый миг, когда Чистоплюй готовился выхватить винтовку из его рук. Охваченный паникой курсант успел передернуть затвор и закричать: "Стой! Кто идет?! Буду стрелять!"
Чистоплюй не рискнул идти дальше, потому что слышал, как щелкнул эатвор винтовки. "Везет же ему! - подумал он. - Еще минута, и я взял бы оружие". Боясь, что номер 49 может выстрелить, дежурный по части решил назвать пароль. Ему больше ничего не оставалось, как показать, что он совершает обычный обход постов.
Однако курсант Моэнк не выдержал напряжения - подвели нервы.
– С-сказано, стой, кто идет?! Если не назовете п-па-роль, стреляю, да, стреляю! - закричал он.
Дежурный по части многозначительно посмотрел на сопровождавшего его сержанта и со злой усмешкой сказал:
– Вот теперь я его поймал!
Глава 6 САМОУБИЙСТВО
Председатель суда капитан Феликс Санчес, бледный, взволнованный, стоял между креслом и сценой. Он был в парадной форме с позолоченными пуговицами и тремя длинными золотистыми полосками во всю ширину левого рукава.
Перед тем как начать речь, он встряхнул головой, провел левой рукой по воротнику форменной тужурки, вышитой золотом, как бы ослабляя его. Казалось, что-то метало ему, он испытывал какую-то неуверенность. Сот-пи глаз были устремлены на него. В зале стояла тишина.
– Курсанты! Начальник училища полковник Фойо Факсиоло созвал суд чести, чтобы вынести решение по проступкам, которые, как вы увидите, бросают тень на каждого из нас. Эти проступки совершены курсантом Моэнком.
Когда председатель суда произнес эти слова, номер 49 вдруг сделал странный прыжок, забыв о правилах поведения на суде.
Мы все с глубоким сочувствием смотрели на него, я каждый благодарил бога за то, что не оказался на месте этого несчастного в ту минуту.
Уши номера 49 наливались красным цветом, а глаза, казалось, выкатывались из орбит.
– Курсант Моэнк! Не забывайте, что вы стоите по команде "Смирно", - предупредил его капитан твердым голосом и продолжил свое вступительное слово: - У нас в училище в руках суда есть факты и доказательства по этому делу, и, таким образом, здесь будет вынесен окончательный приговор. Слово предоставляется прокурору.
Прокурор начал свою речь. Взгляды присутствующих переносились с курсанта на прокурора и обратно. Лица одних выражали сострадание, других - удивление, у третьих были суровыми.
– Курсант Моэнк, в училище и в штаб армии на вас поступили заявления, которые были тщательно расследованы полицией и военными следственными органами. В связи с этим и созван настоящий суд, который должен рассмотреть все улики и выслушать ваши объяснения. Он и примет решение. Если все факты подтвердятся, вы будете с позором изгнаны из училища.
– Я… я… я хочу переговорить с моим дядей Америкой. У него есть знакомый адвокат в Гаване! - закричал номер 49.
Помолчав, прокурор продолжал:
– Курсант номер 49 Адальберт Моэнк, перед лицом этого высокого суда чести военного училища вы обвиняетесь…
И в этот момент в широкой двери главного входа появился Кроличий Зуб.
– Смирно-о! - раздался голос капитана Феликса Санчеса, и более ста человек вскочили, словно подброшенные гигантской пружиной.
Кроличий Зуб, по-военному коротко стриженный, с красным лицом и втянутой челюстью, улыбнулся, показывая свои огромные, выдающиеся вперед зубы, почти закрывающие нижнюю губу. Казалось, что полковник всегда улыбается. Однако его улыбка была страшным оружием. Иногда он подзывал курсанта и, улыбаясь, рассказывал ему какой-либо пустяк, а позднее этот курсант получал взыскание.
Кроличий Зуб медленно окинул взглядом курсантов и мягко спросил:
– Ну что, капитан, все в порядке?
Когда все снова сели, прокурор продолжал:
– Господа курсанты, как я уже говорил до прихода господина полковника, начальника училища, курсант Моэнк обвиняется в совершении ряда серьезных проступков. Нам стало известно, что в своем городке он состоял в интимной связи… с лицами мужского пола.
Если бы в этот момент в зале взорвалась бомба, это, по-видимому, вызвало бы меньший эффект, чем последние слова прокурора, произнесенные полным драматизма голосом.
Напряжение в зале нарастало. Предъявленное курсанту обвинение было грубым и почти невероятным. Номер 49 раздувал щеки и дышал, как разгневанный бык. Цвет лица его быстро менялся: курсант то бледнел и становился похожим на мертвеца, то покрывался краской до самых ушей. Его била крупная дрожь.
На мгновение показалось, что он, забыв о всякой дисциплинарной ответственности, готов броситься на прокурора. С большим трудом сдержавшись, он начал что-то бубнить, по не мог ничего объяснить толком.
– П-позвольте, к-капитан. Это ложь! Кто-то хочет избавиться от меня. Это ложь! Я требую с-справедливо-сти! Справедливости!
Его прерывающийся голос больше походил на свист или даже завывание, с нотками гнева и паники.
– Пусть войдет первый свидетель, - распорядился председатель суда.
Мгновенно установилась тишина. Секретарь пригласил свидетеля - это был первокурсник, житель того же городка, что и Моэнк.
– Курсант Мартипес.
– Я!
– Подойдите сюда и расскажите.
Четким строевым шагом курсант Мартинес, по прозвищу Собачонка, прошел через зал и поднялся на сцену. Щелкнув каблуками, он застыл по стойке "смирно".
– Курсант Мартинес, - сказал прокурор, - вы являетесь товарищем обвиняемого и родом из того же городка, что и он. Что бы вы могли сказать суду?
– Да… капитан, разрешите мне…
– Запомните, курсант, дело касается вашей чести и вы должны говорить только правду, как бы тяжело вам пи было.
У меня мелькнула мысль, что наконец-то гнусная ложь будет разоблачена, по крайней мере так хотелось верить в это. Все происходящее напоминало мне какую-то ужасную интригу.
Курсант Мартинес, сильно побледнев, ответил:
– Да, сеньор… По правде говоря… курсанта Моэнка у нас в городе называли "куколкой"…
На этот раз номер 49, как тигр, рванулся в сторону, словно в него угодила пуля, и, уже не владея собой, отчаянно закричал:
– П-п-предатель! Что же это… да как же так, это же подлость! Меня х-хотят оклеветать!
Председатель суда, стукнув кулаком по столу, предупредил:
– Замолчите, курсант Моэнк! Вы ведете себя недостойно!… Я думаю, этого доказательства вполне достаточно. Нам больше нет нужды продолжать это постыдное разбирательство и тем более выслушивать Моэнка. Уведите его. С этого момента он исключен из училища и будет находиться под арестом до окончательного решения, которое будет принимать командование. Старшины, разведите личный состав по казармам!
– Есть, сеньор!
Уже находясь в спальных помещениях, некоторые, курсанты принялись вспоминать какие-то эпизоды, имевшие отношение к поведению Моэнка. Одни говорили, что он всегда носил вместо обыкновенных трусов плавки. Другие - что он необычайно много времени уделял чистке зубов. Вспоминали также, что у него была несколько увеличенных размеров грудь, видимо потому, что он имел лишний вес, а это признак ненормального гормонального развития. А те таблетки, которые он принимал как витамины, были, по всей видимости, лекарством. Однако многие курсанты считали все это неправдой.
Внезапный выстрел прогремел среди толстых подвальных стен как гром, и его эхо, перекатываясь из помещения в помещение, из коридора в коридор, из двери в дверь, вылетело на улицу и растворилось в тишине, окутавшей близлежащие холмы. Уже умолкли его последние отголоски, а мы все еще находились в оцепенении. Но вот раздался пронзительный сигнал трубы, призывающий всех курсантов училища на построение.
Все это не укладывалось в голове. Слишком много событий пришлось на одну ночь. Но, как оказалось, все лишь только начиналось. Снова бег, толчея и построение… К счастью, когда прозвучал сигнал трубы, я еще не успел раздеться…
Около двенадцати часов ночи, когда мы наконец построились, капитан объявил нам надрывным голосом:
– Курсанты, несколько минут назад курсант Моэнк совершил последний постыдный акт - покончил с собой выстрелом из винтовки, воспользовавшись небрежностью одного из курсантов, конвоировавших его…
Капитан не мог продолжать дальше, и мне показалось, что на его лице промелькнула тень стыда.
Два солдата с тяжелыми носилками, направляясь к машине "скорой помощи", пересекли двор училища. На носилках лежало тело номера 49, докрытое простыней, испачканной кровью.
После окончания построения мы возвратились, чтобы лечь спать. Головы наши гудели от происшедших событий. Необходимо было хоть немного отдохнуть. Нас ждал новый день. Но не спалось. Лицо погибшего курсанта стояло перед моими глазами. Я подумал: "Как жестока жизнь! Что скажут теперь его родители, жена, друзья и его дети?"
Прозвучал сигнал отбоя. Погасли все огни, и я устроился поудобнее, чтобы уснуть, но события этой страшной ночи неотступно преследовали меня. Снова и снова возникало передо мной его лицо, оно становилось красным от крови.
После полуночи снова прозвучал сигнал тревоги - третий раз за ночь!
Сбросив одеяло, я в одном нижнем белье перелетел через Сурка, наступив ему на живот в тот момент, когда он пытался подняться. С подоконника я свалился вниз на бетон, сильно ударившись коленями и едва не задохнувшись от боли. С трудом поднявшись, я вовремя занял свое место в строю, но едва стоял и потому прилагал усилия, чтобы не потерять сознание.
Двор плыл у меня перед глазами. Меня бил озноб.
Я обливался холодным потом, хотя было жарко. Через некоторое время наконец пришел в себя. И как раз вовремя… к самому началу спектакля!
Все курсанты училища кроме нас, первокурсников, выстроились в две шеренги лицом к лицу на расстоянии около двух метров. Старшекурсники держали мачете, которые обычно носят военнослужащие частей, дислоцирующихся в сельской местности.
"Это же коллективное наказание! - промелькнула мысль. - Мы опозорили училище, и теперь все они полны ненависти к нам".
Капитан энергичным голосом приказал!
– Всем первокурсникам снять одежду и пройти между двумя шеренгами.
Каждому из нас наносили удары ниже спины, держа мачете плашмя. Удары были настолько сильными, что форма тесака отпечатывалась на теле, оставляя темно-красный след.
Град оскорблений, издевательств и самых грубых проклятий обрушивался на нас вместе с ударами. Тех, кто пытался выскользнуть, водворяли на место, и на него вновь сыпались удары. Я находился в полубредовом состоянии, и в голове у меня вертелось: "Приказы не обсуждаются, а выполняются", "Единственно правильный ответ солдата - "Да, сеньор!". Но ничего не могло облегчить мою боль.
Начался второй акт спектакля. Лейтенант Санчео Москера приказал:
– За мной, бегом - марш!
Мы, голые и босые, побежали по каменистым окрестностям училища. Когда кто-либо из нас падал, оступившись в темноте или ударившись об острый камень, на него сыпались удары мачете, сопровождаемые грубыми оскорблениями и самыми грязными ругательствами.
Санчес Москера подавал команды:
– Ложись… встать, бегом - марш! Ложись… бегом - марш!
Приказы не обсуждаются, а выполняются, а чтобы мы не забывали, старшекурсники напоминали нам об этом каждую минуту.
"Что же со мной будет, если я вдруг потеряю сознание, или упаду, или отстану? - думал я. - Эта минутная слабость запомнится мне надолго, даже и после окончания училища еще останутся следы". Я уже почти с радостью замечал, как падали другие, и думал; "Если я и упаду, то чуть-чуть позднее, пусть пока они падают". Это успокаивало, становилось легче. Да, я радовался… когда другие падали!
Мы прибежали на конюшню. Лошади в это время были в поле.
– Снять доски с пола! Быстро, быстро! Ну что так медленно?
Когда были сняты доски с пола конюший, под ними открылась яма длиной почти сто метров, полная вонючей жижи, издававшей ужасный запах. Нас поставили по два, и раздалась команда: "Ползком!"
Старшекурсники словно обезумели. Слышалось их возбужденное, прерывистое дыхание.
Мы ползком передвигались в грязи, а затем на нас обрушились удары тяжелых ремней от полевой формы.
Нетрудно представить, что после первых же метров ужасный запах пропитал наше тело, волосы, проник в нос и рот. Навозная жижа попала даже в глаза. Когда кончились эти сто метров и все встали, мы с ног до головы были покрыты этой ужасной жидкостью. И снова бегом… Силы были на исходе. Я подумал, что все кончено. И тут снова послышалось: "Ложись! Повторить!" Вокруг стоял смех старшекурсников.