Теперь она была на виду, отныне она была осуждена на тот forma di vivere, от которого никуда не деться. Все послы мира зорко следили за тем, как она живет, как ходит, одевается, танцует, выражает свои мысли, смеется. Мнение о ней составлялось по ее движениям, голосу, красоте, репликам. Благодаря врожденной грации ей чужда была неестественность, за что она заслужила одобрение своего окружения. Ее непосредственность, улыбка всегда были к месту. Танцы в особенности позволяли ей демонстрировать многочисленные достоинства.
Пусть дамы учатся прыжкам,
Дабы никто не мог сказать,
Что лишены они ума.
Беатриче д'Эсте навела справки о прелестях Лукреции следующим конкретным образом: "Я осведомилась о том, не неуклюжа ли она и не фальшива ли; мне ответили, что нет, что, напротив, она весьма одаренная, поскольку владеет искусством вести беседу и петь, так что в остальном я и не сомневаюсь". Так, учитель танцев, которого выбрала Адриана, стал весьма важным человеком: евреи, находившиеся под покровительством Александра VI, обладали преимущественным правом преподавать эту дисциплину. Он давал ей два урока в день под звуки арфы и лютни, устраивал балеты и учил, что "двигаться следует грациозно и плавно; ноги должны ступать легко, жесты должны быть точными, а смотреть по сторонам нельзя. Когда фигуры танца закончены, дама покидает кавалера с улыбкой и глядит ему в лицо, затем с достоинством склоняется в реверансе, в то время как кавалер почтительно приветствует ее". Кто были партнеры Лукреции в этих хореографических постановках? Естественно, молодые люди или девушки из аристократических семей и, разумеется, дети кардиналов. Среди прелатов были, как известно, страстные любители танцев. Самые степенные люди могли участвовать в танцах, и никого это не шокировало.
Живой ум Лукреции очаровывал всех. В Риме в те времена женщины одинаково стремились и к тому, чтобы овладеть знаниями, и к тому, чтобы не прослыть слишком образованными.
До сих пор дочь папы, зная, что она хороша собой, совершенно не придавала значения моде. Природа наградила ее длинными вьющимися светлыми волосами, сияющей кожей и ясными глазами - неслучайно небесно-голубой считался цветом богинь; этим она отличалась от своих современниц. Помимо дуэньи Лукреции прислуживала рабыня, семнадцатилетняя мавританка из Берберии. Она должна была отвечать за ее туалет, готовила ванну для Лукреции, она делала ей растирания с ароматическими маслами, следила за здоровьем зубов и в особенности за здоровьем ее волос, которые мыла взбитыми яйцами, смешанными с растертой глиной. Чтобы высушить их, предварительно разобрав на пряди, она усаживала свою хозяйку на залитую солнцем террасу, не позабыв прикрыть ей лицо соломенным козырьком. Зимой процедура происходила перед камином. В дни, когда не было приемов, служанка вплетала ей в косы свежие цветы, а если кто-то должен был прийти, обвивала ей волосы золотыми или жемчужными нитями, в зависимости от того, насколько важной была ожидаемая персона. Цвет лица оставался естественным - не слишком белый, не слишком розовый, с чуть заметной бледностью. Ее детская свежесть позволяла ей обходиться без пластырей, которые более старшие женщины носили как маску, не решаясь засмеяться, чтобы они не лопнули. Теперь Лукреция должна была каждый день появляться в новом платье. В принципе, начиная с двенадцати лет было строго предписано прикрывать грудь, но на практике указ этот соблюдался весьма относительно.
Адриана учила Лукрецию, что, для того чтобы ее уважали, она не должна быть мрачной или проявлять враждебность к тем, в чьем обществе находится. Сама она обязана следить за тем, чтобы случайно не произнести неблагопристойное слово, и не держаться слишком вольно с собеседниками. Лукреция находила, что теория далека от реальности, но была благодарна тетке за внимательное отношение. Пищу для Лукреции выбирали так, чтобы ничто излишне не возбуждало чувственность и не отягощало интеллект, ей давали вино с шутливым названием "Глоточек", не вызывавшее неприятного запаха изо рта; она постилась каждую пятницу - все это должно было сдерживать плотские страсти. "Блестящие кратеры Этны или Везувия менее горячи, чем кровь юной особы, воспламененная вкусной едой", - говорит Вивий. Постилась Лукреция и на следующий день после слишком обильных пиршеств, чтобы облегчить дух и тело.
Лукреция стала блестящей наездницей и вместе с Джулией и Орсо выезжала на рассвете на прогулку по окрестностям Рима. Два пажа и два оруженосца обеспечивали им безопасность, и поездка верхом неизбежно оканчивалась в Сан-Систо, где настоятельница приказывала подать им легкое угощение. После жары, пыли и ветра какая свежесть, какое удовольствие скрыться в фиолетовом полумраке монастырской трапезной!
На обратном пути непременно мчались галопом по виа Аппиа. Вдали виднелись рыжеватые развалины - одинокие свидетели иной цивилизации, осыпающиеся колонны, вереницы каменных столбиков, а потом взору открывался Рим с его округлыми холмами, смутными очертаниями Палатина и розоватыми в утренних лучах крепостными стенами.
Провокация со стороны неаполитанского короля вынудила папу ускорить осуществление матримониальных планов: Ферранте, опасаясь брака Лукреции и племянника Лодовико Моро, отправил письмо его двоюродному брату, королю Испании, в котором он ставил в вину святому отцу, что тот "не проявляет никакого почтения к занимаемому им престолу. Единственная его цель - любой ценой возвысить своих детей. Все, что он ни делает, он делает скрытно и обманным путем".
Эти обвинения, ставшие известными в обществе, сильно раздражали Александра VI, однако гораздо больше его беспокоило постоянное присутствие армии неаполитанских кондотьеров, находившихся в опасной близости к Папскому государству. Укрепленные замки Черветери и Анавиллара, находившиеся в руках Вирджинио Орсини, представляли для него угрозу. Чтобы разжать их тиски и укрепить союз с Венецией, Сиеной, герцогом Феррары и маркизом Мантуи, который создавали Лодовико Моро и кардинал Асканио, чтобы с их помощью собрать необходимые воинские силы и отобрать у семейства Орсини их недавние приобретения, Александр VI решил более не медлить и укрепить союз с Миланом, соединив узами брака Лукрецию и Джованни Сфорца. "Есть три особенно трудных дела, - говаривал Франческо Сфорца, двоюродный дедушка жениха, - купить вкусную дыню, выбрать хорошую лошадь, найти достойную жену. Если ты хочешь сделать какое-то из них, уповай на Господа, натяни на глаза шапку и положись на случай". Итак, Лукреция стала центром политической борьбы, ей дан в женихи принц-сюзерен из могущественного рода, имеющий надежную поддержку.
Джованни, будущий супруг, уединился в Пезаро, оставив указание вести дела своим покровителям.
2 февраля 1493 года брачный контракт подписан в Ватикане в присутствии посла Милана и доверительного лица папы. Николо да Саяно, уполномоченный, присланный Джованни, представляет его интересы. Лукреция получает в приданое 31 тысячу дукатов, да еще на 10 тысяч дукатов одежды, драгоценностей и движимого имущества: все это должен передать ее брат Хуан от имени их старшего брата Педро-Луиса, первого герцога Гандийского. В присутствии нотариуса, а не священника Николо да Саяно надевает обручальное кольцо на безымянный палец невесты, "потому что в этом пальце есть вена, ведущая прямо к сердцу".
Будущий супруг, рожденный вне брака, как и Лукреция, был сыном Костанцо Сфорца, графа Котиньоле, сеньора Пезаро. Он отличился, будучи кондотьером на службе у венецианцев. Сикст IV, а затем Иннокентий VIII помогли ему удержать его земли. Его супруга Маддалена Гонзага, сестра маркиза Мантуи и герцогини Урбино, умерла в родах 8 августа 1490 года. Этот двадцатишестилетний вдовец считался умным и образованным, хотя ему присущи были тщеславие и корысть, а воспитание не смогло смягчить его несдержанный и обидчивый нрав.
Если бы Лукреция могла высказать свое мнение, то она, вероятно, не выбрала бы в спутники жизни человека вдвое ее старше, чья репутация вряд ли вызывала у нее восторг. Джулия Фарнезе, которая в ту пору еще не была любовницей папы, рассудительно заметила: девочке пора входить в мир взрослых. В любом случае жизнь Лукреции менялась. Отец только что подарил ей дворец Санта-Марияин-Пор-тику, здание, недавно построенное епископом Тускулума, кардиналом Дзено, возвышавшееся слева от базилики Святого Петра на том самом месте, где позже Бернини построит свою колоннаду.
Адриана Орсини управляла домом своей племянницы, Джулия помогала ей в качестве придворной дамы, а новенькая, Пентесилея, служила экономкой. Этот дом за несколько месяцев превратился в место светских встреч, где собирались вместе посланники государей, например, Андреа Боккаччо, прибывший просить о кардинальской шапке для Ипполита, второго сына герцога д'Эсте, которому Лукреция сказала: "Невзирая на его юный возраст [ему было четырнадцать лет], мы сделаем его кардиналом", - дамы из аристократических семейств, родственники, друзья и всякого рода льстецы. Адриана руководила этими приемами так умело, что ее опекой никто не тяготился.
Благодаря своей испанской словоохотливости, эта любовница-жена умела создать вокруг себя теплую и внешне беззаботную атмосферу. Что касается Чезаре, то он по возвращении в Рим охотно бывал у сестры. Посол Феррары описал его в письме, которое он отправил герцогу Эркуле после своего визита 17 марта J 493 года к сыну папы, в ту пору семнадцатилетнему.
Я встретил Чезаре в его доме в Транстевере, он собирался ехать на охоту и был одет в светский костюм, облачен он был в шелк и при оружии. На нем была простая шапочка, прикрывающая тонзуру, как у обычного церковного служащего. Мы ехали верхом и держались рядом. Я с ним довольно близко сошелся. Он наделен умом широким и обладает прекрасным характером. Его внешность выдает в нем сына великого властителя. Ему свойственна жизнерадостность, все для него - праздник. Он благопристоен и, безусловно, производит гораздо лучшее впечатление, чем его брат герцог Гандийский. У него никогда не было желания иметь духовное звание, однако его бенефиций приносит ему более 16 тысяч дукатов доходу.
Посол Феррары намекает здесь на то отвращение, которое Чезаре питал к монашескому платью, надетому на него по приказанию отца. Хоть он и был в сане архиепископа, но принял только обычное пострижение и впоследствии получал только младшие церковные чины. Это позволило ему оставить духовную карьеру ради создания семьи.
Среди лиц, гостивших в Риме, находится в ту пору наследный принц Феррары Альфонсо, которого его отец отправил, чтобы препоручить свое государство папе. Принца приняли с почестями и поселили в Ватикане, так как он был крестником Его Святейшества. Глава семьи д'Эсте, разумеется, был тронут такими знаками внимания к его сыну, о чем свидетельствует следующее послание: Святейший Отец и Господин
Целую ноги Вашего Святейшества и покорно Вам доверяюсь. Я давно уже знал, что именно Вашему Святейшеству и никому иному я должен принести мою бесконечную благодарность, однако адресованные мне послания епископа Модены и других людей не только от моего старшего сына Альфонсо, но также от лиц, его сопровождающих, укрепили меня в этом мнении. Из этих посланий мне стало известно, что Ваше Святейшество дарит всем, но в особенности мне и моим близким свою доброту, свою терпимость, свою милость, свою человечность и свою невыразимую любовь со дня приезда моего сына и во все время его пребывания в Риме. Поэтому я считаю себя особым и еще большим, чем прежде, должником Вашего Святейшества и адресую свою вечную благодарность…
Конечно, это письмо придворного, поскольку герцог зависел от Церкви. Монархии, равно как и республики, чья сфера деятельности затрагивала Святой престол или кого связывали с ним вассальные узы, с недоверием следили за всеми намерениями папы, включая его проекты помощи родственникам. В этом случае, поскольку Сфорца и д'Эсте объединяли семейные узы, Лукреция становилась их родственницей, ведь Альфонсо д'Эсте в пятнадцать лет женился на Анне Сфорца Висконти, сестре Джованни Галеаса, а сестра Альфонсо Беатриче д'Эсте вышла замуж за Лодовико Моро. Итак, Альфонсо, подстегиваемый живейшим любопытством, отправился в Санта-Марияин-Портику, чтобы засвидетельствовать свое почтение златовласой девочке (девятью годами позже нынешняя невеста Джованни Сфорца, пережив не одну трагедию, станет супругой Альфонсо, и ее двор в Ферраре будет одним из самых блестящих в Италии). Лукреция, должно быть, обратила внимание на молодого широкоплечего кавалера с несколько рябоватым лицом. У него была пышная темная шевелюра, а шею скрывала густая борода. Чувствовалось, что он умный, решительный и благородный человек, поэтому Лукреция оказала ему особенно теплый прием. Поведением своим он напоминал неразговорчивого солдата, и это резко отличало его от кардиналов в шелковых ризах.
Поскольку Ватиканский дворец имел сообщение с дворцом Санта-Мария-ин-Портику, Александр VI без труда добирался из храма Святого Петра в резиденцию столь дорогих его сердцу женщин. Там он наслаждался полной гаммой чувств: от дружеской привязанности к Адриане до отцовской нежности и любви к Лукреции.
В Александре VI осталось юношеское увлечение роскошью, его не оставляли равнодушным красивые ткани, его очаровывали украшения. Несмотря на эдикт, запрещающий римским дамам носить более двух колец сразу, он подарил Лукреции кольца из лазурита и бриллиант стоимостью 18 тысяч дукатов, купленный у финансистов Аугсбурга, Фуггеров. Счастье дочери или, точнее говоря, ее возвышение заставляло его быть внимательнее к ней. Паоло Капелло, посол Венеции, констатирует, что даже если "он хочет, чтобы его сыновья поднялись на вершину славы и богатства, то к сеньоре Лукреции он питает особую, исключительную любовь, in superlativo grado". В сердце Александра VI уже поселилось чувство к Джулии Фарнезе, супруге Орсо Орсини, но оно ничуть не мешало нежности, с какой он относился к дочери. Лукреция, впрочем, не испытывала никакой ревности. Скорее она задавалась вопросом о том, сколько продлится эта возвышенная любовь, возникшая сразу после переезда трех женщин в Санта-Мария-ин-Пор-тику, которая, казалось, удовлетворяла честолюбие и невестки, и свекрови.
Орсо, в свою очередь, разобрался в ситуации. Позволив своей супруге трудиться во благо семьи Фарнезе, он уединился в своем родовом гнезде, замке Бассанелло, чтобы собрать войска, которые должны были присоединиться к неаполитанской армии. Стендаль скажет, что "Александр VI жил благонравно с Джулией Фарнезе, подобно тому, как Людовик XIV жил с госпожой Монтеспан"; эпикурейцы назвали ее "Христовой невестой"; эрудиты - "Европой, похищенной испанским быком"; Бюршар, не затрудняя себя поиском эвфемизма - "сожительницей папы"; для народа она осталась "Giulia la Bella".
2 июня Джованни Сфорца торжественно вошел в Рим через врата дель Пололо, где его встречали члены Священной коллегии, его шурины, герцог Хуан Гандийский и Чезаре Борджа, а также послы. Когда вдали пропели трубы кавалерии, Лукреция и ее придворные дамы приблизились к окнам дворца. Адриана и Джулия помогли ей расположиться на парадной лоджии второго этажа, распустив на темно-красном платье, украшенном серебряным позументом, ее сверкающие волосы, усыпанные жемчужинами. Ее парадное платье было настолько жестким, что, по словам ее дам, невеста волей-неволей вынуждена была стоять. Восхищенный шепот достигал ее слуха. Гул голосов затих, и воцарилась мертвая тишина: кавалер подъехал, чтобы засвидетельствовать почтение своей даме. Он придержал коня, вытянулся во весь рост на стременах, затем замер в глубоком поклоне перед лоджией, где блистала Лукреция. Взгляды их встретились. Она ответила на его приветствие прелестной и скромной улыбкой. Жених был человеком крепкого сложения, бородатый, с приятным лицом, которое оттеняли длинные вьющиеся волосы. Нос с небольшой горбинкой придавал ему выразительность, высокий и выпуклый лоб говорил о живом уме.
Александр VI собирался назначить свадьбу десятью днями позже, внимательно следя за тем, чтобы она не пришлась на среду, неблагоприятный день, как свидетельствует широко известная поговорка:
Ставшая женой в среду - холоднее инея,
ставшая женой в среду погубит мужа,
ставшей женой в среду незнакомо наслаждение под пологом.
Отныне Ваноцца уже не будет находиться рядом с дочерью, но она с нежностью и большим тактом будет следить за судьбой Лукреции. Ни та ни другая, казалось, не страдали от разлуки, настолько они были уверены во взаимности своих чувств.
Лукреция занималась делами: надо было составлять письма с благодарностями за подарки, прибывавшие из Европы, принимать послов и готовить приданое под руководством Адрианы. Торговцы из Англии, Франции, Германии, Италии предлагали мех соболя и "испанской кошки" для коротких накидок, прозванных sbernia, которые Лукреция ввела в моду, предлагали tela di Rensa (реймсское полотно), тоньше которого не было, парчу. За ними следовала вереница ювелиров и резчиков по камню, на которых лежала обязанность поставлять кольца, браслеты, колье, кулоны, украшенные аметистами или изумрудами, а из церковных украшений - четки из черного янтаря, из золотых шариков или из сердолика.
Юную Лукрецию не очень тревожило замужество само по себе; ее ближайшее окружение, как казалось, придавало не слишком большое значение этой простой формальности - достаточно было вспомнить ее расторгнутые помолвки, ее беспокоила ожидавшая ее брачная комедия. Лукреция, с рождения находившаяся под защитой отца, инстинктивно боялась насилия. И только Джулии, которая была старше ее на три года, было по силам развеять ее опасения.
На исходе дня 12 июня герцог Гандийский прибыл за сестрой в ее дворец. Она вышла из него в окружении шести молодых людей, одетых в длинные туники из замши. Сын папы приводил всех в изумление. Одет он был весьма экзотично. На нем был белый костюм, расшитый золотыми нитями с прикрепленными к ним крупными драгоценными камнями, рубиновое ожерелье, а на голове - убор на турецкий манер, высокий тюрбан, украшенный огромным бриллиантом. Даже в ту эпоху не часто случалось видеть на одном человеке 150 тысяч дукатов золотом. Тот, кого прозвали "самым роскошным молодым человеком Рима", превзошел самого себя. Он держал за руку своего брата Гоффредо, которому было одиннадцать лет и который тоже был разукрашен, как языческий идол. Что касается Чезаре, то он был скорее зрителем, чем актером, и его черное церковное одеяние вносило нотку торжественности в эту чрезмерную пышность.
Адриана, заботившаяся о том, чтобы Лукреция выглядела изящно, велела ей нарядиться вечером в платье цвета индиго, "увитое золотом" и усыпанное жемчужинами. Тонкий поясок подчеркивал грудь и поддерживал складки ткани, колыхавшиеся вокруг ее талии и свободно развевавшиеся на ветру. Из украшений на ней были только диадема, украшавшая волосы, и колье из хризопраза (оно стоило 15 тысяч дукатов).