А в это время с трибуны неслись все новые и новые требования: город одеть в траур, установить микрофоны и репродукторы, предложить поэтам и писателям выступить перед грузинским народом. Более того, предложили привести гостившего в этот день маршала Чжу Дэ (причем, немедленно снаряжена была делегация). Как потом сообщили с трибуны, они, мол, говорили с ним, но по болезни он приехать не смог.
К вечеру на площади имени Ленина и у монумента микрофоны были установлены. Тысячная толпа стала ясно слышать выступления.
Один из выступающих (на площади имени Ленина) свою длинную речь построил на перечислении заслуг Сталина и, резюмируя, заявил, что со смертью Сталина все то, что было достигнуто, уже погибает, страна, и в первую очередь Грузия, погибнет. Затем, выхватив из кармана партбилет, призвал бороться за дело Сталина, а если надо, отдать и свою жизнь. Потрясая в воздухе партбилетом, крикнул: "Кто клянется, поднимите". В воздухе мелькнуло несколько партбилетов и десятки комсомольских. Люди закричали: "Клянемся, клянемся!"
9 марта творилось что-то невообразимое. Фанатизм предельно накалился. На улицах бесновалась не только молодежь, но и взрослые. Газеты вышли с передовыми "Третья годовщина со дня смерти И. В. Сталина", помещено было фото "Ленин и Сталин в Горках (1922 г.)". На первой странице сообщалось: "Сегодня, 9 марта, на предприятиях, в учреждениях и учебных заведениях республики в 1 час дня состоятся митинги, посвященные третьей годовщине со дня смерти И. В. Сталина".
В 23.45 большая толпа людей бросилась к Дому связи с криками: "забрать радиостанцию", "забрать телеграф". Оказывается, до этого была послана группа в 10 человек для посылки какой-то телеграммы. Их впустили в здание и задержали (для выяснения личности), об этом стало известно толпе у монумента. По призыву провокаторов, эта толпа и была послана спасать задержанных. Путь к зданию, естественно, преградила охрана. Кто-то из задних рядов стал стрелять в автоматчиков, одному солдату всадили нож. Толпа наседала, пришлось отбиваться прикладами. Хулиганы все пустили в ход: кулаки, ножи, камни, пояса. В воздух дали предупредительные залпы. Выстрелы в упор повторились из толпы, дезорганизаторы продолжали наседать. У бойцов выхода не было, жизнь их была под угрозой. Пришлось принять оборонительные меры. И только после этого толпа была рассеяна.
После этого с помощью танков рассеяно было скопление на площади имени Ленина. Проспект Руставели и площадь были очищены. Многие разошлись. Местом сборища остался монумент. Здесь также вынужденные меры применить нельзя было.
Подошедшие воинские части, окружив парк, предложили разойтись. В ответ посыпались насмешки и оскорбления. На неоднократные предупреждения показывались кулаки и ножи. И когда около трех часов ночи их стали оттеснять, то хулиганы и провокаторы оказали сопротивление - стали нападать на солдат, вырывать автоматы, среди военных появились раненые. Снова пришлось применить оружие".
Тему болезненной реакции на секретный доклад Хрущева не могли обойти в своих мемуарах и сторонники Никиты Сергеевича. Правда, они до сих пор говорят об этом очень коротко и глухо, не вдаваясь в подробности. И в основном о том, как была воспринята разоблачительная кампания Хрущева в странах социалистического содружества.
Бросается в глаза, что информация эта весьма и весьма дозирована. Ни один из сторонников Хрущева в своих мемуарных записках не дает общей картины. Как будто каждому кто-то отводил определенную страну - в основном Венгрию, реже Германию, еще реже Польшу. Я попытался собрать разрозненные сведения воедино. И что выяснилось? Почти все братские партии расценили сумасшедший доклад Хрущева как угрозу самому существованию мировой социалистической системы.
Секретный доклад недолго оставался доступным одним лишь членам партии, Никита Сергеевич явно стремился довести его до сведения всех, имеющих уши. Вскоре его стали читать на комсомольских, а затем и просто собраниях. Увезли его домой и гости съезда, представители братских партий.
Едва наступила весна, как, по свидетельству хрущевского сына Сергея, доклад начал гулять по миру. Сначала на Запад ушло его переложенное журналистами на свой лад содержание. Об этом доложили Хрущеву, но мер он принимать не стал, да и не к кому. "Разве поймаешь вылетевшее на свободу слово?" - высоким слогом изъясняется в послесоветское время сын советского коммуниста номер один пятидесятых - шестидесятых годов и сам тоже бывший коммунист.
Вскоре, по словам Сергея Хрущева, в руках американцев оказался уже полный текст. Пришлось учинить следствие. Следы привели в Польшу.
Ответ оказался до смешного прост. В Варшаве доклад продавали на рынке, и весьма недорого. Никита Сергеевич якобы сильно возмущался, когда ему доложили результаты расследования. Но, как признает сын, в действительности отца расстроило не то, что информация попала в чужие руки, а способ ее распространения.
Государственный департамент США выпустил текст доклада отдельной брошюрой. На этом, казалось, история поставила точку: практически все население нашей страны ознакомилось с закрытым письмом ЦК, за пределами границ Советского Союза доклад прочитали все желающие. Но не тут-то было, гриф секретности на докладе сохранился на десятилетия. До 1964 года за этим следили, по выражению Сергея Никитича, открытые сталинисты в ЦК, после 1964-го - скрытые. Казалось, таким образом они как могут оберегают весьма подпорченный образ вождя. Все эти годы о докладе говорили вполголоса, как о чем-то не очень приличном. И в эпоху перестройки он долго оставался под замком. В Москве периодически возникали слухи: доклад вот-вот разрешат опубликовать, остались последние формальности. Хрущевскому отпрыску якобы даже показывали типографскую обложку брошюры с указанием цены на последней странице. Явное свидетельство несекретности издания. Обложка обложкой, слухи слухами, доклад же… оставался секретным.
Сложившаяся ситуация выглядела смешной, ведь за первые годы гласности о Сталине опубликовали такие факты, о которых Хрущев и не подозревал, разворошили то, к чему он не решался даже прикоснуться. И все же не смешно, скорее грустно.
Резонанс в Восточной Европе
Итак, приступаем к обещанному выше рассказу о том, как восприняли секретный доклад Хрущева братские коммунистические и рабочие партии Восточной Европы. Доклад был неожиданным и для них: в Кремле не соизволили даже предупредить их заранее о своем намерении, не говоря уже о том, чтобы выслушать и учесть мнение по поводу намечавшегося крутого поворота в политике.
Свидетельствует Н. С. Хрущев:
- Мы узнали через своего посла, что в Польше развернулись бурные события, поляки очень поносят Советский Союз и чуть ли не готовят переворот, в результате которого к власти придут люди, настроенные антисоветски.
Он позвонил в Варшаву и разговаривал с Охабом. Хрущев спросил, верна ли информация, полученная Москвой через посольство.
- Да, сейчас идет бурное заседание ЦК, обсуждаются эти вопросы.
В информации, которую советское руководство получило через посольство, говорилось, что в Польше стал бурно проявляться антисоветизм, и приход Гомулки к власти происходит в опоре на антисоветские силы.
Хрущев высказал Охабу (а они по этому вопросу уже обменялись мнениями, тут как раз собрался полный состав Президиума ЦК КПСС), что Кремль очень беспокоит происходящее…
Хрущев сказал:
- Мы хотели бы приехать поговорить с вами.
Охаб ответил:
- Мы хотим посоветоваться, дайте нам подумать.
Вскоре Охаб позвонил и говорит:
- Мы бы просили вас не приезжать, пока не закончится у нас заседание Центрального Комитета.
Казалось бы, ответ правильный, если относиться к собеседнику с доверием. Но у Хрущева в то время доверия к Охабу не было. Конечно, если относиться друг к дургу с доверием, то лучше всего было бы там не появляться, с тем, чтобы не оказывать давления.
- Но сейчас мы за этим и хотели ехать, чтобы оказать соответствующее давление, - вспоминал Н. С. Хрущев. - Так как у нас возникло недоверие к Охабу, то его отказ в нашей просьбе нас еще больше возбудил, еще больше усилил подозрения, что там идет нарастание антисоветских настроений, которые могут вылиться в какие-то действия, и тогда поправить положение будет уже трудно.
Хрущев сказал Охабу, что он все-таки хочет приехать, и открыто заявил, что Польша для Кремля имеет большое стратегическое значение. В то время с Германией не был заключен мирный договор, и поэтому в Польше располагались советские войска на основании положений, вытекающих из Потсдамского соглашения. Они охраняли коммуникации, проходящие через польскую территорию. Все это было высказано Охабу, которого предупредиди о приезде советского руководства в Варшаву.
Обменялись на Президиуме ЦК мнениями и составили делегацию. В нее вошли Хрущев, Микоян, Булганин. Они полетели в Польшу. Когда приземлились, на аэродроме их встретили Охаб, Гомулка, Циранкевич и другие польские руководители. Встреча была очень холодной. Московские гости прилетели очень возбужденные, и Хрущев, едва поздоровавшись, сразу на аэродроме высказал недовольство происходящим:
- Почему все это происходит под антисоветским знаменем?… Чем это вызвано? Мы всегда стояли на позициях освобождения Гомулки, и лично я, и другие товарищи. Когда я беседовал с Охабом, то имел в виду, что Гомулка приедет в Крым, мы с ним поговорим. Он подлечится, а мы тем временем разъясним нашу позицию в деле его освобождения.
Охаб вскипел:
- Что вы ко мне предъявляете претензии? Я теперь уже не секретарь Центрального Комитета. Спрашивайте их.
Он показал на Гомулку. В его словах сквозило неприкрытое недовольство.
Хрущев подумал, что его слова при встрече по дороге из Китая насторожили Охаба, он мог подумать, что в Москве хотят его свергнуть и посадить на его место Гомулку. Хрущев в душе не был противником Охаба, но к тому времени он показал себя слабым руководителем, и Гомулка был лучшей заменой. Хрущев ценил Гомулку.
Как потом вспоминал Сергей Хрущев, дома неожиданный отъезд отца в Польшу вызвал настоящий шок. Во-первых, в те годы любая поездка за границу, даже в дружественную социалистическую страну, считалась нерядовым событием. Ее обычно приурочивали к важной дате, объявляли загодя и сопровождали обстоятельной подготовкой.
Тут же из ЦК раздался звонок: "Собирайте вещи, я лечу в Варшаву". И никаких объяснений. Вещи приготовили быстро, за многие годы до автоматизма отработался процесс сборов отца в командировку - специальный чемоданчик стоял в специально отведенном месте. В него полагалось уложить белые рубашки для ежедневной смены, белье, электрическую бритву, тапочки. Вот практически и все. Запасной костюм везли в купленном для этой цели в Женеве футляре, чтоб не мялся.
К тому же Хрущев ехал не один, вместе с ним летели Молотов и Булганин или он с ними. Что и говорить, такое сочетание свидетельствовало об одном: случилась беда, и немалая.
Хрущев заехал домой на минутку. На вопросы отвечать не стал, только буркнул: "Есть там дела", - и ушел к себе на второй этаж переодеваться.
К приготовленному стакану чая с лимоном не притронулся. Спустившись, сразу прошел в прихожую, надел темно-серое демисезонное пальто, нахлобучил такую же, в тон, шляпу, как-то отчужденно обвел всех взглядом, кивнул на прощание и вышел. Всеми своими мыслями он уже был там, в Варшаве.
В доме наступила тревожная тишина. Через несколько часов звонок из приемной ЦК от помощников: "Долетели благополучно, приступили к работе". И никаких подробностей. Что там такое стряслось? Чем вызван столь поспешный отъезд?
Домашние терялись в догадках.
И сборы, и полет - все происходило в спешке, на нервах. Никита Сергеевич потом рассказывал о своих переживаниях: ведь они так и не получили согласия Охаба на прилет в Варшаву, не было разрешения и на перелет польской границы. Отправились по своему разумению, на свой страх и риск. А у страха глаза велики, по сообщениям советского посольства, не развеянным неприятным разговором с Охабом, не исключался контрреволюционный государственный переворот. Не встретят ли в этом случае незваных гостей, самовольно пересекших границу, самолеты-перехватчики? По свидетельству Хрущева-младшего, его отец такое развитие событий считал маловероятным, но, исходя из панической информации, полностью исключить не мог.
Что же произошло после встречи на аэродроме?
Н. С. Хрущев:
- С аэродрома мы приехали в Центральный Комитет… Беседа проходила очень бурно… Разговор был грубым, без дипломатии. Мы требовали объяснений действий, которые, как мы считали, были направлены против Советского Союза. Войском Польским тогда командовал маршал Рокоссовский… Когда мы приехали, то во время обеда получили информацию от Рокоссовского, что войска, подчиненные Министерству внутренних дел, приведены в боевую готовность и стянуты к Варшаве… Эти обстоятельства еще больше возбудили наше недоверие, и даже возникли подозрения, что действия поляков умышленно направлены против Советского Союза. Уже звучали открытые требования выслать Рокоссовского в Советский Союз, так как ему нельзя доверять, он не поляк и проводит антипольскую политику.
С. Н. Хрущев:
- Как красная тряпка быка, раздражал поляков маршал Рокоссовский, "рекомендованный" на пост главы военного ведомства еще Сталиным. Они справедливо полагали, что в решительный момент он выполнит приказы Хрущева, а не Гомулки, послужит России, а не Польше. "За мной установлена слежка, и я шагу не могу сделать, чтобы это не было известно министру внутренних дел", - жаловался Рокоссовский отцу.
Н. С. Хрущев:
- Антисоветская волна у нас создала соответствующее настроение. Хотя мы считали, что это накипь, которая накопилась в результате неправильной политики Сталина. Сложнее была проблема пребывания наших войск в Польше. Правда, это право вытекало из Потсдамского соглашения и, следовательно, освящено авторитетом международного права. Необходимость присутствия наших войск в Польше определялась железнодорожными и шоссейными коммуникациями с нашими войсками в Германии. Мы решили защищать это право. Я поговорил с Рокоссовским: "Скажите, Рокоссовский, как поведут себя войска?"
С. Н. Хрущев:
- Это был момент, за которым могло последовать непоправимое. Поэтому особенно ценно проследить, как мы тогда, в 1956 году, продвигались к грани и как остановились на самом краю. На вопрос отца Маршал Советского Союза и Маршал Войска Польского бывший сталинский узник и герой войны Константин Константинович Рокоссовский ответил: "Польские войска сейчас не все послушают моего приказа, но… есть части, которые выполнят мой приказ. Я - гражданин Советского Союза и считаю, что надо принять меры против тех антисоветских сил, которые пробиваются к руководству. Жизненно важно сохранить коммуникации с Германией через Польшу". Так что у поляков были все основания сомневаться.
Н. С. Хрущев:
- Наши силы в Польше были невелики. С нами в Варшаву приехал Конев, он в то время командовал войсками Варшавского пакта и был нам необходим. Через маршала Конева мы приказали, чтобы советские войска в Польше были приведены в боевую готовность. Через некоторое время мы приказали, чтобы одна танковая дивизия подтянулась к Варшаве. Конев отдал приказ и доложил, что войска снялись и танковая дивизия движется в направлении Варшавы.
Аналогичные распоряжения отдал еще верным ему войскам маршал Рокоссовский.
Конечно, это не осталось незамеченным поляками. Варшава начала лихорадочные приготовления к обороне, а на Гомулку выпала миссия попытаться отвести танковые экипажи.
Заседание было бурное, нервное. Хрущев отчаянно спорил с поляками. И тут к нему направляется Гомулка и очень нервно заявляет:
- Товарищ Хрущев, на Варшаву движется ваша танковая дивизия. Я вас прошу дать приказ остановить движение и не вводить ее в город. Вообще лучше, чтобы она не подходила к Варшаве. Я боюсь, будет совершено непоправимое.
Очень нервно Гомулка и просил, и требовал. Гомулка - экспансивный человек, у него пена на губах появилась. Выражения он употреблял очень резкие.
Завадский информировал Хрущева, что идет антисоветская агитация среди рабочих Варшавы. Заводы вооружаются. Ситуация сложилась очень тяжелая. Приехавшие из Москвы, собственно говоря, оказались пленниками.
Опять слово взял Гомулка, и своим выступлением Хрущева очень подкупил. Говорил он горячо:
- Товарищ Хрущев, я вас прошу, остановите движение войск. Произойдет непоправимое! Вы думаете, что только вы нуждаетесь в дружбе с польским народом? Я, как поляк и коммунист, заявляю, что Польша больше нуждается в дружбе с русскими… Разве мы не понимаем, что без вас не можем существовать как независимое государство? Все будет в порядке. Не допустите, чтобы ваши войска вошли в Варшаву. Тогда будет трудно контролировать события.
Был объявлен перерыв. Приехавшие из Москвы собрались своей делегацией и обсудили вопрос вместе с Рокоссовским. Хрущев проникся доверием к словам Гомулки. Он ему и раньше верил. Несмотря на его вспыльчивость и резкость, в его словах была искренность…
Хрущев говорит:
- Товарищи, я Гомулке верю, верю как коммунисту. Ему трудно. Сразу он этого не сделает. Но постепенно, если мы выразим ему свое доверие, отведем наши войска, дадим время, то Гомулка сможет справиться с теми силами, которые сейчас стоят на неверных позициях.
Все согласились, и Хрущев отдал Коневу приказ остановить продвижение советских войск к Варшаве. Потом Хрущев объяснял, что эти войска и не двигались к Варшаве, а проводили свой военный маневр и, выполнив его, остановились в том пункте, который был им назначен. Конечно, никто не поверил хрущевским объяснениям, но все были довольны, что войска остановились. Обстановка разрядилась. Поляки поняли, что с московской делегацией можно договориться. Ввод советских войск в Варшаву действительно мог быть непоправимым. Это породило бы такие трудности, что невозможно себе представить, куда бы можно зайти.
Хрущев считал, что положение спас Гомулка. Остальное было второстепенным. Выдвижение на пост первого секретаря Гомулки у Хрущева не вызывало возражений.
Дальнейшее пребывание советских высших руководителей в Польше перестало быть необходимым. Они распрощались и улетели домой.
13 ноября министр национальной обороны Польши маршал Войска Польского Константин Рокоссовский подал в отставку со всех постов. Польское правительство на прощание наградило военачальника орденом и, не мешкая, отправило в Советский Союз. На его место назначили лишь недавно вышедшего из тюрьмы Марианна Спыхальского.
Почти одновременно вспыхнули волнения в Венгрии.
16 октября 1956 года будапештские центральные газеты опубликовали письмо Имре Надя и постановление Политбюро ЦК Венгерской партии трудящихся о восстановлении в партии И. Надя "в связи с тем, что хотя он совершил политические ошибки, но они не делали обоснованным его исключение из партии". Постановление об исключении Имре Надя из партии от ноября 1955 года отменялось. Тогда Ракоши взял верх, теперь времена поменялись.