Он крепко ее поцеловал и, не оглядываясь, пошел к самолету. Она смотрела, как постепенно удалялась его фигура, и слезинки, одна за другой, предательски покатились из глаз.
Мария дождалась, пока самолет взлетел и растаял в дымке неба. Обратно ее подобрала попутная машина, и через час она уже была в своей санчасти.
До вечера работала в амбулатории, потом убралась и решила на ночь почитать. Настроение было скверное, не хотелось никого видеть и ни с кем говорить. В голову лезли тревожные мысли: "Как там Саша долетел?"
Вдруг послышался тихий стук в окно. Она выглянула и не поверила своим глазам – перед ней стоял ее Саша.
Забарахлил в полете мотор, объяснил он, и, дабы не стать добычей какого-нибудь шального "мессершмитта", решил вернуться в Старую Станицу.
На следующее утро они опять вдвоем пошли на аэродром. Прощаясь, он пошутил: "Следи внимательно за прессой. Очень может статься, что там сообщат о присвоении твоему мужу Героя".
10
Еще затемно 26 мая командующий фронтом генерал-лейтенант Петров прибыл на наблюдательный пункт 56-й армии. Там его уже ожидали командующий этой армией генерал Гречко и командующий 4-й воздушной армией генерал Вершинин. Гречко был сдержан и немногословен, а Вершинин, по натуре более общительный, пытался даже шутить. Петров по телефону заслушал доклады командующих 37-й армией генерал-лейтенанта Коротеева, 9-й армией генерал-лейтенанта Козлова и 18-й армией генерал-лейтенанта Леселидзе о готовности к действиям.
По решению Петрова главный удар наносился силами 37-й и 56-й армий по центру оборонительного рубежа "Голубой линии". Правее, в направлении на Темрюк, должна была наступать 9-я армия, левее, на Новороссийск, – 18– я. Воздушная армия генерала Вершинина должна поддерживать наступление нанесением ударов по противнику на аэродромах и в воздушных боях над полем боя, а также надежно прикрывать наши наземные войска с воздуха.
Ровно в пять часов утра началась артиллерийская подготовка. Вскоре в небе показалась и наша авиация. Крупные группы бомбардировщиков были направлены на бомбардировку целей в глубине обороны противника на направлении главного удара.
В конце артподготовки, длившейся полтора часа, проверив, дует ли хотя бы слабый ветерок в сторону немцев, Иван Ефимович сказал Вершинину:
– Константин Андреевич, давайте приказ на вылет штурмовиков для постановки дымовой завесы.
Через несколько минут около 20 "Илов" пронеслись низко над землей вдоль переднего края и вылили смесь. Над немецкими окопами повисла белая стена дыма. Смещаясь в глубину обороны, завеса закрыла траншеи и ослепила гитлеровцев. Наши войска пошли вперед. Командующий фронтом напряженно вглядывался в дымовую завесу, но, как и другие, не мог рассмотреть, что там, за ней, происходит. Вскоре выяснилось, что немцы отошли из первой траншеи. Те из них, кто остался, были уничтожены советскими войсками.
К сожалению, ветер в этот день оказался слабым и не понес дымовую завесу дальше, в глубину, как рассчитывал командующий фронтом. Советские передовые подразделения, попав в полосу дымовой завесы, тоже ослепли, их продвижение почти прекратилось.
Через полчаса дымовая завеса стала редеть и вскоре совсем рассеялась. Советские войска вновь поднялись в атаку, но противник уже опомнился. Особенно напряженные бои разгорелись на участке 11-го гвардейского стрелкового корпуса генерал-майора Сергацкова. Немцы неоднократно подымались в контратаку.
…На свой аэродром Покрышкин долетел без приключений. Едва зарулил на стоянку и выбрался из самолета, как к нему бросился Чувашкин.
– Товарищ гвардии майор, сегодня… – начал он скороговоркой и вдруг запнулся.
– Что сегодня, Гриша?
Давно уже Александр не видел своего механика таким возбужденным.
– Поздравляю, товарищ гвардии майор! Сегодня передали по радио… Вы – Герой Советского Союза!
– Спасибо, дорогой! – как можно спокойнее ответил Покрышкин, сдерживая мгновенно охватившую его радость. – А еще кого?
– Многим присвоили: Крюкову, Глинке Борису, Речкалову… Еще… Фадееву. Посмертно.
"Эх Вадим, Вадим! – сокрушенно вздыхая, подумал Саша. – Не дожил ты до этого торжества".
В небе послышался гул самолетов. Прямо через аэродром 16-го полка с востока на запад, большими группами одна за другой, шли "петляковы".
– Началось наступление, – пояснил Чувашкин.
"Так вот оно что", – подумал Покрышкин. Подлетая к аэродрому, он сразу заметил отсутствие на стоянках многих самолетов.
– Ну, как вы тут жили? – поинтересовался Александр.
– Плохо, товарищ гвардии майор… Вчера эти гады по нам ударили… Такая неприятность в полку…
– Что случилось?
– "Фоккеры" налетели… Подкрались на бреющем с востока и ударили по стоянке самолетов. Чесноков взлетел, да опоздал – немцы уже начали штурмовку. Почти сразу же загорелся самолет Труда. Его техник Кожевников выскочил из щели и бросился к машине. Мы кричим ему: "Куда! Ложись!" Немцы вокруг так и хлещут зажигательными пулями, трава под ногами горит, а он напрямую, – ничего не слышит и не видит. Добежал, вскочил в кабину, запустил мотор, вырулил из капонира и погнал по полю самолет зигзагами – хотел пламя сбить. Ничего не помогло, пришлось самолет бросать. Только он, весь черный от копоти, выскочил из машины, как начали рваться баки с топливом. Через мгновение машины не стало. В общем, одного летчика ранили, а инженера убили. Будто знали, сволочи, что вас дома нет…
– А при чем здесь я?
– Может, побоялись бы. Ведь предупреждают же они всех своих летчиков, когда вы находитесь в воздухе.
– Кого убило?
– Инженера Урванцева. Он в будке находился, не стал прятаться в щель. Пуля попала ему прямо в висок. А фамилию летчика не помню. Он из молодых. Сначала ему ногу ампутировали, а вскорости он помер.
– Ладно, я пошел на КП.
"Вот так и живи на войне, – размышлял Саша по дороге на командный пункт. – Свою радость дели на всех и взамен получай долю общей горькой печали".
У командного пункта, за грубо сколоченным столом, на котором стоял репродуктор, сидел бессменный начальник связи полка Масленников. Рядом стояли командир полка, замполит и несколько летчиков. Увидев Александра, Погребной шагнул к нему навстречу, и они крепко, по-мужски, обнялись. В этом объятии было все: радость по случаю присвоения Саше Героя и горе в связи с новыми утратами.
– Как раз вовремя прибыл! – приветствовал Александра Исаев, пожимая ему руку. – Сегодня с рассвета воюем. Наши пробивают "Голубую линию". Поставлена задача: прикрыть их с воздуха. Там сейчас такая мясорубка, какой давно уже не было.
Выяснилось, что советские войска начали с утра наступление в районе станиц Киевская и Молдаванская, прорвали первую полосу немецкой обороны и продвинулись вглубь на три, местами на пять километров. Немцы опомнились и со всех аэродромов Крыма, Таманского полуострова и юга Украины подняли в воздух бомбардировщики, которые устремились сюда, на крошечный участок фронта. Пехота подвергается массированным бомбардировкам.
Все истребители 4-й воздушной армии поднялись в воздух для отражения небывалой по мощи атаки.
Покрышкин подошел к капитану Масленникову:
– Ну что там?
– Дерутся. Вот послушай.
Из динамика слышались торопливые, неразборчивые, тревожные команды, предупреждения, короткие ответы.
– "Мессеры" сверху!
– Андрей, сзади "фоккер"!
– Валя, прикрой! Я ударю по "юнкерсам".
Было ясно, что группа Крюкова одновременно дерется с бомбардировщиками и истребителями противника. Исаев не выдержал и стукнул по столу кулаком.
– Так и есть! Встретили "юнкерсов" и бросились на них… А "петляковы" остались без прикрытия!
– Не может этого быть, – возразил Покрышкин. – Пал Палыч зря в бой не ввяжется. И ребята с ним опытные.
– Полетели и молодые…
Масленников предложил:
– Попробуйте связаться с Крюковым по радио. Может, удастся.
Исаев взял трубку и начал называть позывной Крюкова, но тот не отзывался.
– Далеко очень, не слышит, – вздохнул капитан.
Исаев с раздражением бросил трубку и спросил, обращаясь к начальнику связи:
– Почему на КП нет более мощной радиостанции?
– Не дают, да и по штату не положено.
"Есть один!" – азартно разнеслось из динамика. Опять послышались залпы торопливых команд, тревожные предупреждения и просьбы о помощи. Одна фраза прозвучала просто набатом: "Смотри, смотри! На нас сыпятся "фоккеры", а шестерка "мессов" навалилась на "петляковых".
В воздухе, без сомнения, было жарко. На КП все напряженно молчали, вслушиваясь в неразборчивый гомон взволнованных голосов. Исаев, бледный, с застывшим лицом, стоял согнувшись, прижав ухо к наушнику. Это были очень тяжелые минуты для командира полка: он боялся, что наши бомбардировщики остались без прикрытия и сделались легкой добычей для немецких истребителей. За это из штаба дивизии по головке не погладят.
Радио замолкло, и Исаев выпрямился.
– Кажется, бой кончается, – заметил он и тут же дал команду полковому врачу: – Приготовить санитарную машину!
Радио продолжало молчать, все встревоженно переглядывались. Исаев снял фуражку, бросил ее на стол и грузно опустился на скамейку. Но ненадолго. Через минуту он снова вскочил и стал тревожно вглядываться в пустой горизонт на западе.
– Должны бы уже появиться…
Заложив руки за спину, комполка стал расхаживать вокруг стола.
– Почему Крюков ввязался в драку с "юнкерсами"? "Петляковы" должны бы уже возвратиться, а их нет… Что, если их посбивали?
В этот момент на горизонте показались наши "петляковы". Над ними точками маячили истребители.
– Идут! – закричали все хором. Потом стали торопливо считать: – Один, второй, третий… Одного нет! Кого?!
Когда истребители подошли к аэродрому, стало ясно, что в группе отсутствует Труд.
Покрышкин ожидал Крюкова у капонира. Но Пал Палыч, заглушив мотор, продолжал сидеть в кабине неподвижно. "Что с ним? Уж не ранен ли?" – встревожился Александр и быстро поднялся по крылу к кабине.
Крюков сидел, откинув голову назад, с раскрасневшимся лицом и закрытыми глазами – наслаждался покоем после тяжелого боя. Знакомое Саше состояние: в такие секунды кажется, что все тело перемолото и невозможно пошевелить ни рукой, ни ногой.
Словно хорошо потрудившийся рабочий, Пал Палыч неспешно выбрался из кабины. Из его нижней губы сочилась кровь. Видно, треснула в бою от напряжения, из-под шлемофона виднелись мокрые пряди волос. Не торопясь, Крюков снял сдвинутый на затылок шлемофон и вытер платком лицо и шею. Потом хрипло сказал:
– Тяжелый бой был! Крепко пришлось подрожать. Думал, пропаду… – Потом неожиданно улыбнулся Покрышкину: – Привет, Саша! Повидал Марию?
Они пожали друг другу руки.
– Повидал, все нормально. Ну, говори! – поторопил его Покрышкин.
– Погоди, дай сначала папиросу!
Пал Палыч еще оставался во власти пережитого. Закурив, он пару раз глубоко затянулся, поправил изрядно поношенный ржавого цвета реглан. Тут подошли летчики из его группы.
– Когда наша шестерка пришла с "петляковыми" в район "Голубой линии", – начал рассказывать Крюков, – там было уже полно самолетов. "Юнкерсы" и истребители. Решил атаковать "юнкерсы". Громя стаю немецких бомбардировщиков, мы отвлекли на себя все их истребители и тем самым помогли нашим "петляковым" успешно отбомбиться. Но ты прекрасно представляешь, что это такое – шестерка против огромной стаи. Когда один "мессер" ухитрился и зашел мне в хвост, Труд стремительно его атаковал и очередью отрубил ему хвост. Немец закувыркался вниз, летчик выпрыгнул с парашютом.
Через мгновение – смотрю, а Труд уже пикирует вниз…
– Это "фокке-вульф", метров с восьмисот, пустил очередь и случайным попаданием перебил ему тросы управления, – вмешался ведомый Труда, молодой летчик Тищенко. – С большим трудом ему удалось вывести машину из штопора. Дальше не видел – на меня навалилась пара "мессершмиттов".
– Он потянул домой, но четверка "мессеров" почуяла добычу, – продолжил Валентин Степанов. – Мы с Чистовым бросились на помощь, троих связали боем, но один гад таки увязался за Андреем. Уравнял скорость с его машиной и стал хладнокровно расстреливать его в упор – даст очередь, отойдет, посмотрит, снова подойдет и опять пальнет. Я все вижу, но оторваться от насевших на меня не могу! Наконец я от них с помощью Чистова оторвался, – продолжил Степанов. – Сразу кинулся к Труду. "Мессер" начинал очередную атаку. Раздосадованный тем, что русский так долго не падает, он совсем забыл об осторожности. Я зашел поближе, так, чтобы наверняка. Ударил со всех стволов, он сразу загорелся и стал падать.
Я пристроился к Труду. Полуразбитый, охваченный пламенем, с развевающимися лохмотьями обшивки, самолет Андрея пошел к земле.
Как потом выяснилось, больше всего Андрея в этот момент бесило сознание собственной беспомощности. Пригнувшись за бронированной спинкой, он все внимание сосредоточил на управлении своим искалеченным самолетом. А тот с каждой секундой все меньше и меньше повиновался.
Сначала "мессер" искалечил плоскости, потом окончательно разбил руль поворота, пробил огромную дыру в фюзеляже. Осколки влетели в кабину, со звоном посыпались стекла приборов. Языки пламени забегали по плоскости – в кабине потянуло тошнотворной гарью.
Труд глянул вниз – он все еще находился над вражеской территорией. "Сгорю, но прыгать не буду, – решил он. – …Наконец внизу мелькнула линия окопов, вторая, третья… – лихорадочно прикидывал Труд. – Все, наша территория, можно прыгать! Авось парашют спасет!.."
Он отстегнул ремни, отстрелил дверь, схватился за кольцо парашюта – а земля, вот она, метрах в тридцати. Пламя душило и жгло. Закрыв одной рукой глаза, второй дернул ручку управления самолетом на себя… последовал удар о землю, и все… он потерял сознание.
11
– Эх, не могли уберечь! – резко бросил Покрышкин и пошел к своему капониру. Погиб Андрей Труд! В голове не укладывалось.
Кажется, что это было совсем недавно. 20 июля 1941 года. В полк прибыло семнадцать молоденьких сержантов, только что окончивших Качинскую авиашколу. Они ходили по полю в новеньких, еще топорщившихся гимнастерках, таких же новеньких пилотках и ремнях, и озорные мальчишеские глаза их горели любопытством.
Старые летчики, глядя на них, иронически улыбались. Покрышкин, сам сравнительно недавно окончивший эту же школу, был настроен снисходительно и с любопытством присматривался к этим юнцам.
Вечером, после ужина, он наткнулся на них возле барака. Уже смеркалось, яркие звезды дрожали в небе, пахли цветы на клумбе, возделанной в мирное время старательным садоводом совхоза, в котором расположился полк. Сержанты сидели на бревнах, покуривали, зажав папиросы в кулаке, чтобы не были видны огоньки, и слушали одного, довольно высокого, худощавого, который что-то им рассказывал.
– О чем беседуете? – поинтересовался Покрышкин, останавливаясь возле них.
– Так, о всяких случаях, товарищ старший лейтенант, – отозвался, подымаясь с бревна, высокий, статный сержант с открытым русским лицом. За ним поднялись остальные и окружили Покрышкина.
Саша подал руку красивому парню.
– Никитин, – представился тот. "Бывают же такие", – подумал Александр, глядя на этого парня. Своей фигурой он напоминал ему известное скульптурное изображение – молодой парень в летной форме, прикрывая от солнца глаза рукой, задумчиво смотрит в небо.
– Труд, – протянул руку высокий, худощавый, тот, что несколько минут назад что-то рассказывал остальным.
– Конечно, бой – это труд, – ответил Покрышкин, не поняв сразу, что хотел сказать высокий сержант.
– Это фамилия у него такая – Труд, товарищ старший лейтенант, – пояснил Никитин.
– А я и говорю, что на фронте тоже нужен Труд, – схитрил Александр. Сержанты рассмеялись, а больше всех смеялся виновник их веселья. Теперь Саша его вспомнил: целые дни он крутился возле летчиков, жадно слушая их рассказы о воздушных боях и задавая им наивные вопросы. Покрышкину запомнилось это смуглое лицо с большими серыми глазами. На губах у него все время блуждала улыбка, а выражение глаз напоминало ему кота, который напроказил и смотрит, где и что еще плохо лежит.
– Ну как вас там, в Каче, с пляжа гоняли? – вдруг спросил Александр у Труда.
Тот удивленно встрепенулся:
– Да. А вы откуда знаете?
– А как же, – усмехнулся Покрышкин, – это ведь традиция. Мы, думаешь, не любили купаться? Ого-го! Еще как! Возьмешь, бывало, книги – и под обрыв. А там часовые. Верно?
– Точно, – подтвердил Труд.
– Ну вот… А на чем летали?
– На "И-16".
– Стреляли? Воздушные бои были?
– Немного, – неуверенно ответил Труд.
Покрышкин от удивления аж присвистнул:
– Ну, братцы, вам придется еще подучиться, прежде чем воевать!
Сержанты разом загалдели, что они готовы к бою, умеют стрелять по наземным целям, и что в случае чего каждый из них готов на все.
Он молча ждал, пока они успокоятся. Он уже целый месяц воевал на фронте, и этот небольшой срок разделял его с сержантами, словно широкая бурная река. Они стояли еще на том, мирном берегу, и важно было передать им сейчас все то, что фронтовики постигли за этот месяц, узнав о боях и повадках противника.
– Дело хозяйское, конечно, командир полка решит, – заговорил он, когда они немного угомонились, – но будь моя воля, я бы вас пока что к полю боя не подпускал бы на пушечный выстрел. Вот овладеете новой материальной частью, научитесь стрелять, драться, тогда – вы люди. А сейчас – что? На один зуб "мессершмитту"!
Саша как в воду глядел. Через несколько дней командир полка майор Иванов отправил сержантов в тыл учиться под руководством своего заместителя капитана Жизневского.
Спустя двадцать дней, как раз, когда Покрышкин с товарищами летал в Москву за новыми "Мигами", Жизневский, по просьбе Иванова, прислал в полк троих, лучше других зарекомендовавших себя в учебе: Труда, его друга, неисправимого фантазера Данилу Никитина, и немного мечтательного парня Сташевского.
Летать им пришлось не на "Мигах", как они мечтали, а на "чайках", которым острый на язык Труд дал язвительную кличку "уйди-уйди", но что поделаешь – скоростных истребителей тогда на всех не хватало.
Свои первые боевые вылеты Труд и Никитин провели, прикрывая Грачева, летавшего на единственном в полку штурмовике "Ил-2". Вначале им крепко доставалось от него за нерешительность в действиях во время штурмовок. Но при налете на мост под Бориславом Труд неожиданно отличился: лишь он один из семи "чаек" ухитрился, несмотря на бешеный зенитный огонь немецкой артиллерии, положить свои бомбы точно в цель и вдребезги разнести переправу. В строю он шел последним, поэтому виновника события установили быстро.
Не забыть Саше Ростов в октябре сорок первого. С Дона дул пронизывающий ветер. Холодные серые тучи роняли на город хлопья мокрого снега. Было сыро, тоскливо и неуютно. Ростовчане, угрюмые, сосредоточенные, разговаривали негромко, словно боялись пропустить что-то особенно важное и значительное для себя.