Шагах в пятидесяти от него, стоя по пояс в воде и весело переговариваясь, мылись трое летчиков из его полка: высокий здоровяк Голубев, сухощавый, подвижный шутник Андрей Труд, прибывший в полк еще в начале войны, и невысокий крепыш Саша Мочалов. Уже второй Мочалов. Первый пропал без вести в Молдавии.
Около них на песке сохло выстиранное обмундирование. Тут же, на разостланной газете, виднелся круг колбасы из продпайка, буханка хлеба, горка помидоров и прикрытая от солнца емкость, по всей вероятности, с вином, которое они ухитрились где-то раздобыть еще вчера.
Летчики увлеклись купанием, а Саше в это утро более всего хотелось побыть одному – он не стал их окликать, а повернулся и пошел в противоположную от них сторону, по берегу вдоль кромки воды.
День выдался прекрасный, как по заказу. Солнце сияло и грело, но уже не пекло так нещадно, как это бывает в середине лета. От песка, редких кустов, от желтой, колючей южной травы, прораставшей подальше от воды, подымался свежий аромат утренней росы и остро пахнувших морских водорослей, выброшенных на берег ночью. Небольшие волны с тихим шелестом набегали на берег. Горизонт был чист, совершенно пустынный, и хотелось до бесконечности смотреть туда, в даль, где темно-синее море сливалось с голубым небом.
С удовольствием вдыхая чудесный морской воздух, он медленно шел вдоль кромки прибоя, посматривал вокруг, и думал.
Как же быстро может меняться жизнь человека! Просто даже не верилось. что еще совсем недавно, изнемогая от напряжения и жажды, он сидел в кабине своего "Яка" и в пологом пикировании, приемом, выработанным им во время обучения молодых летчиков, короткими, точными очередями расстреливал немцев из танковой дивизии "Викинг", продвигавшейся на своих огромных "бюсингах" по дорогам Ставрополья.
Как-то не верилось, что еще несколько недель назад он мог запросто погибнуть, когда, прикрывая штурмовиков, оторвался от своей группы и оказался один на один с парой "мессершмиттов".
Как всегда, они уходили в сторону солнца и, преследуя их, он вначале хорошо видел их силуэты. Но через несколько секунд, заметив, что быстро от них отстает, догадался, что имеет дело с новой модификацией "мессеров", у которых двигатели были мощнее, чем у его "Як-1".
Стало ясно – над ним пара грозных врагов, которая, к тому же, находится со стороны солнца и имеет преимущество в высоте.
Он резко переложил свой "Як" на крыло, намереваясь уйти к своим. Но не тут-то было. Оторваться от двух зависших над ним "охотников" было не просто. Заметив, что он пытается уйти, они тут же бросились в погоню и стали быстро его настигать. Судя по почерку, это были опытные пилоты.
О какой-либо помощи нечего было и думать: рации не было, свои, сопровождая штурмовиков, давно ушли. Оставалось одно – развернуться навстречу "мессерам" и показать, что готов сойтись в лобовую. Так он и сделал.
Но эти тертые калачи, не приняв лобовой атаки, прыгнули вверх и вновь зависли над ним. Положеньице – хуже не придумаешь. У них – преимущество в высоте и скорости, у него горючего в обрез, только дойти до своего аэродрома. Бой завязался над вражеской территорией, кончится горючее или он допустит какой-то просчет – все, хана, они расстреляют его как мишень.
Оставалось только одно – придумать что-то такое, чтобы этих чертей объегорить. Но для этого нужна скорость, без скорости ничего не придумаешь.
Еще окончательно ничего не решив, он круто развернулся на восток и ударил по газам, выжимая из своего "Яка" все, на что тот был способен. "Мессеры", словно две стрелы, выпущенные из лука, устремились за ним и стали быстро его догонять. Вот они уже на дистанции прицельного огня, еще чуть-чуть и…
Он резко бросил машину в пике. От стремительного падения истребитель задрожал, в ушах появилась сверлящая боль. Приотставшие было "мессершмитты" вновь его догнали и вышли на дистанцию прицельной стрельбы. Теперь можно было начинать. Он изо всей силы потянул ручку управления на себя и заработал педалями. "Як-1" резко пошел на горку, закручивая спираль. От чудовищной перегрузки потемнело в глазах.
Нет, недаром он так обстоятельно изучал "мессершмитты" в группе генерала Науменко. Сейчас он должен получить ответ на вопрос – правильно ли он воспользуется конструктивным недостатком этого самолета. Если "крючок", отработанный им на тренировках, его подведет, придется за это расплачиваться жизнью.
В верхней точке, переведя машину через крыло на горизонт, он быстро осмотрелся. Так и есть, в своих расчетах он не ошибся. Не способные резко выходить из пикирования, "мессершмитты" внизу замешкались, потом, наверстывая упущенное, развили на горке большую скорость и не смогли притормозить. Ведущий, обогнав Александра, выскочил впереди него метрах в пятидесяти и сразу же попал в перекрестие прицела его "Яка". Длинная очередь из пушки и пулеметов. "Мессер" на мгновение как бы завис в прицеле, потом перевернулся и камнем пошел к земле.
Второй немец, ведомый, выскочил рядом. Увидев, что случилось с его командиром, он тут же вышел из боя и устремился на запад.
Теперь можно было направляться домой, горючего оставалось в обрез. Вскоре показались знакомые ориентиры, где-то совсем рядом располагался наш аэродром. Саша невольно расслабился…
Треск пуль об обшивку самолета отрезвил его моментально. Инстинктивно крутанув бочку со снижением, он резко сбросил скорость, вынудив атакующих вырваться вперед. Пара "мессеров" проскочила над ним и резко ушла наверх. Длинная очередь им вслед, так, для острастки. Нет, хватит испытывать судьбу…
Он не знал тогда, что в поединке с двумя "мессершмиттами" сбил Леопольда Штейнбаца, известного немецкого аса из 52-й эскадры, награжденного Рыцарским крестом с Дубовыми листьями и мечами, и что вторая пара пыталась отомстить за смерть своего командира.
Таких воздушных боев, жестоких, смертельных, неимоверно тяжелых, когда противник по количеству превосходил в несколько раз, он в этот год провел двадцать четыре. Двадцать четыре раза Саша смотрел смерти в глаза!
И все это действительно было, и было совсем недавно, но от того, что он, наконец, по-настоящему выспался, от того, что это были самые сильные впечатления последнего времени, ему казалось, что все это происходило всего несколько часов назад.
Саша не удержался, раскрыл на ходу томик стихов и начал было его читать, но тут же подумал, что сперва нужно покончить со стиркой. Отойдя от кромки воды метров на двадцать, он сел на песок, быстро разделся, потом дважды старательно выстирал грязные, пропитанные потом и пылью гимнастерку с брюками, ставшие буквально черными портянки. Затем, крепко отжав, разложил все сушиться на песке, зашел в воду и начал мыться сам. С трудом намылившись в морской воде, он со сладостным ожесточением стал скрести голову, потом долго скоблил все тело, пока кожа не покраснела. Он уже забыл, когда так мылся последний раз.
Потом Саша плавал, нырял с открытыми глазами, держался под водой до тех пор, пока хватало воздуха в легких, и в изнеможении подымался на поверхность.
Пробыв в воде минут сорок, он вышел на берег, ощущая бодрость и легкость во всем теле, чувствуя себя словно обновленным. Хотелось сесть в лодку и поплыть туда, к горизонту, как это делал он до войны во время отдыха в Хосте вместе со Степаном Супруном, известным на всю страну летчиком-испытателем. Как это все давно было, да и было ли?
Потом он взялся за постиранное обмундирование. Повернул его на песке, проверил, сохнет ли оно. Теперь можно было почитать.
Саша любил и при каждой возможности читал книги, но поэта Есенина открыл для себя недавно, когда при очередном перебазировании в одном из покинутых домов станицы нашел этот однотомник; стихи поразили и очаровали его.
В перерывах между полетами, уединившись под крылом своего истребителя, пока техники заправляли машину горючим, оружейники перезаряжали пушку и пулеметы, он с жадностью и восторгом читал этот сборник, то и дело находя в нем подтверждение своим мыслям; многие четверостишья он знал уже наизусть.
Как ни странно, но это бескрайнее море, этот чистый, желтый песок, редкие кустарники вдалеке – все до боли напоминало ему исконную сибирскую Россию и более того – его родной Новосибирск, где в домике у реки Каменки осталась мать с сестрой и меньшими братьями, где прошло его босоногое детство.
Очарованный окружающим, он был как бы в забытьи, когда вдруг услышал: "Саша, куда ты пропал? Давай к нам, уже все готово". Он обернулся – сзади, метрах в пяти, стояли улыбающиеся Труд с Голубевым. Очевидно, они все-таки заметили его появление на берегу. Пришлось идти в компанию.
3
На море они пробыли до вечера и на ужин пришли под хмельком. Как обычно, у небольшой столовой уже собралось много офицеров. Полки постоянно прибывали, и питаться приходилось в несколько смен. Каждый стремился прорваться первым в небольшой зал, чтобы не стоять в очереди у столов. Из-за этого между офицерами иногда возникали стычки. Люди, привыкшие к напряженной фронтовой обстановке, оказавшись в городке в неопределенном положении и ничем не занятыми, часто по разному поводу выпивали, благо водку и вино в поселке можно было найти без труда.
Ловкий, подвижный Труд и крепкий Голубев в числе первых проникли в столовую и заняли место для Александра, стеснявшегося толкаться. Едва они расположились за столом, как официантка поставила перед ними алюминиевые миски с перловой кашей, в которой на этот раз можно было найти кусочки сала. Молча принялись за еду.
С чего все началось, Саша так и не понял – слишком был поглощен своими мыслями. Очнулся он от разговора "на басах". Оказалось, что трое подвыпивших офицеров пристали к Голубеву и Труду. Один из них, схватив Труда за гимнастерку на груди, кричал, что сейчас набьет парню морду за грубую толкотню в очереди. Недолго думая, Саша тут же врезал скандалисту коротким хуком в челюсть, как он это делал когда-то в Новосибирске, когда занимался боксом. Офицер свалился под стол.
Все вскочили, поднялся страшный шум. Столовая быстро разделилась на "своих" и "чужих". Началась потасовка, и длилась она до приезда коменданта в столовой, а после приезда коменданта с охраной драка выплеснулась на улицу. Порядок навел лишь прибывший с автоматчиками на "Додже" начальник гарнизона полковник Губанов. Покрышкина, как зачинщика драки, задержали и увезли.
Спустя некоторое время на площадке перед столовой опять поднялся шум.
– Полундра!.. Все сюда! Быстро! Важное и сенсационное сообщение, – слышался зычный голос.
Это кричал Вадим Фадеев. Он задержался в какой-то компании и в потасовке, к своему сожалению, не участвовал. Узнав его по голосу, все из шестнадцатого полка потянулись к столовой, предвкушая веселую разборку.
– Из достоверных разведывательных данных стало известно следующее: Саша Покрышкин посажен на "губу" – это первое!.. Во-вторых, ему грозит трибунал! Ясно? – буравя окружающих гневным взглядом, рычал Фадеев.
Летчики загалдели, посыпались вопросы и гневные выкрики.
– Тихо! – вскинув руки вверх и тряся бородой, закричал Фадеев. – Тихо! Объясняю: он тут одного тылового "чмура" кулаком случайно по сопатке задел… Я думаю так: сейчас всей оравой мы пойдем, поднимем все начальство на ноги и потребуем освобождения нашего товарища, а то…
– Перевернем все вверх ногами, разгромим это заведение! – перебил его Чесноков.
– Полундра!.. Вперед! Пошли! – закричал Володя Бережной.
И толпа летчиков двинулась на выручку своему товарищу. Но не прошли они и ста метров, как им встретился командир полка Исаев с начальником штаба Датским.
Всем было приказано немедленно прекратить "бузу" и отправиться в общежитие. Исаев пообещал во всем разобраться. После этого летчики быстро разошлись.
Во время отбывания наказания в пыльной, обшарпанной комнате с маленькими оконцами, каковой являлась гарнизонная гауптвахта, Покрышкин узнал от дежурного, что ударил он подполковника, командира одного из дислоцировавшихся в поселке истребительных полков, который в столовой был вместе со своим начальником штаба и комиссаром. Поэтому и неумолим был начальник гарнизона Губанов.
Едва Саша появился в общежитии после отсидки, как ему сообщили, что он снят с должности комэска и переведен в запасной полк. Он решил, что ребята его разыгрывают, потому, недолго думая, отправился к начстрою полка Павленко.
– То, что ты, капитан, снят с должности, – еще не самое страшное, – огорошил старший лейтенант, отвечая на его вопрос. – Тебя исключили из партии!
– Как? Исключили из партии? Неужели пошли на такое? – Саша не верил своим ушам.
– Вчера на заседании партийного бюро командир полка обвинил тебя в недисциплинированности: оспариваешь его указания, самовольно меняешь воздушную тактику, как он выразился, "нарушаешь требования устава истребительной авиации". Ну и, конечно, припомнил последнюю ссору с командиром соседнего полка. Вот так! Собрание проголосовало за исключение. Тут уж Воронцов постарался, припомнил, видимо, вашу стычку из-за похорон Супруна.
Пораженный услышанным, Саша молча смотрел на начстроя.
"Как же так: честно воевал с первого дня войны, не трусил, не малодушничал, в коллективе был на хорошем счету, считался в полку лучшим летчиком-истребителем, только официально сбил семь самолетов противника, а сколько еще не засчитали. И это все псу под хвост из-за какой-то стычки со старшим офицером, который, к тому же, сам ее спровоцировал, из-за этого недостоин быть коммунистом и командиром-гвардейцем?!" – беззвучно шептал он…
– Но и это еще не все, – невозмутимо продолжил Павленко. – На тебя передано дело в Бакинский военный трибунал. Сам понимаешь, чем это может кончиться. По 227-му приказу могут запросто пустить в расход. Почитай вот, какую характеристику на тебя отправил Исаев. Можешь взять ее себе. Это копия.
И он углубился в бумаги.
Александр читал характеристику и не верил своим глазам. "До какой же подлости может опускаться человек, – лихорадочно думал он. – Нет, надо что-то делать. Но что? Пойти к Исаеву и поговорить с ним напрямую? Что это даст? Он исказит разговор, да еще представит его в выгодном для себя свете…"
Так ничего и не решив, он покинул канцелярию.
Николай Исаев появился в 16-м гвардейском истребительном полку весной сорок второго в качестве штурмана полка. До этого он был партийным работником и даже в 16-м первое время продолжал носить гимнастерку с петлицами батальонного комиссара. Во время боев за Ростов был ранен в руку и, возможно, поэтому на боевые задания практически не летал.
Летчики вначале не обращали на Исаева особого внимания. Штурманов и без него хватало – тот же Крюков, да и сам Покрышкин хорошо разбирались в штурманских делах.
Первое серьезное столкновение с Исаевым у Александра произошло на аэродроме под Миллеровом, во время отсутствия командира полка Иванова. Тогда степные дороги были забиты немецкими солдатами, танками, которые находились уже в тылу советских войск, а их авиация господствовала в воздухе. Воевать приходилось на нервах и крови.
После очередного вылета на штурмовку Покрышкин заходил на посадку последним. Перед ним садился Александр Голубев.
Еще издали Саша заметил, что самолет из его шестерки, не взлетевший со всеми на боевое задание из-за отказа двигателя, не убран, так и стоит на краю поля, как раз по курсу их посадки, в самом начале посадочной полосы.
Голубев, еще недостаточно опытный летчик, к тому же ослепленный солнцем, при планировании неточно рассчитал высоту и зацепился за винт неубранного истребителя. Прямо перед Покрышкиным машина молодого пилота ударилась о землю, развалилась на куски и загорелась. Было просто жутко смотреть, как прямо у него на глазах погибал его боевой товарищ.
Выбравшись из кабины своего истребителя, Саша первым делом поинтересовался, что с Голубевым. Жив, успокоил его Чувашкин, только что отвезли в госпиталь.
Тогда у Александра возник вопрос – почему начальство до сих пор не распорядилось убрать неисправный самолет. Возможно, было занято чем-то важным?
Одного взгляда в сторону КП оказалось достаточно, чтобы понять, что об оставшихся на хозяйстве командирах он был слишком хорошего мнения. Исаев, высокий, дородный мужчина, вместе с новым начальником штаба Датским стояли на крыше землянки и преспокойно наблюдали за происходящим в бинокли.
Взбешенный Покрышкин бросился на КП.
– Почему не освободили взлетно-посадочную полосу?
Его вид в этот момент был настолько угрожающим, что Исаев, недолго думая, сам пошел в атаку.
– Что-о? – с хмурым видом враждебно протянул он. – Как ты смеешь задавать мне такие вопросы?
Исаев был старше Александра по должности и по званию, и в данный момент, в отсутствие командира полка Иванова, исполнял его обязанности. Свою роль, конечно, сыграли привычки бывшего партийного работника, которых все побаивались и тянулись перед ними в струнку.
К тому же Исаев считал себя достаточно опытным летчиком, чтобы выслушивать замечания в таком дерзком тоне от этого излишне самоуверенного комэска. Как-никак, а кадровый летчик-политработник с довоенным стажем, участник финской войны, награжденный за нее орденом Красного Знамени, а в эту, за бои под Ростовом, орденом Ленина, – и он обязан отчитываться перед каждым капитаном?
– Смею! Смею, потому, что это летчик из моей эскадрильи и я за него в ответе! При посадке против солнца любой может допустить ошибку! Солнце слепит!
– Солнце, говоришь, слепит? – недобро переспросил Исаев. – Тоже мне защитник нашелся!.. Ничего, вот посидит твой Голубев на "губе", тогда хорошо будет видеть и против солнца.
– Да вы что? – Покрышкин аж задохнулся от возмущения. – Человека, только что вернувшегося из боя и чисто случайно оставшегося живым, наказывать?!.. Да это вас надо посадить на "губу" за нераспорядительность, чтобы лучше соображали!
"Губой" на жаргоне летчиков называлась гауптвахта.
Разговор начинал принимать нежелательный для Исаева оборот, и он решил, что ему лучше всего замолчать.
Покрышкин вернулся на стоянку самолетов. Узнав, что Голубева действительно отвели на гауптвахту, он не находил себе места. Как освободить товарища? Решение напрашивалось только одно: дождаться возвращения командира полка из штаба дивизии и обратиться к нему за помощью.
"Сукин сын, – ругался про себя Александр, расхаживая возле своего самолета. – Если бы ты хоть раз слетал на боевое задание, ты бы понял, что это такое, и по-другому относился бы к летчикам. После такой страшной аварии посадить человека на "губу"!"
Первым, кто встретил Иванова, был Покрышкин. Узнав о происшествии, Виктор Петрович тут же потребовал от штурмана полка освободить летчика. Для Исаева это был щелчок по самолюбию, и он его, конечно, не забыл.
Двадцать первого июля полк перебрался за Дон. Группа летчиков полка полетела в район Ставрополья с целью сдать в полковые мастерские самолеты, у которых был на исходе моторесурс. По существу, это был выход на отдых. В полку остались две эскадрильи – Покрышкина и Крюкова.