Хотя он и прикладывался к стаканам, наполняемым де Блиньяком, присвоившим себе роль тамады, он сохранял все свое хладнокровие; и его веселость достаточно отличалась от веселья самого младшего и самого старшего из собеседников. Если он иногда и улыбался, то причиной этому было упоение весельем юноши: глядя на его прелестное личико, разгоревшееся от удовольствия, он вставал и обнимал его с нежностью, казавшейся в настоящее время странной, но бывшей в нравах той эпохи.
Де Блиньяк откупорил новую бутылку, наполнил свой стакан, заставил играть яхонтом вино в хрустальном стакане, поднимая и опуская его перед свечами, затем начал отпивать его маленькими глотками с видом знатока.
Белокурый офицер, которого, казалось, несколько уже минут выводила из терпения чрезмерная болтливость его собеседника, воспользовавшись временем отдыха, к которому вынудили его эти важные занятия, наклонился к молодому человеку:
- Итак, Поль, - сказал он ему, - ты только через год возвратишься в Новую Францию?
- Да, - отвечал тот, которого он назвал Полем, - и весь этот год я проведу подле тебя, мой добрый Шарль.
- Он покажется нам очень коротким, но очень продолжительным для твоей матери, любезное дитя мое.
- Счастье, несомненно, делает человека эгоистом, Шарль; мое сердце так переполнено мыслью, что я, наконец, на своей родине, истинной, единственной, к которой можно быть привязанным, я так счастлив снова тебя видеть, что я не думал так, как следовало бы думать о матери, плачущей и вздыхающей там в мое отсутствие.
- Бедная тетка!
- Хотя путешествие это было необходимо, важны интересы, требовавшие его; она долго противилась моим настоятельным просьбам. А, между тем, Господу Богу известно, были ли они убедительны, Шарль, потому что в уединении, в котором живем мы, прекрасная страна, так рано покинутая мною, кажется мне раем, и я боюсь умереть, не увидев ее еще раз.
- Ты слишком молод, ты слишком легкомысленный, любезный Поль, чтобы понять все страдания, разрывавшие ее сердце. Из всех близких разве не ты один остался? Ах, если бы я имел мать, которую мог бы любить, ничто бы не разлучило меня с нею. Когда расстаешься на Земле этой, разве знаешь - свидимся ли снова?
Сильное волнение выразилось на лице юноши, но де Блиньяк не дал ему времени ответить своему собеседнику. Этот разговор уже возбудил в достойном дворянине нетерпение. Он несколько раз щелкнул языком для того, чтобы привести товарищей к обыкновенному порядку. Наконец, выйдя из терпения, воскликнул:
- Черт возьми, молодые друзья мои, мне кажется, что если вам остается провести вместе целый год, то у вас хватит времени, чтобы поверить друг другу свои маленькие тайны, и позвольте мне заметить вам, что неприлично оставлять меня в углу с физиономией бутылки, из которой извлечен весь сок. Это относится к вам, лейтенант де Лонгеваль, потому что ваш кузен, господин Берто, без сомнения, не позабыл бы правил приличия.
Офицер, которого де Блиньяк назвал де Лонгевалем и титуловал лейтенантом, пожал плечами.
- Позвольте мне, в свою очередь, мой любезный де Блиньяк, - сказал он, - восстановить согласие наших отношений; пятнадцать дней назад, Берто, мой двоюродный брат, прибыл из Америки и, успев только обнять меня, в тот же вечер отправился в Париж, где он должен был вручить де Мазарену депеши губернатора. Сегодня, в то время, когда мы с вами выходили из цитадели, тот же Берто сошел с лошади, бросился в мои объятия и пригласил меня к ужину, который ожидал его в "Сорвавшемся якоре". Как я могу вспомнить, это были вы, любезный кавалер, которого просили оказать честь быть нашим гостем. А между тем было естественно, что после столь долгой разлуки мы желали быть одни. Вы думали иначе - мы на это не жалуемся - но, по крайней мере, обвиняйте лишь самого себя за затруднительность вашего положения.
Луч бешенства сверкнул в глазах гасконца; резким движением руки он схватил стакан, но почти в ту же минуту, демонстрируя определенную силу воли, он подавил угрожающее выражение лица, и его рука изменила направление, поднесши стакан ко рту.
Он осушил его залпом, поставил на стол и продолжал со свойственным ему насмешливым простодушием:
- Вот как ценятся наилучшие чувства! Под влиянием моей искренней к вам дружбы, любезный де Лонгеваль, под влиянием необыкновенной симпатии, которую не знаю почему я чувствую к вашему юному кузену, думая, что ваши лета, ваша неопытность вас предназначали в жертвы этого ужасного отравителя, который называется Бодрилльяром, я попросил у вас позволения заняться распоряжением вашего ужина, и вот как вы перетолковываете мои милосердные намерения? Кровью Христовой, лейтенант, если бы не наша старинная дружба!..
Поль Берто поспешил вмешаться в разговор.
- Ваша правда, господин де Блиньяк, - воскликнул он, - и я считаю себя столько вам обязанным, что, если вы не найдете ничего нескромного в моей просьбе, думаю просить вашего могущественного посредничества в делах, которые буду иметь в продолжение года с Бодрилльяром, который так опасен.
Белокурый офицер нахмурил брови, но при этом предложении лицо гасконского дворянина прояснилось, и он довольно неприятно расхохотался.
- Не в обиду моему двоюродному брату Шарлю, - продолжал юноша, - я прибавлю, господин кавалер, что вы присоединились к нам весьма кстати. Он был в дурном расположении духа и вполне способен был испортить мне один из самых приятных вечеров в моей жизни.
- Поль!..
- Черт возьми! Видно, кузен, видно, что ты не приехал, как я, из диких стран. Ты ничего не понимаешь! Это счастье слышать, петь, ругать, клясться по-французски. Уже пятнадцать дней я как сумасшедший. Выходя из катера, который привез меня на материк, я кинулся на шею к первой попавшейся мне навстречу женщине и поцеловал ее три раза, когда вдруг заметил, что она стара и дурна.
При виде этого энтузиазма Шарль де Лонгеваль не мог удержаться от улыбки.
- Вы несчастливец, любезный господин Берто, - сказал барон де Блиньяк, - клянусь честью, хорошенькие девушки - не редкость в добром городе Дьеппе.
Господин де Блиньяк чокнулся с увлечением, которое показывало, что в этом тосте для него нет ничего небывалого.
- Да, - сказал белокурый офицер своему двоюродному брату, - если ты наведешь этого добряка де Блиньяка на тему его побед, то увидишь, что он будет стараться доказать нам, что он Купидон, переодетый в старого воина, чтобы избежать любви и ласк женщин.
- Если бы вы спросили у отцов и мужей предместья Полле, любезный де Лонгеваль, то узнали бы, что тот, кого вы называете старым воином, поопаснее некоторых молодых людей, прикрывающих свои неудачи маской равнодушия, которому никто не верит.
Горькая улыбка скользнула по губам того, к которому обратился де Блиньяк.
- Фи! Ваше предместье Полле, - воскликнул юноша, - при одном этом слове я ощущаю запах рыбы, который бросается мне в нос и душит меня. Ей Богу, барон, я считал ваших прекрасных подруг совсем другого класса. Расскажите мне о придворных дамах, столь возвышенных, столь благородных, с их лебедиными шеями, их руками белизны слоновой кости, видневшимися из волн кружев, с их тонким и стройным станом, облаченным в шелк и бархат. Ах, я понимаю, что мы пренебрегаем вечным проклятием из-за этих красавиц, гордые взгляды которых как бы нехотя склоняются к простым смертным, как мы с вами. Я их видел только мельком, но не переставал мечтать о них.
- Ей Богу, - сказал де Блиньяк, изъявляя жестом свое согласие, - вы тонкий малый. К черту, с таким множеством способностей, почему вы не попросите у господина де Мазарена корнетство в полку де Ла Боассьер? Раньше года, если бы этот "восьмой мудрец Греции", которому вы приходитесь двоюродным братом, не препятствовал моим урокам, я бы сделал из вас безукоризненного дворянина…
- Искренне благодарен вам за ваши милосердные намерения, любезный де Блиньяк, но мой двоюродный брат уже на службе.
- На службе? Но вы мне тогда говорили, что господин Берто путешествует по своей охоте на корабле, который снимается с якоря только по его приказанию.
- Он, - продолжал лейтенант, - состоит на службе у господина, который никогда не совершает несправедливостей, никогда не показал себя неблагодарным, и который вознаграждает тех, кто посвящает себя его интересам в справедливой соразмерности усердия и заслуг.
Де Блиньяк вздохнул. Это, вероятно, означало, что он никогда не встречал в своей карьере подобного начальника.
- Как называется этот феникс из королей? - спросил он.
- Он называется Коффр-Фор.
При этом слове глаза гасконского дворянина забегали в своих орбитах и заметали искры.
- Я вас не понимаю, - пробормотал он.
- Я растолкую вам загадку, - сказал молодой человек, - под которой Шарль представил вам мое положение. Мой отец был одним из директоров могущественной ассоциации, которую называют "Обществом Новой Франции" и которая разрабатывает канадские месторождения. Я имел несчастье потерять своего отца и, весьма естественно, что вместе с огромным состоянием я приобрел положение в свете, которое дает мне возможность удвоить его.
Де Блиньяк погрузился в мечтания.
- Черт возьми, - сказал он дрожащим голосом, - и это общество? Каким образом вступить в него человеку благонамеренному, который этого желает?
Его лицо, которое яркой краской покрыла алчность, сияло, как кастрюля из красной меди, и так явно выражало жадность, которую породили в его душе эти подробности, что Поль Берто и его двоюродный брат одновременно разразились громким смехом.
Де Блиньяк закусил губы и продолжал с притворным равнодушием:
- Эта разработка "Новой Франции", о которой вы только что говорили, называется торговлей, а дворянин не может принимать в ней участия, не изменяя себе. Мы не бретонцы.
- Баста, мой бедный де Блиньяк, - сказал Шарль де Лонгеваль, - ваши три серебряные монеты на лазоревом поле, представляют ваш щит, походящий на мерлетты, украшающие мой герб, и весьма нуждаются в позолоте.
- И на самом деле, - сказал гасконец, с уверенностью показывавшей, что, несмотря на возражение самому себе, он далеко не считал дело невозможным, - почему бы вам не отправиться с нами, лейтенант?
- Это другое дело, - отвечал офицер, лицо которого помрачнело, - к моей ноге прикреплено ядро, которое мешает мне переступить борт судна.
- Ну! - воскликнул Поль, - Шарль начинает свою песенку de profundis. В первый раз вы оплошали, де Блиньяк, у нас нет вина!
- Бодрилльяр! Эй, Бодрилльяр! - заревел гасконский дворянин с поспешностью, доказывавшей его сокрушение. - Трактирщик проклятый! Тройной плут, явишься ли ты, когда зовут тебя?..
Кавалер де Блиньяк не успел еще закончить фразу, как Бодрилльяр явился на пороге в подобострастной и униженной позе, что бесспорно доказывало, что старый офицер не напрасно хвастался своим влиянием над трактирщиком.
- Бодрилльяр, подойди и поклонись, - продолжал де Блиньяк, - ты в эту минуту пользуешься честью иметь в своем доме молодого барина, знаменитее всех дворянчиков виконтства, потому что он так богат, что, если захочет, может купить все их дворянства. Кроме того, он мой друг. Потому старайся, чтобы ему было оказано все внимание, которое требуют его достоинства. Когда он спросит вина, то не подавай пикетта, или я пришлю к тебе шалунов, которые так хорошо подбрасывают на скатертях.
Бодрилльяр поклонился с подобострастным видом, внушенным ему как сообщенными подробностями, так и угрозами де Блиньяка.
- А теперь, - еще прибавил последний, - принеси нам еще несколько бутылок нектара, который был бы своими качествами повыше того, который ты уже подавал нам.
- Но, - пробормотал трактирщик, - я осмелюсь заметить господину барону, что вино, которое я предложил их почтенной компании, было наилучшее, которое я только имею, и…
- Без возражений, вино должно быть наравне с весельем, crescendo, как говорят наши соседи итальянцы. Вина и карт!
- Карт, к чему это? - спросил Шарль де Лонгеваль.
- Закончить вечер подобным образом, без партии ландскнехта! Мой любезный, как человека, имевшего честь принадлежать к флагам судов Его Величества, и к полку де Ла Боассьер, я вас нисколько не понимаю!
- Как вам угодно, любезный мой де Блиньяк, - отвечал лейтенант, - но ландскнехт вдвоем, я думаю, что это будет немного скучновато.
- Вдвоем?
- Вы забыли, любезный кавалер, что я никогда не играю.
- Это, черт возьми, правда! Убирайтесь ко всем чертям, вы пошли не по той дороге, мой друг; ряса пристала бы вам лучше казаки.
- Быть может, я когда-нибудь надену ее, из угождения вам, кавалер, но вы не получите третьего для вашего ландскнехта.
- Черт возьми! Я должен добыть его. Эй! Бодрилльяр, в твоей гостинице должен же быть путешественник, имеющий несколько пистолей, которыми может поменяться с нашими! Пойди, попроси его, и если он будет жаловаться на то, что его разбудили, то ты это отметишь в своем счете: мой знаменитый друг, господин Берто, не торгуется.
Бодрилльяр мешкал.
- Черт возьми! - сказал кавалер де Блиньяк. - Случай умнее тебя, Бодрилльяр, потому что вот он посылает нам того, кто нам нужен. Пойди навстречу путешественнику и, кто бы он ни был, приведи его к нам.
Трактирщик повиновался, и несколько минут спустя человек, закутанный до глаз в большой красный суконный плащ, остановился на пороге зала.
Увидев трех офицеров, он колебался - идти ли ему далее.
Но де Блиньяк указал ему таким грациозным жестом на блюда и огонь, так весело сверкавший в камине, что пришелец решился войти в комнату и приблизиться к очагу, низко поклонившись тем, которые так радушно пригласили его.
Он снял свой мокрый плащ, а гасконец, не терявший времени попусту, рассматривая пришельца, тотчас же заметил, что он имел у пояса, подле рапиры страшных размеров, приятно округленный кошелек, из которого при каждом движении его владельца раздавался звук, приятно щекотавший уши.
Де Блиньяк сладко прищурил глаза, как кот, который чувствует мышь под каждой лапой.
Незнакомец был почти старик.
Его длинная борода, его курчавые волосы, коротко остриженные, окаймлявшие его низкий, но широкий лоб, имели тот сероватый оттенок, которому игра света иногда придавала металлический отлив.
Роста он был среднего. Умеренная полнота придавала округлость его частям тела; однако мускулистая шея, широкие плечи и грудь, быстрая походка, твердость, с которой его мускулистые ноги ступали по земле, - все это доказывало, что он сохранил всю живость молодости.
Его одежда весьма походила на костюм солдата: она состояла из суконной куртки темно-красного цвета, поверх которой была надета казака из буйволовой кожи без рукавов, покрывавшая его грудь. Штаны, из той же ткани что и куртка, терялись в кожаных высоких штиблетах с разрезом сбоку, покрывавших ногу от колена до башмаков, которыми и в настоящее время нормандцы заменяют свои верховые башмаки.
Поза пришельца выражала замешательство, составлявшее резкий и странный контраст с почти дикой суровостью его выражения лица.
Он стоял у камина, грея свои широкие руки, и взгляд его, устремленный на пламя, как будто фантастическая игра огненных спиралей или треск горевших в камине головней поглотили все его внимание.
Один или два раза он поднял глаза, и Поль Берто был поражен их злым выражением.
Хотя лицо пришельца было спокойно, его глаза сверкали из-под его густых и седых ресниц; они метали лучи, подобные тем, которые производит лезвие свистящей в воздухе шпаги, прежде чем она падает для удара и, как эта сталь, они имели нечто острое, входящее в тело и проникавшее в сердце.
Не будучи в состоянии объяснить своих впечатлений, молодые люди при виде этого человека ощущали необъяснимое смущение; они рассматривали его с любопытством, которое походило на оцепенение.
Один только кавалер де Блиньяк не утратил своей веселости: он поставил прибор, установил бутылки, восстановил общую гармонию, несколько нарушенную начатыми блюдами с ловкостью, которой, без сомнения, позавидовал бы сам Бодрилльяр.
Путешественник первым прервал молчание.
Он, казалось, сделал усилие над самим собой и обратился к трем собеседникам:
- Поблагодарив вас, господа, за вашу учтивость, мне остается узнать, чем я могу служить вам.
В эту минуту гасконец придвинул к столу скамейку и смотрел на свои гастрономические расположения с гордым самодовольством.
- Чтобы вы сели на это место, - отвечал он, - спиной к огню и вашей правой облокотились на этот батальон бутылок, который будет резервом; затем, чтобы вы расширили брешь в этом пироге, чтобы вы сделали к нему приступ, после чего вам придется еще взять на помощь оружие против этой вьюшки под раковым соусом. Наведите свою артиллерию, - продолжал де Блиньяк, опустошая целую бутылку в самый большой кубок, который он только мог найти, - в припасах не будет недостатка.
- Это слишком много для такого человека, как я, господа, какое бы ни было мое звание, - возразил пришелец. - Хотя я и не такой дворянин, как вы, но имею обыкновение принимать только то, чем могу расплатиться сам.
- Итак, черт возьми! Нет ничего проще и легче устроить, - сказал гасконец, - вы ужинаете сегодня за наш счет, а завтра мы будем обедать за ваш!
- Нет, нет, милостивый государь, - отвечал незнакомец мрачным и насмешливым голосом, - никогда не осмелюсь я пригласить людей вашего круга переступить порог моего скромного жилища.
- Погодите! Вы думаете, что находитесь в обществе нескольких господчиков, зараженных своим дворянством, которые считают унизительным чокнуться стаканами с добрым товарищем? Вовсе нет. Какое нам дело до чаши, если только она велика, и если мы любим, чтобы вино было не вчерашнее, то это только потому, что древность происхождения увеличивает его достоинства. Пейте и ешьте, любезный господин мой, я даю вам честное слово дворянина, что в ваш дом, хотя бы он стоял на одной из мерзейших улиц ада, в тот день, когда вы пригласите меня к вашему столу, я явлюсь немедленно.
Поль Берто присоединил свои просьбы к просьбам гасконца. Молодой человек все еще молча рассматривал незнакомца.
Этот не заставил просить себя более. Он сел на скамью, и огромный кусок пирога, который лежал перед ним на тарелке, не замедлил исчезнуть.
Но к крайнему удивлению гасконца, вместо того чтобы взять кубок чудовищных размеров, который де Блиньяк наполнил до края вином, незнакомец протянул руку, взял жбан с водой, к которому собеседники еще не прикасались, налил стакан и поднес его ко рту.
Де Блиньяк онемел и стал как парализованный при виде этого.
- Как, - вскричал он, - из такого множества бутылок вы вот какую выбираете!
- Почему нет? Я никогда не пью вина, милостивый государь, - отвечал простодушно пришелец.
- Вы не пьете вина? А, черт возьми, я хочу знать причину этого!
- Что вам за дело? Быть может потому, что оно красного цвета, - отвечал глухим голосом незнакомец.
Лицо де Блиньяка при виде такой умеренности, разрушавшей все его планы, которые он, казалось, наметил, выражало такую комическую горечь, что Поль Берто не мог воздержаться от взрыва смеха.
Пришелец подумал, что над ним насмехаются: его брови нахмурились, и с быстротой мысли он схватился за рукоять своей шпаги.