"Эдвард Фукс, немецкий исследователь, сообщает в своей "Истории нравов": "Во всех культурных европейских странах публичные казни относились к числу народных праздников". Возьмем, к примеру, книгу "Wanderungen durch London" ("Прогулки по Лондону"), вышедшую в 1852 году… В ней мы читаем: "Вы хотите знать, как совершаются наши народные торжества? - Они празднуются, сударь, в день казни… Толкотня и давка от зари и до того момента, когда палач совершит свой ужасный долг. Окна окрестных домов сдаются за большие деньги, издалека люди прибегают, приезжают в колясках или верхом, чтобы насладиться зрелищем, а в первых рядах стоят женщины - и вовсе не только из низших классов…"
…Известный криминалист XIX века Франц фон Гольцендорф в капитальном исследовании о смертной казни в европейских странах излагает свои наблюдения: "Во время казни среди собравшегося населения царил настоящий карнавал разврата…" Богатые люди платили баснословные цены за окна, выходящие на место казни. У этих окон в продолжение целых часов и возлежали знатнейшие дамы. "Подобное зрелище служило также изощренным возбуждающим средством, - пишет Фукс, - в таких случаях чернь иногда насиловала сотни женщин или врывалась в дома терпимости и там устраивала ужасающие оргии; знатные же дамы, смотревшие на казнь с высоких балконов, праздновали у окон вакханалии с шампанским и вели себя самым безстыдным образом".
Французский хронист пишет об этом: "Никогда наши дамы не бывают уступчивее; вид страданий колесованной жертвы возбуждает их так, что они хотят тут же на месте вкусить наслаждение"" [130, с. 209–210].
Как классифицировать теперь еще и эту их массовую сексуальную патологическую восприимчивость к виду страдания других? Ведь от подобного зрелища наши люди, кроме отвращения, доводящего желудок до выворачивания "наизнанку", ничего иного получить не смогут. Так что наш менталитет отличается от западного чем-то очень существенным. Ведь с какой стороны ни подойди, русская и европейская культуры практически ни в чем не имеют точки соприкосновения, занимая диаметрально противоположные позиции по самым главным показателям, отличающим человека даже не просто от животного (животные таких безобразий не творят), но от какого-то по-особому сумасшедшего животного. И сравнить это их совершенно нечеловеческое сообщество можно лишь с инфернальным сборищем Вия из повести Н. В. Гоголя. Ведь составляющие его инфернальные объекты больше напоминают упырей и вурдалаков, чем обычно ставящихся нам в пример западных высокообразованных господ.
И чтобы подытожить полноту этого отличия, стоит лишь припомнить главный атрибут культуры нашей - летний умывальник.
Кто отважится после утренней процедуры личной гигиены зачерпнуть воды из стоящей под ним посудины и облить содержащейся в ней смесью нечистот свое лицо??
Но ведь даже купаться в ванной, имеющейся в номере гостиницы, даже и в свеженалитой воде, вряд ли кто из нашего покроя людей отважится, принимая в этом случае лишь душ. Что говорить об общественной раковине и затычке?
Но что мы будем кому-то навязывать свои традиции? У каждой нации они свои. Свои они и в Западной Европе…
Однако ж вскрываемая нами болезнь заграницы основывается не только на грязи телесной. Ведь жители некогда уничтоженных городов древнего Ханаана, Содома и Гоморры, имели полный набор нами перечисленных "качеств". А история, как известно, повторяется. Вот что о половой ориентации содомитов сообщает апостол Павел:
"…предал их Бог постыдным страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставив естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах делая срам…" [Рим 1,26–27].
И это именно у них (в Голландии, например) подобного типа "браки" теперь даже узаконены.
Но нам слишком хорошо известны слова Писания, сообщающие о мерах воздаяния за подобное: "…делающие такие дела достойны смерти…" [Рим 1, 32].
И этот приговор загранице вынесен не нами, но Священным Писанием.
А вообще: "С точки зрения православной антропологии, Запад уже полностью заселен нелюдями, забесовленной биомассой. Вести переговоры с этой злой и коварной стороной (неслучайно она борется за действительно отсутствующие у нее "права человека"), как будто ты имеешь дело с людьми, по меньшей мере, неразумно. Вступая в контакт с Западом, надо помнить: перед тобой носители лжи и смерти, существа уже нечеловеческие" [18, с. 28].
Такова серьезная разница в менталитете русском, который застал Петр при узурпации им государственной власти в стране, и менталитете заграницы. Того, который у него самого, весьма странным образом, был буквально в крови, и который он со столь присущей ему бешеной энергией насильственными методами пытался привить русским.
И хоть нас сломать ему все-таки и не удалось, но набранную им самим по злачным местам братию, образовавшую некую прослойку общества, он переделал в иноземцев достаточно быстро и достаточно успешно.
Вот теперь и разберем вопрос о созданном Петром некоем творении, которое и помогло ему наворотить столь удивительных пресловутых "славных дел".
Друзья, товарищи и сыны
"Петр I открыл двери инородчине и безпощадно ломал наши древние учреждения…" [69, с. 331].
Но он, что теперь выясняется, вовсе не являлся в этом вопросе первооткрывателем. Ведь еще Лжедмитрий I учредил ту самую форму управления, которая приписывается пресловутому "гению Петра": "Дмитрий преобразовал боярскую Думу и назвал ее сенатом" [51, с. 308].
Так что Петр моду на иноземный порядок управления в нашей стране лишь повторил. Но это и понятно: моды никогда обычно и не являются плодом чьего-либо изобретения, но лишь повторением чего-то уже бывшего, пусть старого и хорошо забытого.
А вот что еще роднит Петра с самозванцем, словно детей одной матери: "Царь, забывая свой сан, работал вместе с другими…" [51, с. 309].
Тут даже и не определишь, о ком эти строки написаны. Многие решат, что о Петре. Однако Костомаров имел в виду не Петра, а его на посту самозванства предшественника. То есть и шутовство с "надувным бревнышком" Ленина, и молот в руках Петра роднят этих антихристов с самым еще первым из самозванцев - Лжедмитрием.
Но и "открыл двери инородчине" впервые вовсе не Петр, а все тот же его предшественник Лжедмитрий:
"Он постоянно приглашал к себе иноземцев и составил около себя стражу из французов и немцев… Дмитрий резко говорил о превосходстве западных европейцев перед русскими, надсмехался над русскими предрассудками, наряжался в иноземное платье, даже умышленно старался показывать, что презирает русские обычаи" [51, с. 311].
"Объявлена была война старой житейской обрядности. Царь собственным примером открыл эту борьбу, как поступил впоследствии и Петр Великий, но названый Димитрий поступал без того принуждения, с которым соединялись преобразовательные стремления последнего. Царь Димитрий одевался в иноземное платье, царь танцевал, тогда как всякий знатный родовитый человек Московской Руси почел бы для себя такое развлечение крайним унижением… Царь Димитрий безпрестанно порицал русское невежество, выхвалял перед русскими превосходство иноземного образования" [51, с. 336].
Петр, как видим, его во всем вышеперечисленном лишь копировал.
Но копировал прилежно. А потому правящий слой при нем и отошел от отеческих патриархальных устоев. И как он мог не отойти? Ведь реформы Петра на месте не стояли. И тот, кто осмелился бы им оказать хоть самое минимальное сопротивление, очень сильно рисковал своим здоровьем. И о таковых мы не слишком наслышаны, потому как любое противодействие заканчивалось всегда одинаково: смертью. А реформы были предприняты Петром очень кардинальные, и у создаваемой им прослойки общества не было ни малейшего шанса оставаться русской. Для умерщвления веры он придумал ерничество над Православием - "всешутейший собор"; для искоренения остатков целомудрия - ассамблеи; для воспитания себе подобных монстров - обязательное участие своих "птенцов" в пытках и казнях всех нежелающих подчиниться его железному диктату. Была придумана и стратегия для умерщвления каких-либо зачатков совестливости - полная безконтрольность в финансовых операциях, что привело к воровству в не бывалых до той поры размерах и масштабах.
А разворовывать было что: "По описанию венецианца Иосафато Барбаро, зимою привозят в Москву такое множество быков, свиней и других животных, совсем уже ободранных и замороженных, что за один раз можно купить до двухсот штук… Изобилие в хлебе и мясе так здесь велико, что говядину продают не на вес, а по глазомеру" [92, с. 458–459].
Вот еще сведения иностранцев о сказочно богатой допетровской Московии: "Русские продают огромное количество коровьего и свиного мяса… Сотню кур отдают за дукат; за эту же цену сорок уток…
Ежедневно на льду реки (Москвы) находится громадное количество зерна, говядины, свинины, дров, сена и всяких других необходимых товаров. В течение всей зимы эти товары не иссякают"…
"…я купил в дороге при моем отъезде ягненка такого большого, как баран у нас во Франции, за 10 деннингов"…
"Конопля и лен в большом количестве, вследствие чего полотно в России очень дешево"…
"В Москве такое изобилие всех вещей, необходимых для жизни, удобства и роскоши, да еще покупаемых по сходной цене, что ей нечего завидовать никакой стране в мире, хотя бы и с лучшим климатом, с плодороднейшими пашнями, обильными земными недрами"…" [64, с. 74–77].
То есть, что красть было. И крали. Алексашка Меншиков, например, перевел только в одни английские банки около пяти миллионов рублей, что в среднем составляло бюджет всей Российской империи!
"За Меншиковым следовали и другие. Но не только "птенцы", а и всякие более меньшие птенчики. "Финансовое доверие" было организовано так прочно, что в начале Северной войны понадобился указ, запрещавший деньги "в землю хоронить" - не всем же был доступен английский банк, хоронили и в землю. У каких-то Шустовых на Оке нашли по доносу 700 000 рублей золота и серебра. Сколько было таких Меншиковых, которые сплавляли за границу сворованные деньги, и таких Шустовых, которые прятали свои деньги от меншиковского воровства, а воровство развилось совершенно небывалое! М. Алданов в своих романах "Заговор" и "Чертов мост" рисует как нечто само собою разумеющееся переправку чиновных капиталов в амстердамские банки. Речь идет о конце екатерининской эпохи. Надо полагать, что эта традиция далеко пережила и Екатерину" [126, с. 457].
Давайте-ка теперь и обсудим, что же это такое в нашей процветающей великой православной стране вдруг произошло, что какой-то безродный проходимец умудряется единолично украсть годовой ее бюджет?!
И он, к тому же, как выясняется, вовсе не одинок: у каких-то Шустовых, в истории вообще никакого следа не оставивших, находят сумму денег, эквивалентную полумиллионному стаду коров! А сколько таких Шустовых по стране?..
И все эти Чичиковы с Коробочками, да Плюшкины с Собакевичами аж до гоголевских романов в удивительнейшей своей с петровских времен неизменности дожили отнюдь не случайно!
Так что же это за племя такое незнакомое? Почему простому русскому постсоветскому человеку столь удивительны их повадки?
Говорят, что эти люди государство российское строили.
Это кто же строил-то, позвольте? Это Плюшкин, что ли, страну нам создал, заменив экономику экономией, с успехом повыковыряв все до единой козявки из рюмки с коньяком? Или, может, нам ее Чичиков из-под Коробочки со двора чужого увел, словно конокрад лошадь?
Ну уж нет. Такие люди строить не умеют.
Зато они распрекрасно умеют воровать и комбинировать.
"За Петром могли пойти только нерусские оппортунисты, безпринципные карьеристы, гонящиеся за наживой… <То, что у> Петра не нашлось достойных преемников, было вовсе не случайно: действительно - достойные русские люди и не могли примкнуть к Петру" [46, с. 155–156].
П. Н. Милюков признает, что попытка европеизации России была достигнута "… "ценой разорения страны" … По утверждению Милюкова, тяготы русского крестьянина в это время возросли в три раза" [43, с. 13].
Страна умирала в устроенном "Преобразователем" концлагере, странным образом получившем в наше время эдакое бодренькое наименование - "Россия молодая":
"Никогда народ не был подавлен такой неслыханной тиранией, как при Петре. До какой степени тяжко приходилось населению, показывают не только опасные бунты, но и общий результат Петрова царствования. Население при нем не возросло, но значительно сократилось…" [69, с. 154].
Но зло всегда порождает имеющийся в природе механизм самоуничтожения всего этого наносного. И практически все "птенцы гнезда Петрова" кончили плохо:
"Любопытно отметить однообразие развития всех этих блестящих карьер: все они неизбежно ведут к падению, в котором над мелкой злобностью и личными счетами как будто утверждается закон какого-то высшего исторического возмездия. Похожие друг на друга, не имеющие ничего заветного и никаких руководящих принципов, кроме честолюбия и своей собственной выгоды, откуда бы они ни явились и по какому бы пути ни пошли, эти люди приходят к одной и той же пропасти" [16, с. 230].
Все это государство, возводимое на костях Московской Руси, и именуемое теперь так называемой "Россией молодой", было основано на ворах. И когда Петр однажды высказал Ягужинскому свое заветное желание когда-нибудь переловить и физически уничтожить всех расхитителей государственного имущества, тот ответил фразой, ставшей теперь знаменитой: "Разве ваше величество хочет остаться без подданных?" [16, с. 221].
"Трагическая судьба всякой революции - в том числе и петровской - заключается в том, что она всегда строится на отбросах… около Петра подбиралась совершеннейшая сволочь, и никакой другой подбор был невозможен вовсе… Петр шарахался от всякого порядочного в России, и все порядочное в России шарахалось от него" [46, с. 142].
По Сеньке и шапка.
Но не только свои доморощенные отбросы коллекционировал Петр, набирая наиболее подлых из них в свои управленческие структуры. Под его руку с большим удовольствием шли и те иностранцы, которые благодаря неразумным распоряжениям предыдущих царствований в большом количестве оказавшиеся у него под рукой - в Кукуевой слободе. Вот как их дружную помощь Петру объясняет корреспондент "Нового времени" М. О. Меньшиков в начале XX в.:
"…Немецкая колония, сложившаяся в Москве еще до Петра, сообразила тогда, что нет нужды завоевывать весь народ - достаточно покорить себе нравственно одного властителя, и вся земля будет лежать у их ног. Замысел почти удавшийся… Может быть, все ужасное, что мы переживали за эти двести лет и переживаем сейчас, могло бы быть объяснено этой старой немецкой интригой" [69, с. 529].
Так как же очутилось это враждебное нам скопище инородцев в самом сердце Святой Руси?
"Что славянам не достает твердости характера, то есть ясно выраженного стиля души, об этом чуть ни в один голос твердят все европейские наблюдатели… многие говорят о славянском добродушии, о славянской мягкости, простоте, безыскусности, возможности без особых церемоний сойтись с человеком и сдружиться с ним. Сдружившись же с русским человеком, очень нетрудно и поэксплуатировать его, приспособить к тому, чтобы он обслуживал вас без большой, а иногда и без всякой требовательности относительно вознаграждения.
Это дорогое и прямо-таки золотое свойство русского сердца из европейцев прежде всего открыли немцы и… начали использовать этот источник дохода" [69, с. 531].
А потому: "…Петр, под внушением немецкой колонии, взял да и срыл родную государственность" [69, с. 528].
То есть упростил немцам задачу, приспособив законы своей страны под их аппетиты! Ведь даже "друзья, товарищи и сыны", если они не являлись инородцами, не пользовались такими абсолютными правами, какие при Петре получили представители Запада, имеющие менталитет упырей. И этот факт зафиксирован совершенно четко. Костомаров:
"Петр Великий… установил иностранцам, служащим в русском войске, производить двойное жалованье против природных русских" [51, с. 822].
Церковь Петра
Свт. Афанасий (Сахаров) такими словами характеризует итоги антицерковной политики:
"К великому прискорбию, с печальных времен петровского обмирщения Святой Руси, одурманенные чадом, проникшим с Запада сквозь прорубленное Петром окно, русские люди стали больше глядеть на землю, чем на небо, стали все дальше и дальше уходить от церковного уклада жизни, все больше и больше забывать церковный устав" [21, с. 201].
Публицист "Нового времени" О. М. Меньшиков:
"Петр Великий и Екатерина II приобщили Россию к неохристианской культуре. Последняя основана на эпохе Возрождения… вследствие этого снова Русская Земля… омрачилась отсталостью и смутами, до сих пор не перестающими терзать Россию" [69, с. 363–364].
И даже "красный Наполеон", Тухачевский, сбежавший из германского плена, нарушив офицерскую клятву чести, считал церковь Петра отнюдь не христианской:
"Вы не понимаете Петра! Это был гигантский грандиозный варвар… он сохранил культ наших старых богов" [28, с. 42].
Тех самых богов, в причастности к которым пришедшей в 1917-м году в России власти пробалтывается этой фразой этот "красный Бонапарт".
А вот и еще мнение о вероисповедании Петра. На этот раз историка:
"…бог его - вовсе не христианский Бог, а древний языческий… Если был когда-нибудь человек, менее похожий на христианина, то это Петр…" (Мережковский, 1904) [46, с. 193].
И именно поэтому вся его деятельность была направлена против существовавших в народе обычаев, помогающих русскому человеку оставаться верным своим традициям. Вот один из них:
"…ежели кто не бывает во всю Светлую седмицу Пасхи у утрени, того обливают водою и в реках и прудах купают" [98] (с. 17).
Всю эту неделю, как известно, русский человек не работал. Однако ж не работал именно потому, чтобы в это время имелась возможность ежедневного посещения церковных служб. Однако ж некоторые этот праздник отмечали по-своему, уходя в недельный запой. И таких граждан имелся обычай купать в студеной апрельской/майской водице, дабы отрезвление быстрей пришло.
А потому Петр решил такое "безобразие" запретить: