Из Бухареста приехал господин Чубук, бывший русский эмигрант, принявший румынское подданство. Чубук занимает пост директора табачной монополии, но не гнушается и другими делами. Как представитель румынской фирмы, Чубук хотел арендовать Одесский суперфосфатный завод, но в губернаторстве запросили такую взятку, что Чубук отступился. Теперь он пытается вывезти в Румынию оборудование завода. Если это ему удастся, город лишится очень важного промышленного предприятия.
Информация получена от Берты Шрамм. Рассказывая о нравах верхушки оккупационной администрации, она сообщила и об этом факте, известном ей со слов Чубука".
Николай отложил перо и задумался.
"Суперфосфатный. Что-то об этом заводе не так давно мне приходилось слышать. Да! "Я работал с ним на суперфосфатном!" - сказал Илинич о Лопатто. На суперфосфатном заводе работал Эдуард Ксаверьевич Лопатто, и ему не может быть безразлична судьба завода. Что, если пойти к профессору и поговорить с ним на эту тему? Во всяком случае, это повод для разговора..."
Утром Николай заглянул в приемную администрации завода. Здесь в позе ожидания у двери главного инженера Петелина рядком, словно воробьи на жердочке, сидели начальник электроцеха Лазюк, инженер-калькулятор Грипченко и инженер Наследников.
"Хорошая собралась компания!" - подумал он, спустился вниз и на территории встретился нос к носу с Петелиным.
"Кто же тогда в кабинете главного инженера?"
Но долго задумываться над этим не пришлось.
Когда он был в конторке Рябошапченко, вошел рабочий Федор Шамрай и, не глядя в глаза, переминаясь с ноги на ногу, сказал:
- Иван Александрович, вызывают к главному...
- Я только что видел главного, он пошел к фабрике-кухне, - вмешался Гефт.
- Хорошо, идите, Шамрай, - отпустил его Рябошапченко и, когда тот вышел из цеха, объяснил: - Раз в два месяца на заводе появляется дружок Петелина, следователь сигуранцы. Он вызывает в кабинет главного своих осведомителей и беседует с ними. Даю голову на отсечение, там сейчас Лазюк, Грипченко и Наследников!..
- Ты не ошибся, они там, дожидаются очереди в приемной. Этот Шамрай в их компании?
- Одна шайка-лавочка! Мы все знаем, держимся от него на расстоянии...
- А с тобой этот господин из сигуранцы не заигрывал?
- Было такое. Я ему прямо сказал: "Неужели вам подлецов не хватает?!" А он: "У вас огигинальное мышление, господин Гябошапченко!" Он букву "р" не выговаривает, а так по-русски говорит чисто.
- Сколько ему?
- Лет пятьдесят с лишним. Военная выправка.
- Белогвардеец, какой-нибудь деникинский контрразведчик...
- Все может быть. Сегодня на буксире привели пароход "Антрахт", говорят, будем переоборудовать в рефрижераторное судно.
- Пока ничего об этом не знаю. Что с "Райнконтром"?
- Работают корпусники и такелажники...
- Так-так, мы им еще работенки подбросим.
От Рябошапченко он пошел к Полтавскому, его бригада принимала пароход "Драч". Андрей Архипович завидел его издали и спустился по трапу на пирс.
- Осмотрел посуду? - здороваясь, спросил Гефт.
- Все облазил.
- Ну, что там?
- Надо менять питательные средства, инжектор и донку.
- Какой номер?
- Инжектор - десятый, а донка - два дюйма...
- Детали найдешь?
- Видел я у одного человека инжектор, только номер пятый...
- Вот и хорошо!
- Но пятый оба котла сразу питать не сможет.
- Вот и хорошо. Сегодня суббота? Деньги я получу... в понедельник, на "говорильне".
Хотя установка пятого номера и сулила немалый барыш - этот инжектор продавался по дешевке, - Андрей Архипович остался в полном недоумении. Позиция Гефта ему была неясна и даже, более того, непонятна. Размышляя над тем, что бы это могло значить, Полтавский присел на трап и задумался.
Тем временем Николай поднялся к себе в кабинет, но, не выдержав, еще раз заглянул в приемную: по-прежнему три воробья сидели на жердочке, только в другом составе: Грипченко, Наследников и Шамрай, а Лазюк, надо полагать, был в "чистилище".
"Я себе представляю, что там наговорит эта гадина !" - подумал Николай.
За оберверфштабом и "Стройнадзором" Гефт чувствовал себя как за каменной стеной. Ему не угрожало разоблачение, он сумел себя поставить. Репутация отличного инженера-специалиста заставляла считаться с ним и шефа Купфера, и механика Сакотту, и даже Петелина, который помимо ненависти испытывал к нему чувство почтительного уважения. И все-таки пришло время всерьез задуматься над переходом линии фронта или по крайней мере о посылке связного. Накопилась информация, выявлены предатели, изменники родины. Отчет о диверсионной деятельности группы занимает половину клеенчатой тетради. Уйти самому? А завод? Если наступление Советской Армии будет развиваться так же стремительно, гитлеровцы уже этой осенью эвакуируют Одессу, но они камня на камне не оставят от завода. Нет, уходить нельзя. Он должен остаться здесь, хотя бы для того, чтобы сохранить завод. А как хотелось бы, однажды проснувшись, оказаться по ту сторону! Быть самим собой, человеком! Гражданином!
Он вспомнил далекий железнодорожный полустанок в алтайском предгорье, саманную хатенку... Сосновый бор на берегу Алея... Он уехал из Аула в середине января сорок второго, накануне дня рождения сыновей. Перед отъездом они вчетвером ходили в бор, собирать шишки... Николай так явственно представил себе морозный солнечный полдень, рыжую бронзу сосен, кружевные голубоватые тени от деревьев на снегу, усыпанном хвоей. Следы разных зверюшек и тысячу всяких "почему" его двух сыновей, Вовки и Котьки. Воспоминания вызвали такую щемящую тоску, так захотелось к родным, близким его сердцу людям, что решил он поехать к родителям Анки, хоть поговорить, отвести душу, посмотреть ее старые любительские снимки.
Николай пошел к Купферу, сказал, что должен поискать инжектор для парохода "Драч" и ему нужна машина. А уже спустя полчаса, он отпустил шофера на Болгарской, вышел проходным двором на Малороссийскую, остановился перед домом номер шестьдесят четыре и постучал.
Дверь открыла мать жены, Анастасия Семеновна.
Он поздоровался и спросил:
- Никита Константинович дома?
- Дома, дома, заходи, Коля!
- Я к вам, мама, запросто. Соскучился по Анке, по сыновьям, по вас...
Никита Константинович отложил в сторону книгу и внимательно посмотрел на него поверх очков. Со дня его первого появления в Одессе между ними разговора не было, но старик узнал все от дочери и молчаливо одобрил.
В комнате было душно, хотя окна и открыты настежь. На кухне Анастасия Семеновна накачивала примус, видно собираясь угощать зятя чаем. Мужчины помолчали, потом Никита Константинович спросил:
- Поди, жара там такая же, как здесь?
- Там прохладный ветерок с Алтая, река, могучие сосны...
- Соскучился, Коля?
- Мало сказать, соскучился... Бывает, жалею, что Анка не здесь, со мной. Хотя понимаю, что как ни плохо ей там одной, а все же лучше, чем здесь. Дышит привольем, и ребята растут, не зная, что за слово такое "оккупация". Вырастут на воле - становой хребет будет крепче!..
- Теперь ждать осталось недолго! - опасливо глянув на дверь в кухню, старик добавил: - Показывала мне дочка сводку, читал.
- Дайте хоть фото Анкины поглядеть, - попросил Николай.
Старик поднялся и принес толстый плюшевый альбом, в котором фотографии по большей части были не наклеены, а лежали пухлыми пачками между страниц.
Вот такой он знал Анку, когда еще ухаживал за ней. С косами, тоненькую, озорную... Она стояла на камне, и ситцевое платье на ней обтягивал ветер... Вот они в лодке, Анка на корме в купальнике, по-девичьи статная и по-мальчишечьи голенастая... Она полулежит, перебирая косу, перекинутую на грудь...
Больше часа просидел Николай у родителей жены, вспоминая различные эпизоды, смеясь и грустя... Потом старик достал "заветную", и они выпили по рюмочке за победу. По второй за Анку и сынов.
От Семашко он вышел в три часа дня и решил зайти к Берндту, поинтересоваться листовкой к немцам, но Артура не застал. Дверь открыла его сестра Эрна и, не узнав Николая, сказала:
- Артура нет, он в лавке!
Медленно, еще во власти воспоминаний Николай пошел по Малороссийской к центру, на углу глянул на дощечку, прочел: "Мясоедовская улица". Здесь, на Молдаванке, жил профессор Лопатто. Адрес ему дала еще позавчера Юля. Он порылся в кармане и нашел обрывок газеты, на котором было записано: "Мясоедовская, 11, квартира 12".
"А что, если рискнуть, зайти?"
Он еще раздумывал, а ноги его несли по Мясоедовской в сторону Прохоровской...
"Как Прохоровская называлась раньше? Да, Хворостина!" - вспомнил он и почему-то обрадовался.
Дом одиннадцать большой, четырехэтажный. Николай поднялся на второй этаж, постучал.
- Кто там? - послышался женский голос.
- Мне нужно видеть Эдуарда Ксаверьевича! - ответил Николай.
Дверь открылась на ширину цепочки, его внимательно оглядели, затем дверь закрылась и распахнулась совсем.
Николай вошел в полутемную, маленькую, тесно заставленную прихожую.
- Вы по какому вопросу? - спросила женщина, пытливо всматриваясь в его лицо. - Я Мария Трофимовна Лопатто.
- Гончаренко. Николай Гончаренко, - повторил он. - Мне нужен профессор по вопросу диссертации...
- Пройдите в кабинет, профессор обедает. - Она открыла перед ним дверь и ушла.
Это была крупная женщина с энергичными чертами лица и уже знакомой Николаю суровой складкой у рта.
Он очутился в небольшой комнате, служившей профессору кабинетом. Справа у двери стояла кровать, заправленная пледом. У стены пианино, в углу книжный шкаф, возле окна письменный стол. Стекол в окнах не было, видимо их выбило взрывной волной. Рамы забиты фанерой, одна из них приоткрыта, и в комнату проникает скупой свет. Николай взглянул на книги. Здесь были толстые фолианты с корешками, тисненными золотом, и книги совсем без переплетов. Соседствовали рядом тома Ломоносова и Дж. Дальтона, "Основы химии" Менделеева и "Органическая химия" П. Керрера. Книги, изданные на немецком, английском и польском языках. Были книги профессора Лопатто, одна - по вопросу производства серной кислоты, другая - о методе получения суперфосфата.
Над пианино висела старинная картина "Сборы на охоту", с очень мрачным передним планом и ярким, солнечным вторым...
- Это работа Мавлина, голландского живописца конца шестнадцатого века, - за его спиной сказал профессор. Говорил Лопатто, так же как и двигался, очень экономно и тихо.
Жестом профессор пригласил Николая садиться, занял кресло за столом, поправил очки с толстыми стеклами, провел согнутым пальцем по светлым, седеющим усам и выжидательно посмотрел на него своими серыми спокойно-внимательными глазами:
- Так на какую же тему, молодой человек, у вас диссертация?
Эдуард Ксаверьевич ЛОПАТТО.
Профессор, доктор химических наук. Активный участник борьбы группы Н. Гефта.
- Диссертация - это первое, что пришло мне в голову. Не хотелось волновать Марию Трофимовну. Я инженер-механик, дизелист, и очень далек, как вы понимаете, от проблем химии. Но меня взволновала судьба суперфосфатного завода, и мне казалось, что вы, профессор, не можете быть безучастны... Я решил пойти к вам и посоветоваться...
- Судьба завода мне неизвестна.
- Некий господин Чубук, представитель румынской фирмы, пытался арендовать суперфосфатный завод, но губернаторство запросило крупную взятку. Тогда возник вопрос о демонтаже и вывозе завода в Румынию, где предприятий такого масштаба нет вообще...
- В примарии шеф дирекции по промышленности - инженер Виноградский. Если убедить его в том, что демонтировать завод невозможно, а собрать на месте тем более, то...
- То наложит свою лапу "Решица", акционерное общество, оно растащит завод по частям, вывезет в Румынию котельное железо, свинец и цветные металлы.
- А если войти с предложением о пуске завода? Получить хотя бы небольшое количество серной кислоты для выработки медного купороса? Как вы думаете, это не соблазнит примарию? - Лопатто говорил тихо, так же, очевидно, он читал в аудитории, зная, что его слушают.
- Не знаю, насколько это предложение их заинтересует. Мне, как инженеру, известно очень ограниченное применение медного купороса. В гальванотехнике, в такелажных работах для пропитки дерева...
- Большинство чиновников губернаторства - помещики, они владеют крупными виноградниками и знают, что такое медный купорос. Это бордосская жидкость для борьбы с блек-ротом - гнилостным заболеванием винограда. Медный купорос - отличное средство против грибка большинства плодовых и овощных культур. А Румыния - страна аграрная...
- Я не знал о таком широком применении. В таком случае губернаторство должно ухватиться за это предложение.
- Завтра же я осмотрю завод и предприму необходимые шаги.
- Разрешите, профессор, зайти к вам еще раз? - Николай поднялся с кресла.
- Пожалуйста, - поднялся и Лопатто. - Простите, но не знаю вашего имени, отчества, фамилии...
- Николай Артурович Гончаренко. Хотелось бы, профессор, предупредить вас: остерегайтесь профессора Хайлова и господина Илинича... Последний проявляет особый интерес к вашей деятельности периода производства детонаторов и взрывчатки.
- Вряд ли меня можно упрекнуть в нелояльности, но... Власть на местах, - он иронически улыбнулся. - Спасибо за предупреждение. Вы, что же, Николай Артурович, общались с этими... господами?
- Нет. Однажды довелось встретиться. До свидания, Эдуард Ксаверьевич!
Лопатто вышел с ним в прихожую, открыл дверь.
"Профессор очень осторожный человек. Хорошо, что я воздержался от вопроса, что вертелся у меня на языке, - думал Николай, спускаясь с лестницы. - И все-таки чутье меня не обманывает, я уверен, что Лопатто пойдет на мое предложение и проблема взрывчатки будет решена".
По улице Хворостина он дошел до Большой Арнаутской и направился к Юле. В этот час она должна была быть дома.
- Наконец-то! - обрадовалась Юля, поднимаясь к нему навстречу. - Неужели ты не мог зайти раньше?
- Что-нибудь случилось?
- Разве Вера Иосифовна тебе не передавала, что вчера я была у вас, целый час ждала?..
- Я пришел поздно, мать уже спала, а утром рано ушла на рынок. Что произошло, Юля?
- Твое предположение оказалось верным: Берта Шрамм - осведомитель сигуранцы...
- Неужели она была на улице Бебеля?!
- Нет, Шрамм была на явочной квартире.
- Подробнее.
Юля рассказала все, что ей было известно из собственных наблюдений и со слов дворничихи Манефы.
- Так, говоришь, он букву "р" не выговаривает?
- Да, он грассирует.
- Как дворничиха назвала "архангела"?
- Фортунат Стратонович.
- Что ж, дело ясное. Фортунат Стратонович, толстяк с вислыми усами, мне знаком. Это человек Думитру Млановича, следователя сигуранцы. Сегодня Мланович на заводе... Кличка Шрамм - Ирма?
- Так Берту назвал Мланович.
- На этом, Юля, твоя миссия не кончилась. Тебе придется поддерживать связь с Манефой. Видимо, Фортунат Стратонович слабоват и во хмелю развязывает язык. Угости Манефу, послушай. Спиртное я тебе принесу сегодня же. Как с подшивкой "Одесской газеты"?
- Закончила просмотр подшивки сорок второго - ни одной статьи за подписью Михаила Октана. С понедельника буду смотреть подшивку первой половины сорок третьего...
- Хорошо. Предупреди Зину, что Берта Шрамм нас больше не интересует.
- Ты хочешь от Шрамм отказаться? - спросила Юля.
- Подумаю. Быть может, просто буду с ней осторожнее. Жалко терять такой источник информации...
- Тебе виднее. Ты сегодня еще зайдешь?
- Да, занесу спиртное. Завтра воскресенье, наведайся к Манефе. Будь сдержанна, ничего не старайся выпытать. Потчуй ее вином и как можно искреннее удивляйся...
- Понимаю.
- А может быть, ты выйдешь со мной, я куплю пару бутылок...
- Хорошо.
Юля взяла сумку, и они вышли на улицу. На углу Пушкинской Николай купил две бутылки вина, и они расстались.
В этот субботний вечер была назначена встреча с Бертой, но Николай решил на свидание не ходить. Вызвав Берту на откровенность, слушая ее взволнованное излияние, он поставил себя в несколько ложное положение человека, пользующегося доверием однажды обманутой женщины. Если он не придет на встречу, что подумает о нем Берта? От Млановича она вышла в слезах... Может быть, она оказалась на этом скользком пути в силу стечения каких-нибудь обстоятельств? Она говорила Николаю: "Вы не похожи на других, вы человечнее, честнее, бескорыстнее..." Скверно... Быть может, она действительно запуталась и нуждается в помощи?
Николай пил кофе с молоком, поданный матерью, но тревожные мысли придавали ему горечь.
Субботний кофе - семейная традиция Гефтов. Вся семья за большим столом, священнодействуя в молчании, пьет кофе.
"Нет, положительно, я не знаю, как поступить, - думал он. - Плохо, что в деловых вопросах, решение которых требует холодного и трезвого расчета, примешиваются чувства жалости и сомнений..."
Он вышел из дома и пошел в сторону Александровского парка.
Вечер был удивительно тихий, безветренный. Луна еще не взошла, и море казалось действительно черным. Кроны деревьев застыли, словно в оцепенении. Парк не освещен, в аллеях темно и безлюдно. Редко-редко пройдет парочка, и становится слышна чужая, нерусская речь...
Николай долго сидел на скамейке и смотрел на море, пока сквозь редкие облака не проглянула луна, раскинув по морю сверкающую, светлую дорожку. И сразу море заговорило языком прибоя. Гривастые волны, с шумом накатываясь, разбивались о берег, и ветерок сперва несмело перебрал листья, потом по-хозяйски зашумел в кронах.
Николай направился домой в надежде, что родители уже спят и ему удастся сделать записи, но в окнах их квартиры был свет и слышались голоса.
В комнате родителей пила кофе и вела светскую беседу Берта Шрамм. Она прилагала все усилия для того, чтобы понравиться, и, судя по оживлению стариков, это ей удалось.
- Откуда, Берта, вы узнали мой адрес? - здороваясь, спросил Николай.
- Зная вашу точность, я встревожилась, подумала, что вы заболели... Позвонила Евгению Евгеньевичу и узнала ваш адрес.
Действительно, Вагнер однажды подвез его на машине из оберверфштаба к дому.
- Зная, что больной - сладкоежка, я захватила коробку шоколада...
- Я должен, Берта, перед вами извиниться, меня задержали непредвиденные дела...
- Я не сержусь на вас.
"Ван Гуттен", - прочел Николай на коробке шоколада.
"Голландский! Гитлеровцы не теряются, грабят и врагов и союзников, где только можно!" - подумал он.
- Ну что же, Берта, пойдемте пройдемся? Ночь тихая, лунная... Ночной пропуск у вас есть?
- Да. Спасибо за кофе, - и, протянув руку Вере Иосифовне, она добавила: - Я давно так не проводила время. У вас очень хорошо!
- Заходите. Мы будем рады вас видеть, - прощаясь, сказал Артур Готлибович.