Они вышли молча. В коридоре Николай предупредил:
- Осторожно, здесь порожек...
Она оперлась о его руку и вдруг вспомнила:
- Веер! Я забыла у ваших родителей веер!
- Занесу завтра...
- Нет, сейчас! Прошу! Этот веер приносит счастье. Я суеверна...
Николай вернулся домой и нашел веер, резной, слоновой кости, с изображением семи слонов на каждой стороне.
Они вышли из ворот на улицу и свернули вправо, к спуску Кангуна. Остановились на мосту, отсюда было хорошо видно море, пронизанное лунным светом.
Неожиданно Берта упала к нему на грудь и разрыдалась. Она плакала долго, безутешно, вздрагивая всем телом. Он молча гладил ее плечи, и эта скупая ласка дружеского участия ее успокоила. Берта отвернулась, достала из сумочки платок, вытерла глаза.
- Мне не хочется на Колодезный... - сказала она глухо.
- Тут внизу есть скамейка... - вспомнил он, взял ее под руку и помог сойти по лестнице.
Скамейка оказалась занята, и они медленно по Карантинному спуску пошли к морю.
- У меня беда, Коля... - сказала она. - Большая беда... - Признание давалось ей нелегко. - Запуталась, не знаю, как жить дальше...
- Чего вы хотите от меня?
- Помогите мне. Только вы, больше некому...
- Чтобы помочь, я должен знать...
- Понимаю. Мне очень трудно говорить об этом, но я расскажу... Я верю вам. Сейчас, только соберусь с силами... Помню, это было в феврале, - начала она. - Илинич предложил мне пойти проведать его больного друга, Митю Мланова. Он знал его, когда Мланов, еще прапорщик, служил в деникинской разведке, а Миша был гимназистом. Я согласилась. Илинич захватил несколько бутылок вина, фрукты, и мы отправились на Пушкинскую, где жил Мланов. Дверь нам открыл веселый толстяк с усами, помог снять шубу. В комнате по-женски уютно, на маленьком столике возле дивана - вино, фрукты и шоколад. Мланов - лет пятидесяти, очень корректный, располагающий к себе человек. Он мне понравился, и, когда по телефону срочно вызвали в редакцию Илинича, я осталась. С Млановым мы говорили обо всем, вернее, говорила я, он слушал и направлял беседу. С насмешкой я отзывалась о консуле рейха Стефани, оберфюрере Гофмайере, адмирале, майоре Загнере. Мланов смеялся, говорил комплименты и всячески поощрял мои колкие замечания в адрес немцев. Я действительно видела их вот так близко, в подтяжках... Все они скоты!.. Часа через полтора за мной зашел Илинич и проводил на Колодезный. Прошло несколько дней. Однажды ко мне пришел Мланов, это был совсем другой человек - жесткий, сухой... Он сказал: "Газведка центга погучила вгучить вам деньги за сведения, пегеданные газведке", вынул из кармана пачку марок и положил на стол. Увидев мое недоумение, Мланов добавил: "Вы будете иметь дело со мной. Вам пгисвоен псевдоним Игма (он не выговаривает букву "р"). Все интегесующие нас сведения вы будете также пегедавать чегез меня. Адгес вам известен". Возмущенная, я заявила, что никаких сведений разведке я не передавала и передавать не буду! Что денег не приму и вообще прошу его удалиться! Но Мланов молча открыл чемодан, и я услышала и узнала свой голос... Это была запись всего, что я говорила тогда у Мланова... "Как вы думаете, Игма, вас помилует адмигал Цииб, если услышит ваши кгитические суждения?" Я поняла, что погибла... - Некоторое время они шли молча, Берта теребила зубами платок, чтобы унять волнение. - Так я стала Ирмой, сотрудницей отдела разведки. С каждым разом претензии Мланова росли. Сейчас он требует от меня такой подлости, на которую я не способна... Что делать? Как вырваться из липкой паутины, которой опутал меня Мланов...
- Думитру Мланович? - спросил Николай.
- Да. Он принял румынское подданство и переменил фамилию.
- Если вы, Берта, искренни, выход есть, и я вам могу его подсказать.
- Какой?
- Идите к Гофмайеру и так же, как мне, расскажите ему всю правду.
- Но ведь я не пощадила и Гофмайера!
- Гофмайер придет в бешенство, но не от того, что сказали о нем вы. В конце концов вы женщина, и женщина хорошенькая. Дело в том, что румынская разведка собирала информацию о немецком командовании. Вот где зарыта собака! Сотрудник сигуранцы напоил немку, гражданку великой Германии, спровоцировал ее на легкомысленный поступок и теперь шантажирует!.. Вы знаете, что произойдет после вашего визита к Гофмайеру? Гестапо вцепится в горло сигуранцы, и полковник Жиоржеску принесет в жертву Думитру Млановича. Вас они не тронут.
- Завтра воскресенье, и Гофмайер с Загнером отправляются на морскую прогулку.
- Тогда в понедельник с утра.
- Хорошо, я пойду в понедельник к Гофмайеру. Пожалуй, вы правы, это единственный выход. Мне холодно...
Николай набросил на ее плечи пиджак.
Поднялись они в центр Потемкинской лестницей. Когда с Дерибасовской вошли в Колодезный переулок, Берта вздрогнула и остановилась. Недалеко от подъезда дома стояла черная крытая машина "БМВ".
У Берты начался озноб, ее трясло, как в лихорадке.
- Хотите, я посмотрю, кто в машине?
- Нет, это может вам повредить. Я пойду.
- Прошу вас, Берта, включите в столовой люстру и трижды чуть приподнимите светомаскировку. Я буду стоять здесь и не уйду, пока не буду знать, что у вас все в порядке.
- Спасибо, Коля! Я не знаю, что бы я сейчас делала, если бы вас не было со мной... Как хорошо, что вы есть на свете!..
Сбросив на его руки пиджак, она решительно двинулась вперед, махнула рукой на пороге и скрылась в подъезде.
Ему очень хотелось подойти и посмотреть, кто в черной машине, но он понимал, что ввязываться в эту историю не имеет права.
Прошло минут десять, прежде чем мигнул в окне свет. Николай медленно побрел домой. Где-то слышался топот ног, свистки, выстрелы, крики... В ночной Одессе оккупанты наводили порядок. Дважды у Николая проверяли документы. Мимо него жандарм за ногу волочил по брусчатке подростка, и на серых камнях за его головой оставался темный след...
- За что вы его? - не выдержал Николай.
- Сопляк, написал "Гитлер капут" на заборе! Вот такими буквами! - капрал показал, расставив ладони на уровне плеч, и бросил с усмешкой жандарму: - Ты его мельничкой! Мельничкой!
Жандарм понимающе осклабился - не впервой - и, держа подростка за ногу, начал кружиться на месте... Тело мальчика поднялось и поплыло над брусчаткой, а жандарм крутился быстрей, быстрей, переступая сапогами все ближе к чугунному столбу...
Николай всем своим сердцем ощутил этот удар...
Капрал перевернул тело мальчика на спину и безответно спросил:
- Ну что, капут?
Задыхаясь от гнева и ненависти, Николай пошел прочь.
В ушах его еще стоял этот хрусткий звук удара. Молча, он шел под уклон Дерибасовской, шатаясь, словно пьяный...
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Совещание затянулось. Майор Загнер был, как всегда, не в духе, перебивал выступавших грубыми репликами, задавал язвительные вопросы.
Шел доклад главного инженера по вопросу переоборудования парохода "Антрахт" в рефрижераторное судно. Петелин говорил длинно и долго.
Доклад сводился к тому, что из Галаца прибыл инженер Озорнов, специалист по холодильным установкам. Оборудование, которое частью он привез, частью приобрел в Одессе, было не судовое, а стационарное. Проект был сделан из расчета имеющегося оборудования, смета расходов утверждена в сумме четырехсот двадцати тысяч марок.
Слушая главного инженера, Гефт думал о том, что переоборудование парохода "Антрахт" его не минет. Холодильную установку они покалечат, но Озорнов, так же, как и Петелин, проявляет излишнее рвение, путается под ногами. Надо приложить все усилия, чтобы Озорнова из Одессы убрать.
- У кого есть вопросы к главному инженеру? - спросил Загнер.
- Разрешите? - И, получив молчаливое согласие, Гефт обратился к Петелину: - Мне не совсем понятна роль инженера Озорнова. Что у нас на заводе "Шантье-Наваль", - польстил он румынской фирме, - нет специалистов? Если переоборудование "Антрахта" будет выполнено недобросовестно, кто будет отвечать? Мифическая организация, направившая инженера Озорнова в Одессу, или дирекция судоремонтного завода?
- В своем кратком сообщении я объективно изложил факты, - ответил Петелин, - Я не утверждал инженера Озорнова, но и не брал под сомнение его производственную необходимость. Я даже...
- Предложите инженеру Озорнову, - перебил его Загнер, - сдать проектные чертежи, схему и оборудование инженеру Гефту! Перейдем к следующему вопросу. Ремонт парохода "Драч". Слово инженеру Гефту.
- Технический осмотр парохода "Драч", - начал докладывать Гефт, - выявил полный износ насосно-питательной системы котельной. Необходимо сменить инжектор и донку. Это оборудование можно приобрести в Одессе...
- Сколько? - перебил его Загнер.
- Семь тысяч марок.
- Пишите заявление. Переходим к следующему вопросу...
Только к девяти часам утра Николай попал на завод и, не заходя в кабинет, пошел прямо на пирс, где был ошвартован пароход "Драч", разыскал бригадира Полтавского и уединился с ним в штурманской рубке.
- Ну, Андрей Архипович, сколько тебе бумажек на инжектор и донку? Только чтобы без запроса... - улыбнулся Николай.
- Тысяч шесть... - глядя испытующе на Гефта сказал Полтавский. - Пять, пять! Уложусь в пять!
- Другое дело. На, получай. - Николай отсчитал пять тысяч марок.
- Только, Николай Артурович, я тебя предупреждал. Чтобы потом разговора не было, инжектор - пятый номер. Насчет донки не знаю, может быть, удастся добыть в два дюйма, но инжектор пятый...
- До чего ты, Андрей Архипович, человек стал нудный. Ни огонька у тебя, ни творческого размаха... - прикрывая ладонью зевок, сказал Гефт.
- То есть как это нудный?! - обиделся Полтавский.
- Принимать-то судно у тебя буду я. Понял? Ну, будь здоров! Я еще у себя не был! - и, хлопнув Полтавского по спине, Гефт пошел в дирекцию.
В кабинете на столе его дожидалась повестка:
"Николаю Артуровичу Гефту.
С получением сего вам надлежит явиться в комиссию по призыву в доблестную германскую армию.
При себе необходимо иметь аусвайс и отзыв с места работы. Комиссия заседает в помещении немецкой школы".
"Плохи дела фюрера, если начали выметать подчистую фольксдейчей", - подумал Николай и, захватив повестку, направился к шефу Купферу.
В приемной, возле кабинета Петелина, толпилось несколько человек рабочих, а главный инженер был на территории - надо полагать, бдения сигуранцы продолжались.
"Обязательно надо выяснить, чего добивается на заводе Мланович. Сегодня же поговорю с Рябошапченко", - решил Гефт и открыл дверь в кабинет Купфера.
Шеф прочел повестку, схватился за голову, позвонил Загнеру и доложил.
Из трубки послышалась такая брань, что Купфер отнял трубку от уха. Алюминиевая пластинка мембраны вспучивалась, словно банка протухших консервов. Затем баурат, видимо, выдохся, и шеф приложил трубку к уху:
- Да. Здесь, рядом со мной! - Купфер передал трубку Гефту.
- Черт с ними! Идите на эту идиотскую комиссию! Я возьму на себя штурмфюрера Винергофа! - услышал Гефт возмущенного баурата.
Купфер дал ему свою машину, и Николай спустился вниз.
Высматривая шофера, он завернул за угол фабрики-кухни и увидел черный крытый "БМВ". Гефт вспомнил субботний эпизод в Колодезном переулке и заглянул в кузов - за рулем дремал шофер, а на заднем сиденье спал с открытым ртом Фортунат Стратонович.
"Почему в субботу ночью эта машина была в Колодезном? - думал Николай. - Если Мланович, проникнув в дом, поджидал Берту, она не дала бы условного сигнала".
В воскресенье они не виделись - Николай ездил к Рябошапченко, вернулся домой под вечер. Родителей не было, и он занялся отчетом.
Так и не решив этого вопроса, он поехал в немецкую школу, которая помещалась в здании бывшего строительного института.
Медицинскую комиссию он прошел. Медики, в числе которых был почему-то фашиствующий гомеопат Гарах, браковали только инвалидов. В кабинете заседала комиссия - три офицера СС во главе с штурмфюрером доктором Винергофом.
Николай слышал разговор со своим предшественником - высоким немолодым человеком с воробьиной грудью и острым кадыком. Мужчина жаловался, что у него сахарный диабет и он не может служить в доблестной германской армии. Но, протянув ему ручку, лейтенант - старый служака - сердито прорычал:
- Если ты настоящий фольксдейч и ты действительно хочешь победы Германии, подпиши! Если ты, глиста в манной каше, ждешь большевиков, можешь не подписывать!..
Услышав это категорическое предложение, Гефт не разговаривая подписал стандартный бланк-заявление о добровольном вступлении в германскую армию. Здесь же за другим столом у него отобрали аусвайс и выдали справку, где было сказано, что предъявитель сего - доброволец германской части СС.
С этим документом Гефт поехал в Стройуправление к баурату.
Загнер прочел бумажку, покровительственно похлопал его по плечу и сказал:
- Я, как майор германской армии, чрезвычайно рад тому, что патриот рейха занял место в строю его доблестных защитников!
Потом, правда не так торжественно, майор пояснил, что с доктором Винергофом он договорился. Гефт будет представлять германские интересы на заводе. Военные занятия он может не посещать, но в качестве военнослужащего германского флота должен носить форменную фуражку и нарукавную повязку с германским орлом и свастикой.
"С этим собачьим ярлыком, - подумал Николай, - в любое время я могу показаться в городе без всяких проверок. Только неприязнь рабочих ко мне станет еще сильней".
С такими нерадостными мыслями он поехал к Лопатто, без особой надежды застать профессора дома. Просто в его распоряжении была машина, и он решил ее использовать.
Эдуард Ксаверьевич оказался дома, сам открыл дверь и проводил его в кабинет.
- Вас, Николай Артурович, интересует судьба завода? - спросил он, когда тот сел в предложенное кресло.
- Признаться, да.
- Прошло всего два дня, - сказал Лопатто, - и, разумеется, я многого сделать не мог. Был на заводе. Положение скверное: насосное отделение затоплено. Я взял пробы воды и сегодня в лаборатории университета сделал анализ - двадцать процентов серной кислоты! Вы знаете, что это значит? Через несколько месяцев завод рухнет. Необходимо срочно осушить грунт. Как раз перед вашим приходом я писал письмо в примарию.
- У вас есть надежда?
- Давайте рассуждать логично. Разобрать оборудование и вывезти в Румынию не представляется возможным. Оставить все без изменения - завод превратится в развалины. А при небольшом капиталовложении можно получить десятки тонн серной кислоты для производства медного купороса. О значении бордосской жидкости для виноградников Румынии я вам уже говорил.
- Вы сказали: "Будем рассуждать логично". Но логос - разум - не всегда в наличии у руководящих деятелей примарии. Несколько тысяч марок в лапу чиновника могут решить дело в пользу акционеров "Решицы", и котельное железо поплывет в Румынию...
- В меру своих сил будем бороться.
- Если ваши усилия окажутся безрезультатными, есть у меня в резерве одна мысль... Чему вы, профессор, улыбаетесь?
- Так. Область лирических воспоминаний. Одесский суперфосфатный - второй в моей жизни завод, спасением которого я занимаюсь. В девятнадцатом году белополяки пытались вывезти суперфосфатный завод из Винницы - я был техническим директором...
- Вам удалось завод отстоять?
- Да, удалось, - Лопатто внимательно посмотрел на него, провел согнутым пальцем по усам и, преодолевая неловкость, сказал: - В прошлый раз я ни о чем вас не спрашивал. Не спросил бы вас и в этот... Но вы снова в моем доме... В это смутное время надо знать, кто переступает порог твоего дома... Фамилию вы назвали вымышленную...
- Почему вымышленную? - спросил Гефт, не сдержав улыбку.
- Какой же хохол Гончаренко назовется Артуром? Вы немец?
- А вы что-нибудь имеете против немцев?
- Нет. Я романтик и поклоняюсь Шиллеру, люблю и понимаю Гете... Великие немцы мне близки. Я с уважением отношусь к немецкой технике и научной мысли, если она без примеси расового шарлатанства. Я за Германию и даже Великую Германию, но без...
- Гитлера! - после паузы подсказал Николай.
- Без гитлеризма! Без национал-шовинизма! Без прусской военщины! Без расового превосходства!
- Отличная программа! - улыбнулся Николай. - Я горжусь, Эдуард Ксаверьевич, вашим доверием и, еще немного терпения, отплачу вам тем же. Я не прошу вас уверовать в бесспорность названной фамилии, но хотелось бы, чтобы вы поверили в мое искреннее к вам расположение. - Он поднялся с кресла и, прощаясь, протянул руку.
Лопатто, как и в прошлый раз, проводил его и открыл дверь.
И снова Николай мысленно пожалел, что не сделал вертевшееся на языке предложение. Но чем больше он думал об этом, тем больше убеждался в том, что это преждевременно. Их отношения не созрели для откровенного разговора. Лопатто очень осторожен, и он, Николай, еще ничем не заслужил его доверия. Разговор о взрывчатке профессор мог счесть за провокацию.
Гефт вернулся на завод, позвонил в механический цех и вызвал к себе Рябошапченко.
- Меня беспокоит этот господин из сигуранцы! - сказал он Ивану Александровичу. - Что ему на заводе нужно?
- Точно сказать не могу. - Рябошапченко пожевал губами, усмехнулся и высказал свое предположение: - Судя по всему, подыскивает осведомителей. Вербует, покупает, запугивает...
- А уточнить нельзя?
- Можно.
- Если это поручить Ивану Мындре? Мне кажется, он человек умный и осторожный.
- Мындра справится, - поддержал его Рябошапченко.
- Тогда сегодня же вызови Ивана Яковлевича и дай ему задание. Неплохо бы ему прикинуться эдаким Иваном, не помнящим родства. Вызовут в кабинет Петелина на "беседу", пусть идет. Предложат сотрудничать в сигуранце, пусть соглашается.
В кабинет вошла секретарь дирекции и попросила Гефта к городскому телефону (аппарат в его кабинете был подключен только к коммутатору). Он извинился перед Рябошапченко и вышел из кабинета.
Взяв трубку, он услышал:
- Николай Артурович?! Это я, Юля!
- Откуда ты говоришь? - удивился он.
- Из деканата. Я кончила работу по "М. О.".
Николай понял, что она имеет в виду Михаила Октана.
- Хорошо. Когда ты будешь дома?
- Через час.
- Я зайду к тебе.
Николай вернулся в кабинет, убрал в стол бумаги и пошел в центр. Он не спеша поднялся по улице Гоголя, по Гаванной, вышел на Дерибасовскую, и вот тут бы ему свернуть влево, а ноги его, словно сами, понесли вправо, в сторону Колодезного переулка.
Окна были плотно закрыты, дом выглядел необитаемым.
Николай вошел в ворота, поднялся по лестнице черного хода и в нерешительности, раздумывая, остановился.
Когда в последний раз он был в этом доме, то познакомился с Таней, горничной, живущей в маленькой комнате при кухне. Еще молодая женщина, вдова, мать двоих детей, она пошла на Колодезный за кусок хлеба. Работящая, сердечная женщина. Вот Таню-то и имел в виду Николай, когда поднимался со двора по лестнице.
На кухне кто-то загремел кастрюлями, слышались шаги...
Николай осторожно постучал в дверь. Шаги замерли у порога... Сквозь филенку двери слышалось сдерживаемое дыхание. Он постучал едва-едва, согнутым пальцем...