– Я на эсминец "Веский". По заданию ЦРУ должен его сегодня взорвать. Прошу разрешения пройти.
– Валяй! Без тебя тошно.
Озадаченный лейтенант побрел вдоль ржавого ряда кораблей и судов, стоящих в ремонте. Перепрыгивая через швартовые канаты, посадившие мертво на цепь гений человеческой мысли, уклоняясь по сигналу проносившихся электрокаров, которые в большинстве своем во всех направлениях сновали без груза, я, наконец, добрался к месту назначения. Поднявшись по сходке, брошенной с юта на пирс, был остановлен матросом с сине-белой повязкой на рукаве.
– Таварыщ лейтэнант. Командир вахтэнный пост на ютэ матрос Шарафуриков. Цел вашего прибытия? Кому и как о тэбэ доложит?
Фигура выражала готовность к действию. Под глазом – желто-зеленый синяк.
– Послушай, братец (такое обращение к матросу приобщало к великому флотскому братству). Кто же тебе фингал поставил?
– Старшина замэчаний дэлал.
Представившись командиру, я выслушал ряд наставлений, смысл которых сводился к следующему:
– Пока ты еще юнец и дурак. Офицером станешь года через три-четыре. То, что тебе поручена подготовка корабля – козни флагманского врача. Но одна положительная сторона в этом есть: будет кому фитили вставлять за срыв подготовки. Работать мы тебя научим. Не хочешь – заставим.
– Почему вы считаете меня бездельником и разгильдяем, даже не узнав моего имени? Я же прибыл вам помочь!
– Ты что, лейтенант? И в мыслях не было, извини. Однако... посмотрим. Все. Иди.
Расстались. Один – ошарашен (док), другой – озадачен (командир).
– Да! Борзой лейтенант (флотск.)...
Самолюбие было задето. Ответственность за жизнь и здоровье моряков требовала кропотливой, вдумчивой работы. Тем, кто знает флотскую медицину, известно, что план подготовки корабля по медслужбе к длительному плаванию включает в себя до сотни пунктов. Причем он отличается от плана культурно-массовых мероприятий тем, что должен выполняться фактически. Здесь отметку "вып." просто так не поставишь. Совместно с капитаном Огневым план был составлен, указаны даты мероприятий. Огнев дал четкие указания: как, кому и когда давить на мозоль и совесть, чтобы все пункты были выполнены. Сел в свою карту и уехал в... Тихоокеанский. Командир план утвердил, напомнив лейтенанту, что план должен выполняться безукоризненно. Бумага обрела силу закона. Человек – бесплатное приложение к ней.
Надо сказать, что планированию на флоте отводится особое место. Это – главное в деятельности офицера. Все звенья бюрократической машины беременеют планами ежедневно, принося двойню, тройню, а то и десяток маленьких планчиков сразу. ГШ ВМФ, получив указание по телефону или маленькой бумажке из канцелярии министра, тычет указующий перст в командующего одним из флотов: к такому-то сроку подать свои предложения по использованию кораблей в районе таком-то. Командующий флотом предложения подает: "Любой из моих кораблей выполнить почетную задачу готов, однако лучше использовать такие-то".
В ГШ рождается мысль. Летит новорожденная обратно туда, откуда вылетела в форме предложения. Быть посему. Все отделы и службы флота моментально реагируют на это срочным составлением руководящих телеграмм подчиненным службам объединения, в которое входит счастливый избранник. Отделы объединений срочно вызывают к себе флагманских специалистов соединений и проводят совещания, на которых указывают последний срок готовности корабля, оставляя резерв минимум месяц, проводят инструктаж по составлению плана подготовки (экземпляров пять), дают указания всем подчиненным подразделениям (складам, мастерским и так далее) обратить особое внимание, помочь, организовать, провести, научить, проконтролировать. Флажки соединений срочно вызывают специалистов корабля. Проводят совещания и указывают срок представления плана подготовки, оставляя резерв (поправку на бестолковость) времени. Командиры кораблей проводят совещания с офицерами корабля и, в свою очередь, требуют планы, указывая срок (с поправкой, естественно). Таким образом, сроки представления планов, указанные флажками и командирами, не совпадают. Командиры боевых частей и начальники служб закрываются в каютах и пьют чай или... кофе, параллельно рождая в муках все тот же план, стараясь в нем детализировать все встающие проблемы. Пишущие машинки раскаляются добела. Корабельные писаря становятся центральными фигурами. Очередной десяток стройных кедров падает в чрево минлесбумпрома. Жены корабелов ложатся спать в одиночестве.
Утром планы, написанные, естественно, неправильно по форме и куцо по содержанию, отправляются на доработку. Еще десяток кедров, под дружный стон корабелов, падает. Через неделю коллективный ребенок рождается в муках. А родившись, с необычайной резвостью устремляется вверх, вплоть до командующего флотом, оставляя по пути отпочкованные копии самого себя (собрав их всех вместе, можно было бы купить на талоны всех классиков мира). Утверждаю. Росчерк пера командующего не оставляет места для дискуссий. Сконструированный коллективом капкан захлопывается перед носом коллектива.
Специалисты штабов в конце рабочего дня уезжают домой к семейным очагам, или, ссылаясь на внезапно обрушившуюся на голову работу по подготовке единицы N. заменяют тепло очага на ласки боевых подруг. Корабельный офицер лишен и того, и другого.
План продуман и скорректирован, согласован и утвержден, отпечатан и разослан. Начинается его практическая реализация. Каждая боевая часть и служба корабля на каждый конкретный день должна выполнить конкретное действие: механики – произвести ремонт дизеля, связисты – получить ЗИП, штурмана – откорректировать карты, весь личный состав корабля – прибыть на медицинский осмотр или флюорографию. Это все в один день. Первое обязательно помешает выполнению другого. Забраться на елку, не поколов при этом задницу, не удается. Артиллеристы мешают механикам, механики – снабженцам, снабженцы – химикам, химики – минерам. Все мешают командованию. Доктора мешают всем сразу. Специфика.
И только политработники не мешают никому, воодушевляя, мобилизуя, расставляя актив, произнося речи, ставя отметки "вып." и докладывая наверх: "Благодаря самоотверженному труду матроса Пупкина, сегодня списаны старые ТСП (технические средства пропаганды). Комсомольцы корабля взяли повышенные обязательства усилить, нажать, решить, доказать, оказать помощь. Самоотверженным, ратным трудом – победить. Партийно-политическая работа организована в соответствии с требованиями... Ура!"
Я, вооруженный планом и страстным желанием сделать все наилучшим образом, пошел на вы. Ежедневно на утренних совещаниях я докладывал:
– Товарищ командир. Согласно утвержденному Вами плану, на сегодня... санация полости рта личного состава БЧ-5. Прошу направить в поликлинику следующих товарищей...
– Не могу, док. Это сорвет нам погрузку или ремонт. Не могу.
– Но вы же сами требовали от меня безукоризненного выполнения.
– Не могу. Все. Разговор окончен.
Однако, произнося приговор, командир не учитывал, что лейтенанту характеристики будет подписывать не он, продвигать или задерживать по службе – тоже. Я понял это сразу.
– Товарищ командир. О срыве плана я буду вынужден доложить по команде.
– Что? Прекратить болтовню. Вы свободны, лейтенант.
Командир соединения, выслушав меня, поблагодарил за службу, обещал помочь и вызвал к себе командира корабля. Разговор проходил тет-а-тет, однако о содержании его можно было догадаться по красным пятнам на лице основной фигуры флота, выскочившего из каюты своего шефа. Офицеры между собой называли командира "Зверьком". "Зверек" был загнан в угол. И кем? Лейтенантом. Зеленым юнцом. Загнан по всем правилам флотского военного искусства.
Команда по корабельной трансляции застала меня в момент проверки медицинской аппаратуры:
– Офицерам и лейтенантам прибыть в кают-компанию!
И я, как лейтенант, только что исключенный из "офицеров" неграмотной командой по кораблю, остался на месте. А надо сказать, что эта нарочито-неверная команда имела свой смысл: открытое неуважение к достоинству молодых лейтенантов. Через 10 минут в амбулаторию влетел рассыльный.
– Товарищ лейтенант! Командир вызывает вас в кают-компанию.
– Передайте командиру, что до тех пор, пока по трансляции команда не прозвучит правильно, я в кают-компанию не приду. Все, идите.
Команда все же прозвучала. Я прибыл.
– Разрешите?
Глаза командира сверкали бешенством.
– Вам что, особое приглашение нужно?
– Согласно уставу внутренней службы звание "лейтенант" – офицерское. Прошу вас напомнить это дежурному по кораблю.
"Зверек" был высечен публично. Лейтенантская половина кают-компании ликовала, дипломатично глядя в пол. "Ах, – сказал глупый король, – потому что слов от возмущения у него не было" ("Бременские музыканты").
В этот день я шарахнул несколько "зайцев", самыми упитанными из которых были: репутация своего парня среди офицеров; зубовный скрежет командира, вынужденного выполнять в точности все те пункты, которые он же сам и утвердил. Парадокс.
Колесо Фортуны приближало эсминец к выходу в море. Гора неотложных дел постепенно, зло огрызаясь, таяла. Рабочий день, начинаясь в 6 часов, заканчивался в 23.30.
Личное время, предусмотренное уставом, растворялось в массе общественных дел. Выходных не было более двух месяцев. Дети начинали забывать отцов, жены – запах мужского пота. Нервные перегрузки уверенно тащили на кладбище. Хотелось... Мало ли, что хотелось. Это только в приказах министра семичасовой рабочий день, два выходных и предпоходовый отдых. Командир вывода караульных собак в денежном выражении оценивается точно так же, как и командир группы эскадренного миноносца. Принцип распределения по труду здесь явно прошляпил. К этому мы еще вернемся.
Срок командировки подходил к концу. Командир БЧ-2 (артиллерист) капитан-лейтенант Федосов, тронув за плечо доктора, напомнил:
– Док! Не кажется ли тебе, что за свет и воду пора бы уж и рассчитаться. Прописка на флоте – святое дело.
– Согласен. Время, место и форма одежды?
– Время выделено. Место – каюта механика. Форма одежды – трусы. Традиции надо уважать.
Я, отсосав через резиновый шланг килограмм спирта из годового медицинского запаса, выслав впередсмотрящего, дабы быть упрежденным о появлении на пути любого из ревнителей флотской нравственности, называемого кратко "ухо" (флотск.), прибыл в каюту механика, где уже чинно сидели штурман, артиллерист ("рогатый"), минер ("румын"), механик ("маслопуп"), снабженец ("... всякое"). На столе дымилась картошка, стояли шпроты, сосиски в банках, языки говяжьи, колбасный фарш. Стояли стаканы и графин чистой воды. Томатный сок для изготовления "Кровавой Мэри". Гулом одобрения встретили водрузившиеся на стол бутылки со спиртом. Под воспоминания: кто, где, когда и с кем, налили по первой. Слово взял механик ("дед" все-таки).
– Ты, док, несмотря на то, что карась, мужик ничего. Свой. Пришелся. Однако, при столь резко выраженном в тебе чувстве справедливости и собственного достоинства, рога тебе могут обломать. И обломают. Не надо... против ветра. Брызги полетят на тебя. Хочу дать дружеский совет: будь осторожен с инженерами человеческих душ. С факелом в заднице они дорогу тебе освещать не будут, а обжечь могут сильно. Научись молчать там, где по логике вещей, нужно сказать, и говорить то, чего не думаешь на самом деле. Это тяжело. Но... не пытайся гавкнуть там, где нужно лизнуть. Давай! За тебя!
Все дружно поддержали. Полстакана чистого, не разбавленного водой спирта, я выпил залпом, пытаясь показать, что давно уже стал своим в великом братстве моряков. Однако добился совершенно противоположного эффекта. Народ возмущенно и дружно возопил:
– Карась! Кто же так пьет на флоте? Разбавлять надо. Горло сожжешь.
– Каюсь, мужики.
– Отбить ему за это баночки!
– За то, что неправильно выпил или за то, что покаялся?
– Ха-ха-ха! Ну, док! Ну, карась!
Я держал ответное слово.
– Месяц на эсминце – это только месяц. Но, учитывая, что здесь служба должна засчитываться год за три, с вами вместе я прожил три месяца. Многое мне уже стало ясно, однако еще больше неясностей. Спасибо, мех, за советы. Извини, но от них несет плебейством, хотя и отдает мудростью. Я не смогу их принять, как бы мне того не хотелось. Мою задачу на флоте я вижу не в том, чтобы гавкать, а в том, чтоб здоровье людей по возможности дольше противостояло потогонной системе. Это не рисовка. Несмотря на все козни, с которыми мне пришлось столкнуться в период нашей работы, несмотря на ваше ворчание, я постарался сделать все от меня зависящее, чтобы ваш доктор имел все необходимое для работы в тропиках. Счастливого плавания!
– Эк, завернул, карась! Давай, док! Спасибо. Но баночки все же тебе отобьем.
Сначала говорили о женщинах. Потом, захмелев, переключились на службу. На флоте даже анекдот есть:
Посылает командир заместителя послушать, о чем говорят офицеры в каютах.
– О женщинах, – докладывает тот с возмущением.
– Хорошо.
Через полчаса опять посылает.
– О службе, – следует удовлетворенный доклад.
– Вот черти! И когда напиться успели?
Засиделись допоздна. Несколько раз добавили. Но в 8 часов на подъеме флага в строю стояли все.
Баночки мне все же отбили.
Через несколько дней штаб соединения проверял качество подготовки корабля к походу. В кратком докладе флагманских специалистов по результатам проверки спрессовались бессонные ночи, авралы, пот и кровь, одиночество жен, тоска по берегу, перенапряжение всех систем человеческого флотского организма. И никто не знал еще, что длительное плавание продлится 13 месяцев. Подобное могут выдержать только моряки. Я за качественную подготовку к плаванию получил первую свою на флоте благодарность адмирала.
Глава 9
КРЕЙСЕР "ДМИТРИЙ ПОЖАРСКИИ"
Крейсер "Дмитрий Пожарский" стоял у тридцать третьего причала г. Владивостока. Натруженно гудели мачты. Тело расслабленно принимало ласки вечно недовольной возлюбленной своей – морской воды бухты Золотой Рог. Устало смотрели жерла кормовых башен на людской муравейник, копошащийся на площади Борцов за власть Советов. Чувство снисходительного превосходства над ним заставляло периодически выпускать пар при взгляде на многоэтажную махину штаба флота, где сидели те, по чьему приказу крейсером пройдено столько тысяч миль. Атеросклеротические бляшки в трубках котлов, питьевой, пожарной и фановой систем заставляли старика тяжело вздыхать предохранительными клапанами, требуя (с каждым годом все больше) перевязок, пластырей и пломб. Изношенное сердце тяжело стучало поршнями, когда приходилось, повинуясь людям в форменных кителях, медленно прибавлять обороты тяжелых винтов. Однако стоило разозлить старика, и он, вспоминая молодость, яростно ощетинивался морем огня, грохотом своих тяжелых орудий, огрызался резкими хлопками малой зенитной артиллерии. А теперь он лениво подставлял бока под пенистые струи воды из брандспойтов, сладостно жмурился, ощущая ласковое почесывание щеток и швабр, принимая очередной сеанс массажа деревянным настилом верхней палубы.
Моряки, если они только хотели жить, вынуждены были ежедневно, ежечасно выполнять малейшие капризы своего любимца. Это только на первый взгляд кажется, что люди повелевают крейсером. Нет! Двадцать тысяч тонн металла высшего качества высасывают из людей все соки, наматывают на свои винты людские нервы, лопающиеся со звоном погибшей гитарной струны, впитывают в себя гений человеческой мысли, который их же и создал. Прикрывая броневыми листами жалкие человеческие организмы, крейсер думает лишь о том, чтобы сохранить их для своих личных целей, – для содержания в образцовой чистоте, исправности и немедленной готовности к действию (расписание по заведованиям) участков, органов и систем своего могучего тела.
С замиранием сердца ступил я на широкую сходню могучего красавца. Встретил меня стройный, подтянутый лейтенант, перепоясанный в талии сверкающим на солнце снаряжением (ремень и кобура), представился:
– Вахтенный офицер, старший лейтенант Листиков.
Мне почему-то вспомнилось флотское четверостишье:
Тщательно побрит, наглажен,
К жопе пистолет прилажен.
Не какой-нибудь там хер,
А дежурный офицер.
Погасив улыбку, я, в свою очередь, представился:
– Лейтенант Иванов. Прибыл для дальнейшего прохождения службы. На должность хирурга.
– Понял. Многовато же вас, докторов, к нам согнали! Старшина! Проводите лейтенанта в рубку дежурного по кораблю.
Озадаченный загадочной фразой Листикова, я был записан в вахтенный журнал как прибывший новый член экипажа. Старшина, по приказанию дежурного по кораблю, потащил уже мой чемодан в медицинский отсек.
– Ну что, лейтенант, будем знакомы. Черняев. Командир БЧ-2. Мы уже кое-что слышали о тебе. С эсминца мужики доложили. Давай, работай. Не сломайся только.
Информация на флоте распространяется с молниеносной быстротой. В этом не раз приходилось мне убеждаться впоследствии.
Рассыльный дежурного по кораблю проводил вновь прибывшего эскулапа в каюту начальника медицинской службы. Невысокого роста капитан, черты лица которого ясно выдавали уроженца Биробиджана, резким, срывающимся на визг фальцетом, приветствовал своего подчиненного:
– Ах, ах! Божков. Ах, ах! Николай Александрович. Ах, ах! Хорошо! Своевременно! Ах, ах! Масса дел. Неотложных, срочных. Ах, ах! Я замучен. Ах! Все бездельники. Устраивайтесь. Располагайтесь. Ах, ах! (Ильф и Петров).
Испуганный какой-то. И заполошный. Хотя и Божков, – подумал про себя я.
Мое место жительства было определено расписанием по каютам. Крейсер, проглотив очередного Иону, загнал его на броневую палубу (третья палуба, если считать сверху). Небольшое помещение. Справа умывальник, две койки, слева – два рундука для одежды, прямо – сейф, две баночки (табуретки). Иллюминаторов нет (каюта расположена ниже ватерлинии). Вентиляция только вдувания. Электрические светильники над столом, над умывальником, на подволоке (потолке), настольная лампа. Все. Люкс. Со всеми удобствами. На неопределенный период времени. Кусок жизни. А жить под водой еще не приходилось (флот-то надводный!). Вот и заполучи клаустрофобию. Отбрыкался от подлодок, называется.
За бортом, насмешливо шлепая губами, ударяла в наружную переборку волна.
В каюте плавало густое облако дыма, однако никого не было. Сняв тужурку, я опустился на одну из двух баночек. Облокотился на зеленое сукно стола, отодвинув в сторону стопку бумаг и недоеденную банку тушенки. В голову лезли невеселые думы (почему-то усталость во мне всегда вызывала состояние задумчивости). Загадочные предупреждения вахтенного и дежурного офицера, сумбурный монолог непосредственного начальника. Что бы это значило? Ответы на вопросы стали поступать незамедлительно. С грохотом отворилась дверь каюты. Запнувшись за комингс (порог) и еле удержавшись на ногах, ввалилось тело. Заплетающимся языком тело выдало следующую краткую тираду:
– Ты кто? А-а-а... Ты приехал меня выгнать с флота... Не выйдет! Я сам... Почему ты здесь сидишь? Это каюта моя! Ты моря не нюхал? Да-а. Так я попрошу...
Жест был достаточно красноречив, несмотря на отсутствие координации. Рожа оратора опухшая и красная. Глаза навыкате, большие, бессмысленные, но внешне красивые. Небрежность костюма далека от изящества. Медицинские погоны старшего лейтенанта наводили на мысль... Ответ на один из вопросов стоял перед глазами.