Бывают же такие неудачи! Не успела Елена Панфиловна отвернуться, как я, пробираясь мимо ее стола, смахнул рукавом какую-то разинутую папку с незавязанными тесемками. Папка шлепнулась на пол, и тут же высыпалось из нее чуть ли не все содержимое: штук пятнадцать портретов известного педагога Ушинского, гравированный портрет митрополита Евгения, составившего словарь русских писателей, несколько изображений Ломоносова с высоко поднятой головой и бумагой в руке, Бестужев-Марлинский в мохнатой кавказской бурке, фотография: Лев Толстой рассказывает сказку внуку и внучке, памятник дедушке Крылову, поэт-партизан Денис Давыдов верхом на белом коне и вид южного побережья Крыма…
- Как это меня угораздило! Прямо слон… - бормочу я, ползая по полу. - Простите, Елена Панфиловна, не сердитесь!
- Ну уж ладно, что с вами делать! - улыбается Елена Панфиловна. - Давайте-ка папку сюда.
Но я медлю отдать ей.
- Простите, - говорю. - Разрешите мне еще разок взглянуть на эти картинки…
- На что они вам?
- Сейчас… - отвечаю я и уже роюсь и роюсь в папке. - Сейчас!..
Неужели это мне только почудилось? Нет, конечно, я видел и упустил какое-то ужасно знакомое лицо. Оно мелькнуло, когда папка упала.
- Одну минуту… Секундочку… Вот!
И я быстро выхватил из кучи картинок небольшую пожелтевшую любительскую фотографию, изображавшую молодого военного.
Никогда в жизни не видел я этого портрета. Но откуда же я тогда знаю это лицо? Темный блеск задумчивых глаз, чуть вздернутый нос, тонкие темные усы над пухлым детским ртом, упрямый подбородок, высоко поднятые, словно удивленные брови и ясный, спокойный лоб будто совсем и не согласованы между собой, а лицо между тем чудное, необыкновенное. Из-под накинутой на плечи распахнутой тяжелой шинели виднеется эполет.
Перевернул. На обороте - надпись карандашом: "Прибор серебряный". И все! Кто же это?
Это, конечно, он! Я узнал его сразу, словно знаком с ним давно, словно видел его когда-то вот точно таким. Так неужели же это Лермонтов? Неужели это неизвестный нам лермонтовский портрет?
И сразу удивление, и радость, и сомнение: Лермонтов?! Среди каких-то случайных картинок… А вот уверен, что он был такой, каким изображен на этой выцветшей фотографии, хотя, по правде сказать, и не очень похож на другие свои портреты. Но все-таки кто это?
- Елена Панфиловна, это, случайно, не Лермонтов?
- Считается почему-то, что Лермонтов, - отвечает Елена Панфиловна, и мне уже нечем дышать, - только почему так считается, в точности никому не известно.
И вот смотрю я - и ведь еще неизвестно, кто это, а уже кажется, словно короче стали сто лет, которые отделяют нас от него, и Лермонтов словно ожил на этой старенькой фотографии. И какая заманчивая тайна окружает его лицо! Сколько лет ему на этом портрете? В каком он изображен мундире? Как попала сюда эта выцветшая фотография и где самый портрет? И на каком все-таки основании считается, что это Лермонтов?
- Елена Панфиловна, на каком все-таки основании считается, что это Лермонтов?
- Эта фотография, - говорит Елена Панфиловна, - попала к нам в Пушкинский дом из Лермонтовского музея при кавалерийском училище, очевидно, в 1917 году. Наверно, там ее и считали репродукцией с лермонтовского портрета. А уж коли вам кажется, что это действительно Лермонтов, вам надо заняться этим вопросом и найти самый портрет. Портрет интересный, - с улыбкой заключила она и, выдвинув ящик каталога, взялась за перо.
"Г 1-08-87"
Итак, прежде всего надо было установить, как попала фотография в музей, на стол к Елене Панфиловне.
В Рукописном отделении Пушкинского дома я выписал инвентарные книги бывшего Лермонтовского музея при Николаевском кавалерийском училище. Действительно, все материалы, и в том числе инвентарные книги этого музея, в 1917 году поступили в Пушкинский дом.
Перелистал инвентарную книгу. Теперь я уже знаю: фотографию с портрета М. Ю. Лермонтова в Лермонтовский музей пожертвовал некий В. К. Вульферт, член Московской судебной палаты.
Мне стала известна, таким образом, фамилия владельца портрета. Но когда, в какие годы он владел им? Когда пожертвовал в музей фотографию? Может быть, еще в 80-х годах прошлого века, когда при кавалерийском училище в Петербурге впервые открылся Лермонтовский музей?… Как искать этого Вульферта? Жив ли он? В Москве ли? Хранит ли портрет?
"Установим сперва, - говорю я себе, - кто такой Вульферт. Прежде всего надо проверить, нет ли этой фамилии в картотеке Модзалевского".
Да, картотека эта - настоящее чудо библиографии. Есть! Я без особого труда выяснил, в каких именно книгах встречается имя В. К. Вульферта. Потом перешел в библиотеку Пушкинского дома и там, снимая с полок книги и раскрывая их на указанных страницах, постепенно узнал, что Вульферта звали Владимиром Карловичем, что в его коллекции хранились рукопись гоголевской "Женитьбы" и письма поэта Батюшкова, что и сам Владимир Карлович печатал рассказы в 80-х годах, что отец его, Карл Антонович, был женат на сестре Николая Станкевича - молодого мыслителя, с которым Лермонтов учился в Московском университете. В книге "Список гражданским чинам" я вычитал, что Владимир Карлович Вульферт "в службе с 1866 года".
Смекаю, что, должно быть, его давно нет на свете. Беру книгу "Вся Москва на 1907 год" - адресную московскую книгу. Гляжу: Владимира Карловича нет и в помине. Зато есть какой-то Иван Карлович Вульферт, Молчановка, 10. Вероятно; брат Владимира Карловича. Следовательно, и этот годится.
Пропускаю несколько лет. Перелистываю том "Вся Москва на 1913 год". Все идет хорошо. К Ивану Карловичу Вульферту прибавился какой-то Анатолий Владимирович. Очевидно, сын Владимира Карловича. Адрес: Большой Николо-Песковский, 13.
Рука тянется к книге "Вся Москва на 1928 год", а в душе - целая буря… Сколько было событий с 1913 года до 1928! Живы ли Вульферты? В Москве ли? Цел ли портрет? В их ли руках или, может быть, продан давно? А… Б… В… Буль… Вульф… "Вульферт Анат. Влад., улица Вахтангова, 13, кв. 23".
Живы!!!
Живы в 1928 году! А сейчас?
- Простите, - говорю, - где тут у вас стоит последняя телефонная книжка?
- Вон на той полке.
- Так ведь это же ленинградская, а мне московскую надо.
- Московской у нас нет.
- Батюшки!..
И, недолго размышляя, я опрометью бегу на междугородную телефонную станцию и требую, запыхавшись, московскую телефонную книжку.
"Вульферт А. В., улица Вахтангова, 13, телефон Г1-08-87".
- Есть!
ПОКЛОННИК ТЕАТРА РУСТАВЕЛИ
Вернулся в Москву. И вечером, в тот же день, отправился на поиски Вульферта. В портфеле у меня фотография, переснятая в Пушкинском доме с той фотографии.
Живу, оказывается, от Вульферта на расстоянии одного квартала, крышу дома вижу из своего окна каждый день, а даже и не подозревал, что так близко от меня неизвестный лермонтовский портрет.
Удивительно!
Сворачиваю с Арбата на улицу Вахтангова. Поравнялся с домом 13. Поднимаюсь по лестнице, рассматриваю дощечки на дверях и наконец стучу в дверь 23-й квартиры.
Открывает какая-то заспанная старуха.
- Простите, - говорю, - можно видеть Анатолия Владимировича Вульферта?
- Опомнились! Они уж давно не живут здесь.
Я обомлел:
- Да что вы! А где же они?
- Не скажу.
- А у кого же теперь узнать?
- У сына ихнего, у Сашеньки. Он военным инженером работает. Сходите к нему домой. Он и скажет.
- А он где живет?
- На Новинском живет, дом двадцать три вроде… Туда, к площади Восстания поближе. А вот квартира какая, не помню… Александра Анатольевича спросите!
И вот я уже бегу на Новинский.
Дом 23. Квартира, оказывается, 17. На двери ящик почтовый. Из ящика высунулся угол газеты "Советское искусство". Ну, думаю, коли здесь искусство в чести, цену портрету знают. Очевидно, он цел-невредим.
Звоню. Слышу за дверью шаги и голос мужской:
- Кто?
- Можно видеть Александра Анатольевича?
- Простите! Если вы подождете минуточку, я отворю дверь и скроюсь. Я принимаю ванну.
Замок щелкнул. Зашлепали туфли. Голос из глубины квартиры крикнул: "Входите!"
Не успел я еще и дверь за собою закрыть - уже чувствую, угадываю по вещам: портрет здесь!
В передней, под вешалкой, старинный, с горбатой крышкой баул.
В стенном шкафу - корешки старинных альманахов и книг.
Над шкафом, тут же в передней, старинная картина: пруд и деревья.
Пока я оглядывал переднюю, вышел хозяин дома - высокий, красивый, тонкий, чуть-чуть сутулится. На мокром проборе - сетка. Увидел меня - и:
- Ах, простите! Я не знал!.. Я по голосу принял вас за одного своего приятеля… Мне так неловко!
- Помилуйте! Это мне должно быть неловко.
- Позвольте познакомиться: Вульферт.
- Андроников.
- Очень приятно. Кстати, я, очевидно, знаком с вашим однофамильцем в Тбилиси.
- Почему же с однофамильцем? Может быть, даже и с родственником…
- Ах, значит, вы из Тбилиси? В таком случае, вы должны хорошо знать театр Руставели.
- Еще бы! Можно сказать, воспитан на этом театре.
- Значит, вы видели Акакия Хораву?
- Разумеется. И страшно люблю его.
- По-моему, это совершенно гениальный актер! В этом театре есть другой, тоже потрясающий актер - Васадзе. Скажите, вы их когда-нибудь в "Разбойниках" видели? Я лично просто влюблен в их игру!
И тут завязался у нас торопливо-восторженный разговор о грузинском театре, о Малом театре, о МХАТе.
Александр Анатольевич оказался записным театралом. Несколько лет он проработал инженером на Колхидстрое и, постоянно бывая в Тбилиси, как говорится, не выходил из театра.
Из передней Вульферт ввел меня в комнату. Я покосился на стены: старинные гравюры, акварели. "Моего" портрета не видно. И за интересной беседой я чуть не забыл, зачем и пришел. Наконец я раскрыл свой портфель, вынул из него фотографию и переложил к себе на колени. Затем обратился к Вульферту:
- Простите, Александр Анатольевич, этот портрет вам знаком?
И с этими словами показал ему фотографию.
- Так это же наш Лермонтов! - вскричал Вульферт. - Откуда он у вас?
- Так это действительно Лермонтов? - удивился, в свою очередь, я. - Неужели он цел? Покажите!
- А я не спросил вас даже, зачем вы зашли, и замучил своими восторгами. Объясните мне, ради бога, откуда у вас фотография!
Я объяснил.
- Восхитительная история! - поражается Вульферт. - Сейчас настанет конец вашим поискам. Портрет где-то здесь, в этой квартире. Дед мой очень ценил его и, даже когда жертвовал свою библиотеку и рукописи в Исторический музей, с портретом не захотел расставаться. Кстати, вот фотография деда. А это вот прадед. Рядом с ним прабабка моя, Надежда Владимировна, сестра Николая Станкевича. Другая сестра была замужем за сыном Михаила Семеновича Щепкина. У деда хранился где-то портрет Михаила Семеновича, но теперь я не знаю…
Итак, я попал в дом к москвичу, предки которого были связаны со Станкевичем - выдающимся русским мыслителем, с великим актером Щепкиным.
- Погодите, сейчас покажу вам Лермонтова, - сказал Вульферт.
Он заглянул за шкаф. На шкаф. В шкаф. Под шкаф. За ширму. Пошарил за письменным столом. Потом отодвинул диван, сундук в передней…
- Странно! - проговорил он. - Портрет довольно большой, в хорошей овальной раме, писан маслом и, к слову сказать, недурным художником. Ума не приложу, где он. Очевидно, мама его куда-то запрятала… Давайте условимся так: через несколько дней моя мать, Татьяна Александровна, приедет из Крыма. Мы с ней отыщем портрет, и я вам сразу же позвоню.
Я записал ему свой телефон и ушел, оживленный приятною встречей.
"ВЫ НЕ РАССТРАИВАЙТЕСЬ…"
Прошло две недели. Наконец Вульферт звонит.
- Вы не расстраивайтесь, - предупреждает он с первых же слов. - С портретом произошла маленькая неприятность, и я в результате чувствую себя виноватым перед вами за то, что невольно вводил вас в заблуждение. Мне прямо не хочется говорить, но портрет, к сожалению, уже не в наших руках и, боюсь, не погиб ли…
Я не мог вымолвить слова.
- Пять лет назад, - продолжал Вульферт, - когда мы переезжали из Николо-Песковского в новую нашу квартиру, моя мать отдала этот портрет одному человечку за совершенный бесценок. Это паренек, по имени Боря, раньше он служил в лавке старинных вещей на Смоленском рынке, у старика антиквара. Мама заходила иногда в эту лавку и видела там этого Борю. Потом он раз или два приносил что-то к нам на квартиру и присмотрел для себя овальную раму от лермонтовского портрета, просил продать ему, но мама отказывалась. И вот в день переезда он снова появился у нас и пристал… ну, прямо с ножом к горлу: продайте ему эту раму! Мама отдала ему раму, потом спохватилась: оказывается, он унес ее вместе с портретом.
- Как фамилия этого Бори? - спрашиваю я.
- К сожалению, мама не знает.
- А почему вы говорите, что портрет мог погибнуть?
- Да ведь, очевидно, этот Боря не представляет себе, что в его руках Лермонтов, - отвечал Вульферт. - Татьяна Александровна ему ничего не успела сказать. А после этого случая она его не видала… Я очень жалею, - заключил он, - что так получилось. Но если мы что-нибудь узнаем случайно об этом портрете, я вам позвоню.
Мы попрощались. Мне показалось, что я узнал о гибели друга.
Потеряны следы. Нить поисков оборвана. Смоленского рынка нет. Лавки древностей нет. Старика антиквара нет. Фамилия Бориса, купившего этот портрет, неизвестна. С момента продажи прошло целых пять лет. Пять лет назад портрет купил в Москве некто Борис. Это все, что я знаю. Увы! У меня слишком мало данных, чтобы продолжать дальнейшие поиски.
Однако если этот Борис не знает, что купил Лермонтова, то портрет не обнаружится сам. На это надеяться нечего. Портрет нужно искать, искать упорно, настойчиво! Если у меня мало данных, чтобы продолжать мои поиски, значит, надо собрать эти данные. И, прежде всего, порасспросить Вульфертов об этом бесфамильном Борисе.
Я отправился к Вульфертам.
На этот раз меня встретила немолодая, но статная черноволосая женщина с умными серо-голубыми глазами.
- Знаю, знаю все! - отвечала она с живостью, как только услыхала мою фамилию. - Саша мой мне все рассказал. "Приходил, - говорит. - Так интересно мы с ним поговорили". Я как узнала, что он начал прямо с театра, так ему и сказала: "Ты его, верно, заговорил до смерти, он больше к нам не придет!" Я и то удивляюсь, как вам не противно с нами водиться, - продолжала она, жмурясь с шутливым неудовольствием. - Ведь с этим портретом я и сама себе места не нахожу, а уж будь я в вашем положении, я прямо с ума бы сошла!
- А как, - спрашиваю, - унес Борис эту раму?
- Да очень просто! - смеется Татьяна Александровна. - Взял подмышку да и понес. Она не тяжелая… И откуда он тут вывернулся, никак не пойму, - недоумевает она.
- Нагрузили, значит, машину полную, а Саша куда-то побежал и все деньги унес. Шоферу платить нечем. И вдруг тут этот Борис, эдакий вертлявенький, белобрысенький, шепелявенький: "Отдайте мне рамощьку жа пятьдещат!" - "Да ну вас совсем! - говорю. - Берите!" Он сунул мне деньги и унес. Хватилась - милые мои! - утащил вместе с портретом… Да вы не печальтесь! Сейчас напою вас кофе, а уж как горю помочь, мы придумаем… В тридцать пятом году, - припоминает она, - Борис этот работал в Торгсине, на улице Горького, кассиром в колбасном отделе. Раньше-то он мне часто на глаза попадался, а с тех пор как портрет купил, канул как в воду: верно, боится меня. Ну, да ведь не умер же он! Вот встретила бы его - мигом бы к вам отрядила моего Александра, и достали бы вы портрет за милую душу… Да пейте же кофе, пока горячий!
Тут стало мне казаться, что все еще можно поправить: так успокоительно действовала певучая московская речь Татьяны Александровны, ее шутливый тон, ее радушное гостеприимство.
ВСТРЕЧА В КОМИССИОННОМ МАГАЗИНЕ
Нашел я знакомых, которые достали мне адрес бывшего директора магазина на улице Горького. Оказалось, что он работает директором во Владивостоке. Написал ему. Спрашивал, не помнит ли он фамилию кассира в колбасном отделе. Наверно, мой вопрос показался ему удивительным. Ответа я не дождался.
Тогда я узнал адрес бывшего замдиректора. Оказалось, что он переехал в Одессу. Написал и ему о своих злоключениях. Опять нет ответа.
Должно быть, за ненормального приняли.
Обошел я комиссионные магазины Москвы. Расспрашивал, не встречал ли кто по комиссионным делам шепелявого Бориса.
- Как фамилия? - спрашивают.
- Фамилию-то как раз и не знаю.
- Трудно сказать, - отвечают. - В Москве много Борисов.
Выкладывал перед ними на прилавок фотографию с бывшего "вульфертовского" портрета:
- Не попадал к вам этот портрет?
- Не попадал.
- Если поступит к вам на комиссию, не откажите сообщить мне по телефону.
Побывал с этой фотографией в Литературном музее. Просил позвонить, если портрет принесут к ним.
Встречаю знакомых, советуюсь с ними, как разыскать Бориса.
Заглянул к Вульфертам. Татьяна Александровна дома.
- Как живете, Татьяна Александровна?
- Не спрашивайте!
- Что так?
- Я все погубила.
- Что погубили?
- Ваш портрет.
- То есть как "мой" портрет погубили?
- Да вы слушайте!.. Зашла я как-то в Столешников переулок, в комиссионный. Только вхожу, вдруг вижу - среди публики Борис этот самый! Я как крикну: "Боренька! Боря!" - и прямо к нему. Даже самой неловко. Он обернулся. "Я, - говорю, - Татьяна Александровна Вульферт, из Николо-Песковского. Неужели не помните?" А он смотрит на меня телячьими своими глазами. "Помню, - говорит. - Я у вас рамощьку купил". - "Шут с ней, с этой рамочкой! - говорю. - Вы мне портрет верните. Это портрет нашего предка и не мне принадлежит, а моему брату. (Это я нарочно. А то сказать ему: "Лермонтов" - не отдаст!) Брат меня, - говорю, - поедом ест каждый день, требует портрет обратно". И слышу тут я от него, что портрет он какому-то художнику отдал и у того он за шкафом валяется. А раму кому-то другому уступил. Я как узнала, что цел портрет, прямо взмолилась: "Продайте его мне!" А он смеется: "Если я вам портрет принесу, вы мне за него миниатюры отдадите?" Я согласилась. "Пускай, - думаю, - миниатюры даром берет". Условились, что он на другой день принесет мне портрет. Записала ему новый адрес… И вот сижу жду его, жду - три недели прошло, а его нет!
- А вы фамилию узнали? - торопливо спрашиваю я.
- Вот то-то, что нет.
- Ах! Как же так?