Я сажусь на диван в углу и рассматриваю холл совместного творения партнеров. Это штаб-квартира узаконенного бунта, где самая бесшабашная часть творческой интеллигенции уходит в отрыв под более или менее заметным руководством пары партнеров Триера и Ольбека, которых на центроповском сленге называют Клещ и Угорь.
Место похоже на смесь мастерской с дворцом творчества. На потертом зеленом линолеуме стоят столы с серебряными канделябрами, за некоторыми из них сидят люди и разговаривают приглушенными голосами. Над их головами, но гораздо ниже высоченного потолка, свешивается на черном кабеле гирлянда разноцветных лампочек без абажуров, а у дальней стены собраны музыкальные инструменты: барабанная установка, контрабас и рояль. В качестве задника всего этого великолепия к стене приделана массивная белая система железных полок, наполненная призами, фотографиями и другим отраслевым сором, который привел в сети былой мятеж в датском кино. И, в качестве подписи, огромная щука на деревянной подставке. Безвкуснее некуда. Чего и следовало ожидать.
Потом стеклянная дверь распахивается и входит Угорь в красной ветровке и велосипедном шлеме.
– Сиди-сиди, – пыхтя говорит он, когда я собираюсь встать, чтобы проследовать за директором в его кабинет. Оказывается, что у директора нет кабинета – или же его кабинет везде. – Подожди только, я в туалет схожу, – говорит он, расстегивая шлем.
* * *
Петер Ольбек каждый день проезжает на велосипеде немалое количество километров от своего дома в Херфельге до станции Кеге, где садится в электричку. Остаток пути от Аведере до Киногородка он тоже преодолевает на велосипеде. Сегодня же ему пришлось остановиться, слезть с велосипеда и надеть дождевик, объясняет он, поэтому он и опоздал. Петер Ольбек, одетый в бесформенную камуфляжную флисовую кофту, возвращается с чашкой кофе и усаживается на один из старых потертых диванов с бирюзовыми подушками, которые часто можно встретить в разного рода учреждениях, устраивается поудобнее в углу, непринужденно вытягивает руки вдоль спинки дивана – и выглядит вдруг так, как будто ему принадлежит весь мир. Мы сразу, без предисловий приступаем к делу, потому что именно так кажется логичным вести себя с такими людьми, как Петер Ольбек. Точно так же, как в его обществе кажется логичным пить кофе нормальными глотками, а не цедить понемногу. Я начинаю разговор с замечания, что беглого взгляда на офис "Центропы" и поведение партнеров за последние годы достаточно, чтобы сделать вывод, что они так никогда и не стали взрослыми. На что он, как ни странно, отвечает, что ему самому эта мысль никогда не приходила в голову.
– Но ты, наверное, прав, это настоящая мальчишеская комната, с жабами в банках от варенья. Здесь действительно много всякой чепухи, так что да, это верно подмечено, у нас тут детская вселенная, – говорит он.
Я спрашиваю, как именно молодые сотрудники могут тогда против них бунтовать.
– Это тоже правда, голой задницей или дуракавалянием нас не удивишь. Но вообще-то все наши молодые сотрудники сумасшедше правильные и пунктуальные.
Петер Ольбек снова подтверждает тот факт, что Ларс фон Триер пользовался огромным уважением студентов еще во время учебы в Институте кинематографии. Многие даже его боялись.
– Вот этого вот маленького человечка, – смеется он. – Но, конечно, надо признать, что он очень острый на язык. И бескомпромиссный. В Институте кинематографии ходили слухи, что он позволяет себе сидеть спиной к преподавателю с наушниками в ушах. В своем учебном фильме "Ноктюрн" он прыгал сквозь окно, что было смертельно опасно. Ну и все считали, что он делает фантастические кадры.
Сам Петер Ольбек никогда не видел ранних фильмов своего партнера. Вся эта "желтая моча, в которой они сидят и разговаривают в тумане", – это не для него. Карьера Ольбека в качестве независимого продюсера была довольно короткой: он работал на фильме, который снял бывший оператор Ларса фон Триера Том Эллинг ("ужасно странный, экспериментальный мистический фильм", как он говорит), после чего его первая компания осталась "с голой задницей". Триер тогда как раз закончил работу над "Эпидемией", его бывшие друзья Томас Гисласон и Том Эллинг оба работали для продюсера рекламных фильмов Йеспера Йаргиля, который давал задания и Триеру, и, если верить Йаргилю, Триер справлялся с ними очень профессионально.
Он снял, например, французский рекламный фильм "Улица", в котором камера проходит по улице параллельно с тем, как времена меняются и главный герой становится старше. Этот ролик пользовался огромным успехом во Франции: когда Триер ступал на французскую землю, он сталкивался с тем, что люди слышали что-то о том, что он снял "парочку второстепенных фильмов", по его собственным словам, но, когда они узнавали, что он снял "Улицу", они становились гораздо сердечнее.
Йеспер Йаргиль же нанял Петера Ольбека продюсером на тот проект, на котором они с Триером встретились во второй раз: рекламный ролик для одного пенсионного фонда, снимавшийся на американских горках в парке развлечений "Баккен". Сам Триер, естественно, ненавидел американские горки, но этим страхом, как и большей частью жизненных невзгод, он научился управлять. Он катался на них снова и снова, и вместо того, чтобы вжаться в штангу и минимизировать собственные движения, убедил себя в том, что ему все это нравится, и мысленно пытался заставить вагончик ехать еще быстрее, наклоняясь вперед на спуске и увлекая вагончик вслед за собой.
Сам Триер прекрасно помнит эту их встречу. Был снежный день в самом начале весны, обслуживавшая американские горки бригада рабочих отказалась убирать снег, сославшись на то, что им нужно успеть на какую-то встречу, после чего Ольбек и Триер посмотрели друг на друга, взяли в руки по метле и расправились со снегом самостоятельно.
Петер Ольбек был, по его собственному определению, "упорным провинциальным хитрюгой". Ему нужно было зарабатывать деньги – "какого черта нам бы еще понадобилось снимать рекламные ролики?", – и Триер готов был его в этом поддержать.
– Вот что в нем интересно, – говорит Петер Ольбек. – По сравнению с другими режиссерами он ужасно щепетилен во всем, что касается времени и денег. Каким бы козлом он ни был, но в этом на него всегда можно положиться.
Дела самого Триера в тот момент обстояли довольно плачевно: с ним никто не хотел работать. Ольбек считает, что они с Триером оба зашли тогда в карьерный тупик и потому готовы были попробовать что-то новое. По словам Йеспера Йаргиля, во время совместной работы они постоянно ругались, но на третий день Триер спросил, не хочет ли Ольбек помочь ему в съемках следующего фильма, "Европы".
– У Триера в голове как будто сошелся пазл, – говорит Петер Ольбек. – У него просто фантастический нюх на человеческий потенциал, а надо отметить, что во мне тогда чертовски нелегко было разглядеть потенциал.
– Что именно он увидел в этом сошедшемся пазле?
– Это вообще очень хороший вопрос, потому что мы ужасно разные, несмотря на то что нам легко разговаривать и мы часто фыркаем в телефонную трубку. Он мыслитель. Маленький, нервный, с IQ в два раза выше моего, а я, в свою очередь, хвастливый лавочник и рабочий. Он, наверное, как-то инстинктивно понял, что все это социальное дерьмо, связанное с продвижением фильма и с тем, чтобы разговаривать с какими-то идиотами, – все это я умею. Я ведь не был даже частью кинотусовки, в то время она состояла из людей, которые пили бургундское, носили чуть ли не униформу и обсуждали французские фильмы для очкариков, в то время как я жил к югу от Кеге. Так что я думаю, что каждый из нас разглядел в другом залетную птицу и подумал, что другой может то, чего мы сами не можем.
* * *
Поначалу Триер и Ольбек договаривались только о том, чтобы сделать вместе "Европу", но когда в 1991 году они привезли фильм в Канны и зарубежные продюсеры стояли в очереди за возможностью поработать с Триером, режиссер сообщил им, что все без исключения договоренности должны идти через Ольбека.
– Я думал тогда – на черта я им сдался-то? Наш совместный проект закончен, расходимся! Зачем я нужен продюсеру Бертолуччи и Бернду Айхингеру? Но Ларс всегда был преувеличенно лояльным, это у него в крови. Он считал, что в тяжелое для него время после "Эпидемии", когда ему нужна была моя помощь, чтобы осуществить новый проект, я его поддержал, так что потом, когда "Европа" была закончена и все, кому не лень, расхваливали ее на все лады, хотели с ним работать, я тоже должен был разделить с ним этот успех, – говорит Петер Ольбек. – И можешь мне поверить, остальные режиссеры даже близко себя так не ведут. Их интересуют только работа и они сами, плевать они хотели на все остальное и всех остальных.
Сам Ларс фон Триер объясняет выбор Ольбека его бесшабашностью и тем, что "он умеет поддержать, особенно когда у тебя проблемы". Так что Угорь и Клещ основали "Центропу", названную в честь железнодорожной компании в "Европе" и вдохновленную бергмановской компанией "Персона фильм", которая тоже была названа в честь фильма. Триер считал, что компания должна ограничиться продюсированием его собственных фильмов, но Ольбек настоял на том, чтобы браться и за другие проекты.
– Чтобы я мог держать хоть какую-то дистанцию, – говорит он, но тут же добавляет: – Хотя если бы мы не снимали ничего, кроме его фильмов, мы бы все равно разбогатели.
Артистический дебют новоявленных партнеров в общественном пространстве состоялся на фестивале в Каннах в 1991 году, когда Триер получил за "Европу" технический приз жюри, а Ольбек рассказал потом прессе, что самоуверенный режиссер в приступе разочарования и злости выбросил свой диплом.
– Раньше, когда ты получал какой-то второстепенный приз, тебе просто выдавали чистый лист бумаги, потому что печатать быстро тогда не умели. Так что Ларс получил приз и выкинул бумажку, но я повернул все так, как будто он сделал это в приступе ярости. И это мое заявление входит теперь в учебники истории, – смеется Петер Ольбек.
– В тот раз еще все – ну или, по крайней мере, вся датская делегация – были шокированы тем, что он назвал Романа Поланского лилипутом. Тогда я и сам заметил, что во всем, что касается работы с прессой и реноме, мы с ним образуем совершенно сумасшедший коктейль. Я полностью отдаюсь ситуации и плыву по течению – с тех пор мы проделывали что-то подобное семьсот тысяч раз, – и он ненавидит это всей душой, потому что я хорошо умею сгущать краски. Ларс всегда говорит все, как есть, я же добавляю сверху процентов шестьдесят – семьдесят. Во-первых, потому что это весело, во-вторых, потому что это хорошо для фирмы.
– Понял ли ты уже тогда, что подобное поведение с успехом можно превратить в систему?
Общее празднование пятидесятилетнего юбилея Петера Ольбека и Ларса фон Триера. Поначалу режиссер был таким подлым чертом, рассказывает его партнер, что он сам долгие годы отказывался иметь дело с Триером за пределами работы, чтобы не допустить его полного доминирования. Так что добрыми друзьями они стали позже.
– Можешь мне поверить, что мы никогда и ни для чего не продумывали каких-то вонючих стратегий. Все всегда происходило само по себе, бум-бум-бум. Точно так же и на переговорах: стоит одному из нас разозлиться, как другой спешит на этом сыграть, и в результате получается, что мы оказались в более выигрышной ситуации, чем могли рассчитывать изначально.
– Насколько сознателен Ларс в своей игре на публику?
– Более чем сознателен! Я никогда не видел режиссера, которому было бы так важно видеть свою фамилию прописанной в фильме большими буквами, просто он никогда не играет на публике того, кем является на самом деле. Зато он сознательно выстраивает свою жизнь и карьеру так, чтобы в конце концов получить статус классика. Он ведь поклялся в юности, что каждый раз, сняв три фильма, будет полностью менять свой стиль, – и неукоснительно этому следует с тех пор.
Средства массовой информации со временем к этому привыкли. По крайней мере, в редакции "Политикена" каждая новость от "Центропы" воспринимается скептически. Мы никогда не спешим верить в серьезность очередного заявления из Аведере – и оказывается, что у нас есть на это все основания.
– Я всегда говорил: сегодня я вам наконец все расскажу. А назавтра все опровергал. Так любая история занимает в два раза больше места, – говорит Петер Ольбек.
Его коллеги, кажется, хорошо усвоили этот урок. Спустя месяц после моего разговора с Ольбеком Ларс фон Триер и звезды, снимающиеся в "Меланхолии", встречаются в шведском Трольхаттане с шестьюдесятью специально приехавшими туда журналистами, и тем мало чего удается от них добиться. Ни Триер, ни актеры не хотят ничего рассказывать о сюжете, пресс-конференция была созвана лишь для того, чтобы подогреть общий интерес к фильму. Эту стратегию, как мы знаем, разработал не Триер, более того, он к ней совершенно равнодушен, однако газеты, естественно, сделали вывод, что пресс-конференция стала театром абсурда, фарсом и еще одним примером сознательных манипуляций Ларса фон Триера с прессой.
Триер, конечно, может внести свою лепту в подобные игры, но, по словам Петера Ольбека, он "никогда не врет".
– Я никогда не видел такого честного человека, как он. И видит бог, это приносит ему множество проблем, было бы гораздо проще, если бы он был такой же лгун, как и мы все. Я вру по четыре раза на дню, но для Ларса такое невозможно.
– Так что если кто-то из вас тут манипулятор, то это ты, а не Ларс?
– Да. Он просто пешка в моей игре. Он и сам прекрасно в это играет, конечно, но не любит, когда все становится слишком управляемо, так что остается мне брать все в свои руки. И можно думать об этом все что угодно, но, по большому счету, мы можем делать все, что захотим, потому что мы своего рода Лорел и Харди.
* * *
В личной жизни честность Ларса фон Триера делает его крайне наивным, объясняет Ольбек, который помнит, как Триер влюбился в свою нынешнюю жену Бенте, будучи женатым на Сесилии.
– Он спросил меня тогда, что ему делать. Ты издеваешься, ответил я. Ну, то есть я думал – да трахни ты ее уже, и дело с концом! В чем проблема-то? Ну нет, ответил Ларс, так не делают. Он женат, он клялся Сесилии в верности, и он не хочет ей изменять.
То, что Петер Ольбек привык говорить без обиняков и не стесняться в выборе выражений, сразу бросается в глаза, особенно когда речь заходит об отношениях его партнера с женщинами, которые, мягко говоря, удивляли его на протяжении долгих лет.
– Так что он не просто фильмы об этом снимает, – говорит он. – У Ларса действительно есть проблемы с бабами.
Ольбек считает, что в первом браке Триер был заключен в строгие рамки.
– Да что там говорить, тогда ему домой нельзя было звонить после шестнадцати тридцати. Совершенно бредовое, истеричное правило. Он таскался по дому в каких-то вонючих тапках из верблюжьей шерсти, зарабатывал деньги, готовил ужины и возился в саду. Он был у нее под каблуком, да, зато потом, когда он наконец-то оттуда выбрался, он перед нами предстал с хлыстом и в начищенных ботинках, так что это было даже по-своему мило.
– В чем именно заключаются его проблемы с женщинами?
– Его главная проблема в том, что он стремится к отношениям с сильными бабами. Он на них ведется и ненавидит себя за это. Но в конце концов он прибился к Бенте, которая прямая им противоположность.
Петер Ольбек, активно участвовавший в создании и продвижении общественного представления о Ларсе фон Триере, признает, что представление это отличается от подлинника по нескольким пунктам. Во-первых, режиссер очень смешной человек, но об этом почти никто не знает.
– У него отличное чувство юмора – его смешной подход к жизни и ребячество всегда держали нас вместе. Один этот дурацкий выкрашенный под камуфляж гольф-кар, в котором он разъезжает, чего стоит? Но общественность не знает его со смешной стороны. Люди не пускают его в свои сердца, и он к этому никогда не стремился, да и не смог бы как-то естественно этому способствовать. В провинции, где я живу, считается, что ему не мешало бы всыпать по первое число, при этом для интеллигентов он ведь тоже не свой. Я не думаю, что его вообще где-то любят. Хотя, с другой стороны, он и предпосылок к этому особых не создавал.
– Что о нем думают знакомые?
– Знакомые его уважают, но и боятся одновременно, потому что он чертовски силен и молниеносно реагирует. Это, я думаю, основная причина того, что любовь никогда не присутствует в его отношениях с другими людьми. Они боятся того, что он говорит и делает, и того, что он под этим подразумевает. Он же ироничный дьявол. Если ты хочешь, чтобы тебя любили, ты должен, например, приглашать людей к себе на ужин, но ему это в голову не приходит. Привет, Лассе! – говорит он вдруг, глядя через плечо. Сначала я думаю, что это шутка, но потом замечаю режиссера, который действительно направляется к нам.
– Это пустая трата времени для вас обоих – но вы и сами это понимаете, да? – говорит он, и дает тем самым сигнал к началу игры.
– Знаем, знаем, – отзывается Ольбек. – Я думаю, пришло время правде выйти наружу.