В конце августа 1911 года Распутин заехал в Нижний Новгород и предложил тамошнему губернатору А.Н. Хвостову пост министра внутренних дел. Алексей Николаевич предложению не обрадовался. Потом он показал на следствии: "…я, во-первых, приказал полицмейстеру Ушакову, человеку очень внушительного вида и решительному, посадить Распутина в вагон поезда, отходящего на Петроград, а, во-вторых, на прощание сказал Распутину, что если бы царю я понадобился, так он сам бы сделал мне это предложение, вызвав меня к себе или подняв вопрос об этом при последнем моем личном докладе, а что рассматривать его, Распутина, как генерал-адъютанта, посланного мне царем с таким поручением, я не могу". Правда, несколько лет спустя Алексей Николаевич стал сговорчивее. Вполне возможно, что и во время первой встречи с Григорием Ефимовичем он был куда более толерантен по отношению к любимцу царской семьи. Ведь когда Хвостов давал показания, Распутин был уже мертв.
27 октября 1911 года Распутин рассказывал императрице о поездке на родину: "Вечер дышал тишиной. Шел с углублением – вдумывался в крестьянский труд, как мужички трудятся. И мальчики, школьники учат уроки, стихи. Шла старушка, приютила сироту, и лица малюток сияли светом от усердного чтения и трудов, ее семья слушала и радостно внимала, и труд их виден, внимание малюток. В избушке горел огонек. Прошел я с нижнего конца и до верхнего. А цель моей прогулки была та: как бы найти, где беседуют о душеполезном. Так я очень много думал о сравненьи занятий вечером.
Нашел: пьют вино – сквозь окна виднелись лица у этих пьяных, мрачные, ошеломлены смехом. Далее работает мужичок сани, и в лице горел труд, в избе тишина. Потом ткут рогожки с песнями недуховными, но труд певиц Богу угоден – они работали, в трудах у них дремота, они разгоняли сон, потому и пели, как бы поболе сработать – поэтому Господь не так строго взыщет.
Потом достиг домов священников. Что же? И у одного псаломщика два священника тоже беседуют и прочие с ними – на картах, в деньги. У них тоже в лице сиял свет азарта, но это свет не прозрачный. Но не будем судить, но по примеру их игры поступать не будем, а будем их ожидать хорошими и учиться у них, когда они в молитвах, а не у карт.
Потом встретил в одном доме сидели два старичка. Николаевские солдатики, и беседуют о долгой своей службе, воспоминанья, но с боязнью, потому видели много горя и трудов. В общем, у крестьян по вечерам труд святыни и благочестия".
16 декабря 1911 года у Распутина произошла стычка с епископом Гермогеном и иеромонахом Иллиодором. Епископ Гермоген, действовавший в союзе с иеромонахом Иллиодором (Труфановым) и юродивым Митей Козельским (Д. Поповым), пригласил Распутина к себе на подворье, на Васильевском острове, и в присутствии Иллиодора "обличал" его, несколько раз ударив крестом. Между ними завязался спор, а потом и драка, причем, по некоторым сведениям, нападавшие грозились оскопить Распутина, если он не покинет столицу и не поклянется более никогда не переступать порога царского дворца.
Гермоген жестоко раскаивался в том, что помог недостойному, как он решил, человеку приблизиться к царской семье. Юродивому Мите более сильный конкурент перебил доступ к царской семье и связанные с этим доходы.
Такого же конкурента видел в Распутине и Иллиодор. Он, как и Распутин, оказывал сильное гипнотическое воздействие на свою аудиторию, прежде всего женщин. Огромные толпы стекались на монастырское подворье в Царицыне на проповеди Иллиодора.
Но Распутин сумел ускользнуть из рук мучителей. По его жалобе был наказан епископ Гермоген, которому запретили заседать в Синоде и сослали.
А.В. Герасимов вспоминал: "Очень щекотливое поручение было возложено на меня летом 1912 года к связи с конфликтом между епископом Гермогеном и Распутиным. Меня вызвал к себе министр внутренних дел Макаров и сообщил, что по высочайшему повелению саратовский архиепископ Гермоген, проживавший в это время в Петербурге в качестве члена Синода, должен быть выслан в Жировицкий монастырь. Причина этой высылки состояла в том, что епископ Гермоген вместе с Иллиодором завлекли Распутина, с которым они до этого состояли в дружеских отношениях, на квартиру Гермогена в Александро-Невской лавре и под угрозой насилия требовали от него поклясться на кресте и Евангелии в том, что он не будет больше посещать царский дворец и вообще поддерживать отношения с членами царской семьи. Но Распутин вырвался от них и изобразил дело государю так, как будто бы это было покушение на его жизнь. Разгневанный государь после этого отдал предписание о высылке епископа Гермогена, который до того времени пользовался большим благорасположением царской семьи.
Поручение, переданное Макаровым, было для меня очень неприятным. Незадолго перед тем я лично познакомился с епископом Гермогеном как раз на квартире у Макарова, несколько раз с ним встречался, и он произвел на меня в высшей степени хорошее впечатление. Высокий, худощавый, с острым, ясным умом, аскет по внешности, он производил впечатление настоящего христианского подвижника, способного умереть за свою веру. Последующая его жизнь доказала правильность этого впечатления. Тем более неприятно мне было выступать в роли передатчика высочайшего повеления об его высылке. Я представил мои возражения Макарову и просил его поручить приведение в исполнение высочайшего постановления кому-нибудь другому. Макаров, признавая резонность моих соображений, сказал, что тем не менее он должен настаивать на выполнении поручения именно мною, так как он думает, что я выполню это щекотливое дело лучше кого бы то ни было другого. В заключение он дал мне письмо к Гермогену, в котором просил последнего смириться перед высочайшей волей и без всяких осложнений выехать из Петрограда. С этим письмом я отправился к епископу Гермогену. Нельзя сказать, чтобы встреча была очень приятная. Епископ был очень взволнован, он, по-видимому, не ждал, что результаты его столкновения с Распутиным будут носить такой характер. В начале он категорически отказывался подчиниться, предлагая арестовать его и отправить этапным порядком. С большим трудом мне удалось его уговорить, причем я взял на себя обязательство устроить дело так, что всякая видимость ареста будет устранена, что он поедет без какой бы то ни было стражи. "Я даже сам не буду вас сопровождать", – обещал ему я.
Наконец Гермоген согласился, и мы условились, что к определенному часу он прибудет на вокзал. На вокзале я снесся с начальником жандармского железнодорожного управления дороги полковником Соловьевым и условился с ним, что как раз в зтот день он выедет якобы для служебных ревизий по дороге и возьмет в свой служебный вагон епископа Гермогена.
Не без тревоги ждал я на вокзале в условленный час епископа Гермогена. Если бы он не сдержал своего обещания и не приехал на вокзал, то мое поручение пришлось бы выполнять с применением насилия, что было бы для меня в высшей степени неприятно. К моему облегчению, епископ Гермоген свое обещание выполнил. Я его встретил на вокзале и провел к вагону полковника Соловьева. Когда Гермоген вошел в вагон и увидел там Соловьева и сопровождавших его жандармов, то он пришел в ярость и начал упрекать меня в том, что я не сдержал своего слова и отправлю его под конвоем жандармов. С большим трудом удалось его успокоить и объяснить, что это не конвой, а случайно совпавшая поездка и что ехать ему в вагоне полковника Соловьева будет во всех отношениях удобнее. Вся дальнейшая поездка прошла благополучно, и я с большим облегчением мог доложить Макарову о выполнении возложенной на меня миссии".
Вот с Иллиодором было сложнее. Иеромонаха в январе 1912 года по постановлению Синода заточили во Флорищеву пустынь Владимирской епархии. Но оттуда он сумел передать на волю письма императрицы, адресованные Распутину. По признанию "старца", эти письма были выкрадены Иллиодором еще в период их дружбы. Императрица писала "старцу": "Как томительно мне без тебя. Я только тогда душой отдыхаю, когда ты, учитель, сидишь около меня, а я целую твои руки и голову склоняю на твои блаженные плечи". Подобные двусмысленные фразы дискредитировали царскую семью и порождали слухи в народе о любовной связи Александры Федоровны с Распутиным. Фотокопии писем в сотнях экземпляров разошлись по Петербургу. С большим трудом министр внутренних дел А.А. Макаров сумел раздобыть оригиналы и представил их императору. Макаров рассказывал премьер-министру В.Н. Коковцову о реакции Николая: "Государь побледнел, нервно вынул письма из конверта и, взглянувши на почерк императрицы, сказал: "Да, это не поддельное письмо", а затем открыл ящик своего стола и резким, совершенно несвойственным ему жестом бросил туда конверт. Вскоре Макарова отправили в отставку, а Иллиодор в октябре 1912 года обратился с посланиями в Синод и к почитателям, в которых заявлял, что раскаивается в своей деятельности, просит прощения у евреев и отрекается от веры в православную церковь. В результате по постановлению Синода он был расстрижен и освобожден из монастыря, чего он, собственно, и добивался, и удалился в родной хутор станицы Мариинская области Войска Донского.
Вместе с десятком своих приверженцев Иллиодор – Труфанов создал общину "Новая Галилея" и, по официальному сообщению, окончательно впал в ересь, отрицая основные догматы православия. Говорили, что он начал строить языческий храм Солнца.
Для Распутина история с Иллиодором также имела некоторые последствия. По распоряжению министра внутренних дел Макарова от 23 января 1912 года за Распутиным вновь было установлено наружное наблюдение, продолжавшееся до самой его смерти. Главной целью наблюдения было обеспечение безопасности "старца". Тогда же Распутина открыто критиковали в Думе. А в феврале 1912 года Николай II под давлением думцев приказал обер-прокурору Святейшего Синода В. К. Саблеру возобновить дело о "хлыстовстве" Распутина и передать для доклада Родзянко. 26 февраля 1912 года на аудиенции Родзянко предложил царю навсегда выгнать Распутина, но тот это предложение оставил без ответа.
Новый тобольский епископ Алексий (Молчанов) лично взялся за это дело, изучил материалы, затребовал сведения от причта Покровской церкви, неоднократно беседовал с самим Распутиным. По результатам этого нового расследования 29 ноября 1912 года было утверждено заключение Тобольской духовной консистории, разосланное многим высокопоставленным лицам и некоторым депутатам Государственной думы. В заключение Распутин-Новый был назван "христианином, человеком духовно настроенным и ищущим правды Христовой". Таким образом, все официальные обвинения были окончательно сняты со "старца". Епископ Алексий, который воспринимал назначение в Тобольск с Псковской кафедры как ссылку, вследствие обнаружения в Псковской губернии сектантского иоаннитского монастыря, пробыл на Тобольской кафедре только до октября 1913 г., то есть всего полтора года, после чего был назначен Экзархом Грузии, возведен в сан архиепископа Карталинского и Кахетинского и сделан членом Святейшего Синода. Не без оснований полагают, что здесь не обошлось без помощи со стороны Распутина.
Встречи царской четы с Распутиным возобновились. С царем Григорий теперь встречался почти ежемесячно, если находился в Петербурге. Встречи сводились, как и раньше, главным образом к беседам за чаем, но о чем они говорили, царский дневник молчит. Впрочем, встречаясь с министрами и генералами, Николай в дневнике практически никогда не отражал содержание разговоров с ними. 18 января 1913 года Николай записал в дневнике: "В 4 часа приняли доброго Григория, кот. остался у нас час с /4".
15 февраля царь отметил: "Григорий приехал к нам и побыл больше часу".
18 апреля Николай "после чая долго сидели с Григорием". 5 мая царь отметил: "В 6 час. был у меня Григорий".
6 июня Николай и Александра "после чая приняли Григория".
7 июля царь отметил целительные свойства Распутина: "В 7 час. приехал Григорий, побыл недолго с Аликс и Алексеем, поговорил со мною и дочерьми и затем уехал. Скоро после его отъезда боль в руке у Алексея стала проходить, он сам успокоился и начал засыпать".
А 8 августа царь "после чая увидел на минутку Григория и поехал снова в Красное". А 23 сентября он с супругой "видели Григория вечером". Еще одна встреча состоялась 5 октября.
Императрице Распутин как-то писал: "А Божий человек – ему и во хлеве рай". Но сам жил отнюдь не в хлеву. А еще Григорий в переписке и разговорах с царской семьей обличал аристократов, чувствуя в них своих врагов: "А гордость и надменность разум теряют. Я бы рад не гордиться, да у меня дедушка был возле министра, таким-то родом я рожден, что они заграницей жили. Ах, несчастный аристократ! Что они жили, и тебе так надо! Поэтому имения проживают, в потерю разума вдаются: не сам хочет, а потому, что бабушка там живала. Поэтому-то вой, хоть едет в моторе, а непокоя и обмана выше мотора.
Все-таки сатана умеет аристократов ловить. Да, есть из них, только трудно найти, как говорится, днем с огнем, которые являют себя в простоте, не запрещают своим детям почаще сходить на кухню, чтобы поучиться простоте у потного лица кухарки. У этих людей по воспитанию и по познанию простоты разум – святыня. Святой разум все чувствует, и эти люди – полководцы всего мира".
В начале 1914 года царь стал видеться с Распутиным еще чаще – практически дважды в месяц. С царицей же "старец", несомненно, виделся гораздо чаще.
2 января 1914 года император записал в дневнике: "Вечером имели отраду видеть Григория. Так было тихо и спокойно".
Эта запись доказывает, что Николай был столь же очарован "старцем", как и Александра Федоровна.
20 января 1914 года царь отметил: "Вечером посидели и пили чай с Григорием".
Следующая встреча, судя по дневнику, состоялась 2 февраля: "После обеда приехал Григорий, поговорили вместе часок".
18 февраля царь "во время службы видел Григория в алтаре".
20 февраля императорская чета встретилась с Распутиным на вечерней службе.
14 марта Николай записал: "Купался с Алексеем в моей ванне. Вечером посидели с Григорием".
Следующая встреча состоялась только 15 мая, причем на этот раз "старец" последовал за Николаем и Александрой в Крым. Царь записал: "Вечер провели с Григорием, кот. вчера прибыл в Ялту".
18 мая Николай зафиксировал лишь мимолетную встречу с Распутиным: "После обеда покатались в моторе в Ялте. Видели Григория".
21 мая Распутин покинул Ялту. Царь отметил в дневнике: "Обедали на нашем балконе, после чего покатались. Видели Григория и простились с ним".
Следующая встреча произошла 17 июня в Петергофе. Николай записал: "Недолго катался в байдарке. Вечером у нас посидел Григорий".
По-настоящему имя Распутина стало известно всей стране только в годы Первой мировой войны. И "старца" неизменно связывали с "темными силами" и "германскими шпионами". Поражения русской армии, вызванные общей отсталостью империи, общественное мнение предпочитало списывать на влияние "темных сил" и измену. Генерал А.В. Герасимов вспоминал: "Вооружение нашей армии было явно не достаточно, командование явно стояло не на высоте, и поражение следовало за поражением. Вчерашние оптимисты, готовые кричать, что они шапками закидают врага, теперь ударились в другую крайность. Всюду шли разговоры о предательстве в тылу, о тайных пособниках Германии, которые расстраивают дело снабжения, о темных силах, которые работают на дело поражения России. Такие разговоры шли и в верхах, и в низах. Особенно много внимания уделяли роли Распутина, по-настоящему ставшего известным всей России только теперь. О нем говорили по-разному, мне приходилось слышать солдатские разговоры о том, что царь теперь разуверился в дворянах и чиновниках и решил приблизить к себе "нашего брата, простого мужика", и что это только начало, что скоро вообще всех "дворян и чиновников" царь прогонит прочь от себя и наступит "мужицкое царство". Но более распространенным было другое мнение: о темных силах, в руках которых Распутин был только орудием. О Распутине говорили все, и в форме, которая унижала наше национальное самолюбие. Помню, в конце 1915 года даже один из знакомых французских генералов, приехавший в Россию в составе какой-то французской военной миссии, встретив меня на Невском, спросил весьма иронически: "Ну, какие новые распоряжения вышли от Распутина?"
Этот вопрос очень больно задел меня, и я ответил на него в достаточной мере резко. Но по существу я не мог не сознавать, что мой знакомый имел право ставить этот иронический вопрос.
Почти весь 1916 год я провел вне Петербурга, в Крыму. Вернулся в начале декабря и сразу же почувствовал, что за этот год атмосфера напряглась до невозможности. Чувствовалось приближение событий. Имя Распутина было у всех на устах. На святках пронеслась весть об его исчезновении. Вскоре стали известны подробности его убийства. Общие отзывы были единодушны. Все были рады: "Слава богу, наконец, с этим позором покончено".
Надо сказать, что Распутин войны не хотел, но тяжелая рана, нанесенная ему в результате покушения, о котором мы расскажем далее, помешала ему быть рядом с Николаем и Александрой в те дни, когда решался вопрос о вступлении России в Первую мировую войну.
Сейчас мы обратимся к одному весьма ценному источнику, описывающему Распутина в последние годы его жизни. Автор этих записок – поклонница "старца", не раз посещавшая квартиру на Гороховой, а до этого – на Английском проспекте, но в то же время проявлявшая к Распутину и его окружению чисто научный интерес, а потому старавшаяся описать все увиденное максимально объективно.
Автор этих мемуаров – писательница Вера Александровна Жуковская, племянница великого аэродинамика Николая Егоровича Жуковского. Их знакомство с Распутиным началось в 1914 году, незадолго до начала Первой мировой войны. Вот как Вера Александровна описывает свою первую встречу со "старцем" и то, что ей предшествовало: "Я начала с того, что пошла к известному исследователю сектантства А. С. Пругавину, надеясь получить от него нужные мне сведения о Р. Я не ошиблась: Пругавин знал все, что вообще можно было внешне знать о Р., ближайшим другом которого являлась Анна Александровна Вырубова, интимнейшая подруга царицы, – одной записки которого, написанной крупными, корявыми буквами неверной, будто детской или пьяной, рукой к любому из министров, было достаточно, чтобы просителя немедленно удовлетворяли согласно его желанию. О близости к нему царицы и о его диких ночных оргиях под шумок говорил весь город, но громко никто не смел сказать слова из опасения, что слово это потом жестоко ему отплатится. А он сам, окопавшись где-то в самом сердце одурелой столицы, делал свое тайное темное дело. Какое? Вот это-то я и хотела понять. Это я сказала Пругавину. Он с большим огорчением посмотрел на меня и стал просить отказаться от моего намерения познакомиться с Р., т. к. последствия этого знакомства могут стать для меня гибельными. Но я повторила, что решила это твердо, и даже попросила его узнать мне адрес и телефон Р. "Пусть будет по-вашему, – со вздохом согласился Пругавин, – я сделал все, что мог, чтобы предостеречь вас, теперь я умываю руки".