Начальство вернулось на эстакаду, вновь принялось пересчитывать коробки, тыкать пальцами в накладную, снова пересчитывать коробки, как будто от пересчитывания они умножатся. Пересчитать грузчиков никто не догадался, грузчики в большом магазине невидимы, одна Нилка присматривает, чтобы нигде и ничего у них не оттопыривалось. А будь директор повнимательней, мог бы заметить, что когда машину только открывали, разгрузки ждали два человека: Трамвайщик и Хромой Глаз, а когда он выскочил во двор, грузчиков почему-то стало трое. Но, не годился Фёдоров в шерлоки холмсы, и не догадался спросить, а где пятый из нашей бригады, тот самый, неприметный, не то Лёха, не то Андрей. Так и пришлось начальству смириться с пропажей коробки бананов. Бананы украли прямо на глазах представителя Отдела Борьбы с Хищениями Социалистической Собственности.
Что касается меня, то я всё время был на эстакаде. Сидел на ящике, прислонившись к стене и через узкую щель между кирпичной кладкой и железной шторой мне была видна изнанка происходящего. Вот директор и милиционер распахнули дверцы фургона, перекрыв тем самым себе обзор. Отошли в сторону, чтобы не попасть под машину, дающую задний ход. На несколько секунд бананы оказались в мёртвой зоне, где их не видел никто, кроме меня.
И тут из-под эстакады выскочил Витёк. Схватил коробку с бананами и… А куда деваться? Назад под эстакаду? Там смотрели в первую очередь. В сторону? Немедленно окажешься в зоне видимости.
Витёк швырнул коробку в небо, а сам нырнул под эстакаду за мгновение до того, как автомобиль с грохотом припечатался к стене. Представляю, что было бы, задержись Витёк хоть на секунду. А на крыше эстакады уже ожидал Леха-Андрей. Надо полагать, стоял на карачках, иначе его заметили бы со двора. Но, в любом случае, коробку он сумел поймать и быстренько унёс её, пройдя по крышам и спустившись по пожарной лестнице прямиком на улицу. А Витёк, едва директор ушёл со двора, вылез из-под эстакады и с невинным видом присоединился к двум Саням, которые и впрямь "ждали разгружать".
Операция по изъятию бананов была проведена безукоризненно. Как именно бананы были конвертированы в свободную валюту, я не знаю, но вернулся Лёха-Андрей довольно быстро; добежать до "Сосновского" за это время было бы невозможно.
Но с тех пор не даёт мне покою одна, не мысль даже, а ощущение. В своё время мне довелось видеть, что бывает с человеком, когда на него падает большой груз. И с Витьком вполне могло бы случиться почти то же самое. Неужели он не понимал, чем рискует? И ради чего? Не знаю, сколько ловкая пара сумела выручить за похищенные бананы, но вряд ли это были слишком большие деньги.
Особенно нелепой кажется эта история сегодня, когда дефицитные некогда бананы лежат в любом задрипанном ларьке по самым демократическим ценам.
А о том, что оставшиеся бананы в продажу так и не поступили, а были реализованы с заднего крыльца, подробно рассказывать вряд ли стоит.
СОЧНАЯ ЖЕНЩИНА
Горбачёвская борьба с пьянством и алкоголизмом состояла не только в запретах и уничтожении винной промышленности. Было в ней и нечто созидательное. В частности, в магазинах появилась масса лимонадов, в том числе, дожившие до наших дней "Тархун" и "Буратино". А ведь была ещё и "Мальвина" - отвратительного голубого цвета, была замечательно вкусная "Лесная ягода", появился лимонад "Малиновый". Первый месяц или два, все эти напитки пользовались большим спросом, но затем они катастрофически быстро портились, превращаясь в подкрашенную, чуть сладковатую водичку. Марку удержала только "Пепси-кола", которую так и не удалось никому разбавить.
Кстати, в ту пору концентраты лимонадов были на спирту, их воровали с предприятий и пили вместо запретной водки. Назывался сей напиток "чёртом", и всего выше ценился "чёрт" лимонный и лесной ягоды. Впрочем, говорят, в других регионах у чёрта были другие названия.
Помимо лимонадного изобилия в магазинах появилась масса соков. Прежде в ассортименте присутствовали яблочный, виноградный, апельсиновый и томатный соки. В конце семидесятых в продаже появился "берёзовый сок" - вполне синтетическая жидкость, не имевшая никакого отношения к берёзам. Несмотря на мощную рекламу в фильмах и песнях, особой популярностью этот напиток не пользовался. А после "Постановления" в продажу хлынули сок грушевый, айвовый, мандариновый с мякотью, яблочно-черносмородинный и яблочно-черноплодный, яблочно-морковный, овощной, грейпфрутовый и гранатовый… Грейпфрутов и гранатов в продаже не было, а соки - пожалуйста. Всё, что прежде загнивало на складах, а затем отправлялось в ёмкости для брожения и перерабатывалось в плодово-ягодное (у нас говорили: "плодово-выгодное") вино, теперь пастеризовалось, разливалось по трёхлитровым банкам и отправлялось в магазины. Приходило всё это в хлипких ящичках, по четыре банки в ящике. Ящики были неприспособленны для такого товара, и нужно было проявлять крайнюю осторожность, чтобы не грохнуть всё к чёртовой матери и не вымыть пол на эстакаде томатным или виноградным соком.
Мужики, понимая, что это уходит их несостоявшаяся бормотуха, соки угрюмо ненавидели. "Дристотень пришла!" - говорил Саня Трамвайщик, когда грузчиков звали на бакалейную эстакаду, куда обычно подъезжала машина с соками.
Покупатели трёхлитровые баллоны с соком разбирали неохотно, разве что перед праздниками, поэтому было приказано, чтобы в каждом сколько-нибудь значительном продуктовом магазине была организована продажа соков в розлив. Появилась такая торговая точка и у нас. Её организовали возле выхода из касс. Поставили стеллаж для банок, а перед ним - прилавок с мраморной доской. Провели воду для стаканомойки. Воздвигли штатив с тремя цилиндрами. На самом деле это были не цилиндры, а стеклянные конусы с краниками внизу, этакие трёхлитровые морковки. Но, как я недавно выяснил, во всех документах эта штука называлась "цилиндр-дозатор". Кроме того, оказалось, что санитарные нормы предписывают, чтобы в местах торговли томатным соком были выставлены соль и перец. Разумеется, никакого перца у нас не выставлялось, чёрный перец к середине восьмидесятых стал дефицитом, и в продаже его не было. На прилавке стоял только стакан с мокрой солью, и второй, где бултыхалась пара чайных ложечек.
Работать торговая точка начинала в десять часов, а заканчивала, когда весь взятый на реализацию сок бывал распродан. Продавщица, которую мы промеж себя называли "сочной женщиной", отбирала по два-три ящика виноградного, яблочного и томатного соков, и по одной-две банки всего остального. Самые популярные соки наливались из цилиндров, остальные, вопреки правилам и нормам, прямо из банки. Контролёр, надзирающий за кассами, отмечал, сколько и каких банок вывезено на торговую точку. С этой минуты банки считались взятыми на реализацию, и отвечала за них только сочная женщина. Получалось, что как бы пришла в магазин рядовая покупательница, приобрела тридцать трёхлитровых банок сока и принялась на свой страх и риск торговать им возле выхода из универсама.
Когда весь сок был распродан, сочная женщина мыла пустые банки на стаканомойке, прибирала рабочее место, а затем появлялась на эстакаде.
- Мальчики, помогите, пожалуйста!
Кто-нибудь из "мальчиков" вставал, прикатывал со двора картофельный контейнер поновее, подъезжал к соковому прилавку, где пустые банки перекладывались в контейнер. Тридцать банок как раз укладывались в один контейнер. Затем надо было выехать из магазина, спуститься по пандусу и отправиться в путешествие в соседний двор, где вместо детской площадки был выстроен пункт приёма молочных бутылок. Там же, кроме бутылок принимались и банки. В пункте всегда толпился народ, но работники магазина обслуживались без очереди, и никто не роптал, люди понимали, что дело важное, а надолго их не задержат: сдать тридцать банок занимает пару минут. Денег отсчитывать в этом случае было не нужно, приёмщица делала отметку на накладной, сколько банок принято, и я даже не знаю, когда производился окончательный расчёт.
За такую поездку, строго говоря, не входившую в наши обязанности, сочная женщина платила грузчику пятьдесят копеек. Дополнительный заработок выдавался непременно одной монеткой, что я считаю это доброй традицией.
Поначалу сочную женщину обслуживал тот, кто оказывался ближе, но постепенно эта завидная обязанность легла на меня. Наступила зима, пандус обледенел, да и по дворам стало трудно проехать среди наледей, а мои товарищи по бригаде к вечеру бывали уже изрядно выпившими, и никто не хотел рисковать.
Но потом сочная женщина уволилась; нашла работу ближе к дому или просто более выгодную. Пару смен соковая точка простаивала, потом на это место взяли другую продавщицу, у которой стервозность была не написана, а словно вырублена на физиономии. И вместо привычного "Мальчики!" незадолго до конца смены раздалось: "Грузчика!" - словно кто-то обязан грузчика предоставить.
Доброе слово и кошке приятно, но когда работаешь на низовой должности, на вежливость особо рассчитывать не приходится. Я встал, пригнал контейнер, вывез и сдал банки. Но когда я подошёл к продавщице и отдал накладную, то привычного полтинника не получил. Я скромно напомнил о себе, но услышал в ответ:
- Ишь, губу раскатал! Иди-иди!
Честно говоря, было обидно. Пятьдесят копеек сумма даже по тем временам никакая, но обижало хамски-барственное отношение. На следующий день я не поленился забежать в магазин и предупредить сменщиков, что за дурында явилась на место нашей сочной женщины. Предупреждение пропало втуне, потому что на следующий день с утра прибежал человек из сменной бригады с рассказом, что стерва из сокового платить отказывается. И мы договорились, как нам действовать впредь.
- Грузчика! - раздалось часа за два до закрытия магазина, но никто из мужиков не тронулся с места.
Продавщица (сочной женщиной её назвать язык не поворачивается) кинулась к Мармеладовне, но та содействовать решительно отказалась.
- Сами договаривайтесь. Приёмный пункт к универсаму не относится, грузчики его не обслуживают. Или сами везите свои банки.
- Как же я повезу? Там не проехать!
- А как я проезжал? - спросил я. - Аккуратненько надо.
Дура вновь разоралась, а потом, делать нечего, сдалась.
- У, рвачи окаянные! Ладно, заплачу вам, подавитесь моими копейками!
- Деньги вперёд, - потребовал я. - И за прошлую смену тоже. Так что, с вас рубль.
Со стонами и проклятьями рубль был выдан. Справедливость восторжествовала.
Я, вообще-то, тугодум. Каждое событие своей жизни, каждую ситуацию долго и мучительно пережёвываю прежде, чем дать оценку произошедшему. Прежде всего, я понял, что упустил удобный случай поднять расценки на вывоз пустых банок. А потом задумался о другом. Пятьдесят копеек - плата чисто символическая. Конечно, я бился не за дополнительную монетку с профилем Ильича, а за справедливость, но самый факт, что справедливость съёжилась до размера полтинника, настораживал. Прежде подобной мелочности я за собой не замечал. Передо мной замаячил призрак профдеформации. Это был первый звоночек, возвещавший, что рано или поздно с несуетной должностью грузчика придётся расставаться.
ШКОЛА КОММУНИЗМА
Из бухгалтерии раз в месяц приносят квиточки на зарплату. Обычно смотришь, сколько там тебе причитается, и суёшь бумажку в карман. Но в тот раз я, от нечего делать, принялся читать и заметил некую несообразность. Оказалось, что в августе месяце я отработал нечётное количество часов. Но этого никак не могло быть! Мы работаем с семи часов утра до девяти вечера без обеденного перерыва (случалось бригаду срывали из столовой, если приходила неурочная машина). А это четырнадцать часов. Никаких коротких дней у нас не было, все смены отработаны полностью, а часов стоит нечётное число.
Подошёл к Нилке, - она отмахнулась. Вечером спросил у Мармеладовны - тоже не знает.
На следующий день, выбрав свободное время, поднялся в бухгалтерию и там узнал, что, собственно происходит. Расчётчица объяснила, что согласно "Трудовому кодексу", рабочая неделя в Советском Союзе составляет сорок один час, и именно столько нам и ставится.
- Но мы-то работаем по четырнадцать часов через день, воскресенья - выходные, так что получается сорок два часа! - возразил я.
- Если мы будем ставить сорок два часа, - пояснила бухгалтерша, - то один час придётся оплачивать сверхурочно.
- Я согласен, - с готовностью поддержал я добрую женщину. - Оплачивайте сверхурочно.
- Сверхурочные на регулярной основе запрещены.
- А ставить в табель меньше практически отработанного можно?
- Я не табельщица. Сколько мне дают, столько я и считаю.
Так я ничего и не добился. На следующую смену, вооружившись "Трудовым кодексом", я отправился на приём к директору. Фёдоров внимательно меня выслушал и напомнил:
- А обеденный перерыв?
Пришлось показывать соответствующие статьи. Обеденный перерыв у грузчиков не фиксирован, работа на этот период не прекращается, и, значит, время обеда из общей продолжительности рабочего дня не вычитается.
Тогда Фёдоров представил другой довод:
- А сколько грузчики воруют, вы учитываете?
- Я - нисколько. А что, можно воровать? Тогда издайте приказ, что каждому грузчику разрешается ежемесячно украсть товаров на такую-то сумму. Обещаю, что ни на копейку больше я не сопру.
Фёдоров посмеялся и сказал, что ради меня установившуюся практику он менять не станет.
Собратья грузчики, знающие, зачем я отправился к директору, поинтересовались, насколько удачной была моя миссия. Я кратенько рассказал и добавил, что так этого не оставлю, а пойду в Обком профсоюзов. В конце концов, они на то и существуют, чтобы защищать права трудящихся.
- Уволят, - обречённо констатировал Саня Хромой Глаз. - У нас один пошёл жаловаться на директора, на следующий день приходит на работу, а ему говорят: "Ты уволен вчерашним днём, забирай трудовую и вали отсюда".
Такая угроза меня ничуть не испугала. Легко уволить временного работника: записал в книжку: "В связи с окончанием срока работ", - и гуляй на все четыре стороны. Такой случай у нас был: как-то летом на освободившуюся ставку пришёл парень-студент, решивший подработать малость. Отработал он чуть больше недели, после чего, не знаю уж по какой причине, был уволен. Но я-то взят на постоянную работу, тружусь грузчиком больше полутора лет и никаких взысканий за это время не имел. Обычного грузчика тоже не сложно выгнать: составить акт о появлении на работе в пьяном виде, после чего можно гнать человека по статье. Но в моём случае этот фокус не проходит; акт придётся составлять фальшивый, и, если я устрою скандал, неприятностей не оберёшься; весь универсам знает, что я человек абсолютно не пьющий, а сотню человек лжесвидетельствовать не заставит даже директор.
Обдумав всё как следует, я в один из ближайших выходных отправился на Антоненко, где располагался в ту пору Обком профсоюзов работников торговли.
Я малость побаивался встретить там прожженных крючкотворов, гоняющих изнемогшую толпу от одного кабинета к другому, боялся увидеть длинные очереди, образцы бланков и заявлений, которые придётся заполнять, и прочую бюрократическую кухню. Но ничего этого в натуре не оказалось. По меткому определению Владимира Ильича Ленина, "профсоюзы это школа коммунизма", поэтому бюрократические формы работы были им напрочь чужды. Я немедленно был принят зам председателя профсоюза работников торговли. Очень жалею, что я не списал с таблички на дверях её фамилию, и теперь не могу назвать её во всеуслышание. Впрочем, с тех пор прошло почти четверть века, и если профсоюзная бонза и жива, то находится ныне в глубокой старости, а возможно, и маразме, так что, сводить с ней счёты бессмысленно и поздновато.
Когда я начал объяснять суть конфликта, хозяйка кабинета, не дослушав, спросила:
- Вы из какого универсама?
- Тридцатый. Луначарского шестьдесят.
Хозяйка кабинета подняла телефонную трубку, не заглядывая в справочник, набрала номер.
- Ирина Александровна? Здравствуйте. Из обкома профсоюзов беспокоят. Узнали?.. Очень приятно…
Пока я удивлялся, что собеседницу профдамы зовут также, как и нашего коммерческого директора, разговор коснулся моего вопроса:
- Тут от вас грузчик пришёл, с жалобой. Пожалуйста, примите меры, чтобы жалоб больше не было.
Повесив трубку, начальница подняла на меня равнодушный взор и сказала:
- Вы свободны.
- Но вы даже не… - начал было я, но продолжать мне не дали.
- Я сказала: "Свободны". К нашему профсоюзу вы больше отношения не имеете.
Прекрасный урок преподала мне школа коммунизма!
Будь я просто грузчиком, Санино пророчество сбылось бы немедленно и в точности. Я был бы уволен в тот самый час, когда перешагнул порог поганого профсоюзного кабинета. Но просто так выгнать честного и непьющего рабочего нельзя даже по указке профсоюза, и потому на следующий день я на работу вышел.
Со свойственной мне медлительностью я обдумывал очередной шаг, однако, последующие события своротили мои мысли на другое. Во время одного из перерывов во дворе появился Серёга Баклан - наш коллега из пункта приёма винных бутылок. Он кивнул мне, приглашая отойти в сторонку, и, когда мы остались вдвоём, тихо сказал:
- Тут такое дело. Не знаю, что у тебя с Фёдоровым вышло, но он меня хотел подписать, чтобы я тебе ящик на голову спустил, будто бы несчастный случай. Я отказался, я честный баклан и такими делами не занимаюсь. И тебя я уважаю. Но ведь он кого-нибудь другого найдёт. Так что, ты гляди в оба.
Я поблагодарил честного баклана за предупреждение, и Серёга ушёл, не поинтересовавшись, что я не поделил с Фёдоровым. А я остался думать.
Угроза меня не испугала. Я и сейчас склоняюсь к мысли, что Фёдоров хотел лишь припугнуть меня и сам подослал соседского грузчика с таким предупреждением. А вот противно стало до крайности.
И ещё одна мысль: А чего ради я сражаюсь? После подобного скандала мне грузчиком больше не работать, ни в этом магазине, ни в каком другом. Да и не собирался я всю жизнь оставаться грузчиком. Положить жизнь ради того, чтобы несколько алкоголиков получали в месяц на десятку больше? Хороша идея, нечего сказать! К тому же, директор прав, недостающую десятку работяги с лихвой компенсируют мелкой тащиловкой.
Просто, я слишком прочно стал ассоциировать себя со своим рабочим коллективом, и профдеформация заговорила в полный голос. Значит, надо уходить.
Жаль было удобного расписания, выходных через день, но, с другой стороны, никаких новых впечатлений работа грузчиком предоставить не могла. Вслед за осенью придёт зима, и под серую куртку придётся поддевать старый свитер. Будут приходить ежедневные машины, порой будет приезжать дефицит, вроде тех языков, что хранились у меня в морозилке. Но ничего принципиально нового не будет.
Конечно, я рассуждал, как дитя застоя. В конце 1986 года уже можно было наблюдать первые проталины будущей весны, но что это весна, а не краткая оттепель, честно говоря, не верилось. А мне хотелось нового.
К тому же, Таня, моя жена, только что защитила кандидатскую диссертацию. Положение складывалось анекдотическое, в полном соответствии с известной песней об электрике Петрове. И когда Таня в очередной раз (а такие разговоры возникали неоднократно) сказала, что в ближайшей школе срочно требуется учитель химии, я согласился зайти туда и узнать, что и как. Страшновато было, но и интересно тоже.