1936
Берлин, 4 января 1936 года
Вечерние газеты, особенно "Borsen Zeitung" и "Angriff", очень злы на Рузвельта за высказанное им осуждение диктатур и агрессии, что было направлено, очевидно, главным образом против Муссолини, хотя Рузвельт имел в виду и Берлин. Кстати, я забыл записать: X. из "Borsen Zeitung" не будет казнен. Смертный приговор заменен пожизненным заключением. Его преступление: он случайно увидел, что кое-кто из нас получает копии секретных приказов, которые Геббельс ежедневно отдает прессе. Они делали чтение газет приятным, так как запрещали печатать правду и заменяли ее ложью. Как я слышал, его выдал польский дипломат, парень, которому я никогда не доверял. Немцы, если они не читают иностранных газет (у лондонской "Times" здесь сейчас огромный тираж), совершенно отрезаны от событий во внешнем мире, и, естественно, им ничего не рассказывают о том, что происходит за пределами их собственной страны. До недавних пор они штурмовали газетные киоски, чтобы купить "Baseler Nachrichten", газету немецкоязычных швейцарцев, в Германии она расходилась в большем количестве, чем в Швейцарии. Но теперь эта газета запрещена.
Берлин, 23 января
Неприятный день. Утром меня разбудил телефонный звонок, - я работал допоздна и поздно уснул, звонил Вильфред Баде, фанатичный фашистский карьерист, в настоящее время отвечающий за иностранную прессу в министерстве пропаганды. "Вы были недавно в Гармише?" - начал он. Я ответил: "Нет". Потом он стал орать: "Я знаю, что вы не были там, и тем не менее вы без зазрения совести сочинили фальшивку о притеснении местных евреев…" - "Минуту, сказал я, - вы не можете называть меня бессовестным…", но он повесил трубку.
В полдень Тэсс включила радио, чтобы послушать новости, и как раз вовремя, потому что мы услышали, как разносят именно меня, называя грязным евреем и обвиняя в том, что я пытаюсь торпедировать зимние Олимпийские игры в Гармише (они начинаются через несколько дней) с помощью фальшивок о тамошних евреях и фашистах. Когда после завтрака я добрался до офиса, первые страницы дневных газет были полны обычных для нацистов истеричных обвинений против меня. Немцы, работавшие в офисе, предполагали, что гестапо может прийти за мной в любую минуту. Я действительно некоторое время назад написал серию корреспонденции о том, как нацисты убрали в Гармише все таблички с надписями "Евреи нежелательны" (их можно увидеть сейчас по всей Германии) и поэтому олимпийские гости будут ограждены от каких-либо знаков подобного обращения с евреями в этой стране. Я отметил также, что нацистские чиновники прибрали все хорошие отели для себя и поселили прессу в неудобных пансионах, что было правдой.
С каждой новой газетой, которую курьер приносил днем в офис, я все больше заводился. Большинство позвонивших мне друзей советовали не обращать внимания и говорили, что если я полезу в драку, то меня вышлют. Но в статьях было столько преувеличений и клеветы, что я уже не мог себя контролировать. Я позвонил в офис Баде и потребовал встречи с ним. Его не было на месте. Я продолжал звонить. Наконец секретарь сказал, что его нет и он едва ли придет. Около девяти вечера я уже не мог себя сдерживать. Я отправился в министерство пропаганды, прошмыгнул мимо охраны и ворвался в офис Баде. Как я и предполагал, он был там и сидел за своим столом. Я без приглашения сел напротив и, пока он не пришел в себя от удивления, потребовал извинения и признания ошибки в германской прессе и по радио. Он начал орать на меня. Я заорал в ответ, хотя от волнения не помню, что говорил, и речь, вероятно, была бессвязной. Наш крик, видимо, встревожил пару лакеев, потому что они открыли дверь и заглянули в кабинет. Баде приказал им закрыть дверь, и мы снова пошли друг на друга. Он стал колотить по столу. Я в ответ. Дверь поспешно открылась, и вошел один из лакеев, якобы предложить шефу сигареты. Я закурил свою. Еще дважды на наш стук заходил лакей, один раз опять с сигаретами, другой - с графином воды. Но я начинал понимать, что ничего не добьюсь, что никто, и меньше всего Баде, не обладает такой властью или просто порядочностью, чтобы внести даже самое маленькое исправление в механизм нацистской пропаганды, который уже запущен, какую бы великую ложь он ни символизировал. В конце концов он успокоился, стал даже слащавым. Заявил, что они решили не высылать меня, как планировали вначале. Я снова возмутился и пригрозил, мол, пусть попробуют выслать, но он не отреагировал, и я ушел. Боюсь, чересчур взвинченным.
Гармиш-Партенкирхен, февраль
Антракт оказался более приятным, чем я ожидал. С восхода до полуночи у нас с Тэсс уйма напряженной работы по освещению Олимпийских игр. Вокруг много эсэсовцев и военных, но пейзаж Баварских Альп, особенно на восходе и закате, великолепен, горный воздух опьяняет, румяные девушки в лыжных костюмах в основном весьма привлекательны, сами игры захватывают, главным образом опасные прыжки на лыжах с трамплина, гонки на санях (тоже очень опасные, иногда воспринимаются как вызов смерти), хоккейные матчи и фигуристка Соня Хейни. А в общем-то нацисты проделали великолепную пропагандистскую работу. Они произвели огромное впечатление на иностранных гостей тем, с каким размахом и как гладко провели эти игры, а также понравились своими хорошими манерами, которые нам, приехавшим из Берлина, конечно, казались наигранными. Меня это так насторожило, что я устроил завтрак для нескольких наших бизнесменов и пригласил Дугласа Миллера, торгового атташе в Берлине и наиболее информированного относительно ситуации в Германии человека в нашем посольстве, чтобы он немного просветил их. Но получилось так, что они рассказывали ему, как обстоят дела, а Дагу едва удавалось вставить слово. Забавно находиться здесь с Пеглером, острый и злой язык которого находит тут возможность хорошо порезвиться. У него, Галлико и у меня постоянно происходили стычки с эсэсовскими охранниками, которые всегда перекрывали стадион, когда на нем присутствовал Гитлер, и пытались нас не пропустить. Большинство корреспондентов обидела статья в "Volkische Beobachter", процитировавшая Берчэлла из нью-йоркской "Times". Он написал в том духе, что на этих играх нет ничего милитаристского и что журналисты, которые утверждают обратное, ошибаются. Пега это особенно возмутило. Сегодня вечером он казался немного встревоженным, боялся, что гестапо арестует его за правдивые корреспонденции, но я так не думаю. "Олимпийский дух" будет царить в течение двух недель, или даже дольше, а к тому времени Пег уже будет в Италии. Мы с Тэсс много общались с Галлико. Он сейчас на распутье. Добровольно бросил работу самого высокооплачиваемого спортивного журналиста в Нью-Йорке, распрощался со спортом и собирается поселиться в английской деревушке, чтобы проверить, сможет ли он прожить как писатель на вольных хлебах. Мало у кого хватит пороху на это. Завтра возвращаюсь в Берлин, чтобы снова впрячься в работу и освещать политические дела нацистов. Тэсс собирается в Тироль - немного отдохнуть от фашистов и покататься на лыжах.
Берлин, 25 февраля
Узнаю, что в первых числах месяца лорд Лондондерри находился здесь и встречался с Гитлером, Герингом и многими другими. Он всей душой поддерживает нацистов. Боюсь, что ничего хорошего его визит не принес.
Берлин, 28 февраля
Национальное собрание Франции значительным большинством голосов одобрило договор с Советами. Сильное негодование на Вильгельмштрассе. Фред Экснер рассказал, что, когда они с Роем Ховардом видели позавчера Гитлера, тот был чем-то сильно озабочен.
Берлин, 5 марта
В партийных кругах говорят, что Гитлер созывает рейхстаг 13 марта, в день, когда ожидается одобрение советско-французского договора сенатом. Атмосфера на Вильгельмштрассе сегодня неприятная, но в чем причина - понять трудно.
Берлин, 6 марта, полночь
Это был день самых невероятных слухов. Одно вполне определенно: завтра в полдень Гитлер созывает рейхстаг, а на утро он пригласил послов Великобритании, Франции, Италии и Бельгии. Так как они представляют четыре державы, присутствовавшие в Локарно, то ясно, что Гитлер намеревается денонсировать Локарнский договор, а ведь год назад в марте он заявил, что Германия будет его "добросовестно соблюдать". Я догадываюсь также, основываясь на сегодняшних слухах, что Гитлер положит заодно конец Рейнской демилитаризованной зоне, хотя на Вильгельмштрассе это яростно отрицают. Пошлет ли он туда рейхсвер - точно сказать нельзя. Думаю, это слишком рискованно, так как французская армия легко с ним справится. Сегодня сообщают о серьезных трениях в кабинете министров между фон Нейратом, Шахтом и генералами, которые, вероятно, советуют Гитлеру не торопиться. Один осведомитель сказал мне вечером, что Гитлер не станет посылать войска, а просто откроет всем, какие мощные полицейские силы, входящие в состав армии, он держит сейчас в Рейнской области, что фактически означает конец ее демилитаризации. По словам одного осведомителя с Вильгельмштрассе, молниеносная реакция Гитлера последует после сообщения о том, что французский сенат через день-два проголосует за пакт с Советами. Сегодня ночью в Берлине полно нацистских лидеров, спешно созванных на заседание рейхстага. Похоже, они в очень задиристом настроении. Несколько раз говорил по телефону с доктором Ашманом, пресс-секретарем министерства иностранных дел, он продолжает категорически отрицать, что германские войска войдут завтра в Рейнскую область. Это означало бы начало войны, сказал он. Написал сообщение - на всякий случай. Но завтра посмотрим.
Берлин, 7 марта
"На всякий случай" - пригодилось! Сегодня Гитлер разорвал Локарнский договор и бросил рейхсвер на оккупацию демилитаризованной Рейнской области! Немногие пессимистично настроенные дипломаты считают, что это означает начало войны. Большинство думает, что этим все и обойдется. Важен факт, что французская армия не пошевельнулась. Сегодня вечером впервые после 1870 года немецкие солдаты в сером и французские войска в голубом оказались лицом к лицу в верховьях Рейна. Но час назад я звонил в Карлсруэ, стрельбы там нет. Весь вечер я был на связи с нашим парижским офисом, передавая свои сообщения. Там сказали, что мобилизация во Франции не объявлена, по крайней мере пока, хотя кабинет министров совещается с Генеральным штабом. Лондон, как и год назад, кажется, остается в стороне. Генералы рейхсвера все еще нервничают, но не так, как утром.
Если смогу, подробно опишу сегодняшний день:
В десять часов утра Нейрат вручил послам Франции, Великобритании, Бельгии и Италии обширный меморандум. В кои-то веки нам дали шанс получить новости, потому, что доктор Дикгоф, министр иностранных дел, вызвал Фрэдди Мейера, советника нашего посольства, и вручил ему копию меморандума, явно предложив передать ее американским корреспондентам, так как американское посольство редко делает что-нибудь подобное по собственной воле. Гассу надо было отправить раннее сообщение для INS, поэтому он заторопился в посольство, а я пошел на заседание рейхстага, которое начиналось в полдень в Кролл-Опера-Хаус (Государственной опере). Однако все уже было ясно из текста меморандума и со слов Нейрата, сообщившего послам, что германские войска сегодня на рассвете вошли в Рейнскую область.
В меморандуме говорится, что с подписанием франко-советского пакта Локарнский договор "утратил силу", что именно поэтому Германия больше не считает себя связанной этим договором и что по этой же причине "германское правительство с сегодняшнего дня восстанавливает полный и без всяких ограничений суверенитет рейха в Рейнской демилитаризованной зоне". Далее следует еще одна великолепная попытка Гитлера - и кто после 21 мая сможет сказать, что неудачная? - бросить пыль в глаза "миролюбивых людей" Запада, вроде Лондондерри, Асторов, лорда Лотиана, лорда Ротермера. Он предложил план "мира" из семи пунктов, направленный, как сказано в меморандуме, на то, чтобы "предупредить любые сомнения относительно его (правительства рейха) намерений и прояснить чисто оборонительный характер такой меры, а также выразить его постоянное желание истинного умиротворения Европы…". Этот план - чистейшей воды обман, и, если у меня или у американской журналистики есть хоть капля мужества, я должен так и сказать в сегодняшнем ночном сообщении. Но не уверен, что оно попадет на первую полосу.
В своем последнем "мирном плане" Гитлер выдвигает следующие предложения: подписать с Бельгией и Францией пакт о ненападении сроком на двадцать пять лет, гарантами которого выступят Великобритания и Италия; предложить Бельгии и Франции провести демилитаризацию по обе стороны их границ с Германией; подписать военно-воздушный договор; заключить пакты о ненападении со своими восточными соседями; и наконец, вернуться - в Лигу Наций. О степени гитлеровской искренности можно судить по предложению провести демилитаризацию по обе стороны границ, то есть заставить Францию пожертвовать своей линией Мажино - последней в настоящее время защитой от нападения Германии.
Заседание рейхстага, более напряженное, чем когда-либо (вероятно, находившимся в зале депутатам еще не рассказали, что произошло, но они знали, что что-то готовится), началось ровно в поддень. Французский, британский, бельгийский и польский послы отсутствовали, но там были итальянский посол и Додд. Генерал фон Бломберг, военный министр, сидел среди членов кабинета министров с левой стороны сцены, белый как простыня, и нервно барабанил пальцами по спинке скамьи. Я никогда не видел его в таком состоянии. Гитлер начал с длинного разглагольствования, с которым выступал и прежде, при этом не уставая повторять о несправедливости Версальского договора и миролюбии немцев. Когда он стал изливать свой гнев на большевизм, его голос, до того низкий и грубый, поднялся до пронзительного истерического крика.
"Я не позволю этой ужасной, полной ненависти международной коммунистической диктатуре обрушиться на немецкий народ! Это деструктивное азиатское мировоззрение рушит все ценности! Мне становится страшно за Европу при мысли, что с ней произойдет, если эта разрушительная азиатская концепция жизни, этот хаос большевистской революции окажутся успешными" (бешеные аплодисменты).
Затем, более спокойным голосом, он доказывал, что французское соглашение с Россией обесценило Локарнский договор. Небольшая пауза - и эффектное заключение:
"Германия больше не считает себя связанной Локарнскими договоренностями. В интересах элементарнейших прав своего народа на безопасность границ и обеспечение своей обороны германское правительство с сегодняшнего дня восстановило абсолютный и неограниченный суверенитет рейха в демилитаризованной зоне!"
После этого шестьсот депутатов, все эти назначенные лично Гитлером мелкие людишки с большими телесами и мощными шеями, коротко стриженные, с мешкообразными животами, в коричневой форме и тяжелых ботинках, маленькие глиняные человечки, послушные в его руках, вскакивают как автоматы, вытягивают правую руку в нацистском приветствии и орут "Хайль!", первые два-три раза - нестройными голосами, а следующие двадцать пять - в унисон, как клич в колледже. Гитлер поднимает руку, прося тишины. Она устанавливается не сразу. Люди-автоматы медленно садятся. Теперь они у него в когтях. Кажется, он это понимает. Он произносит низким звучным голосом: "Мужчины германского рейхстага!" Тишина абсолютная.
"В этот исторический час, когда в западных землях рейха германские войска маршируют в свои будущие мирные гарнизоны, все мы объединяемся, чтобы дать две священные клятвы".
Ему не дают продолжить. Для истеричной толпы "парламентариев" это новость, что немецкие солдаты уже движутся в Рейнскую область. Весь милитаризм их германской крови ударяет им в голову. С громкими воплями они вскакивают на ноги. То же самое делают зрители на галерке, все, кроме нескольких дипломатов и нас, пятидесяти корреспондентов. Их руки подняты в рабском приветствии, лица искажены истерией, без конца орущие рты широко раскрыты, они не могут оторвать горящих фанатизмом глаз от своего нового бога, Мессии. Мессия же играет свою роль потрясающе. Он склоняет голову, само воплощение скромности, и спокойно ждет тишины. Затем по-прежнему тихим, но полным эмоций голосом он произносит две клятвы:
"Первое, мы клянемся, что бы ни случилось, не жалеть сил на восстановление чести нашего народа, предпочитая умереть с честью в жестоких лишениях, чем капитулировать. Во-вторых, мы торжественно обещаем, что сейчас, более чем когда-либо, мы будем прилагать усилия для достижения понимания между народами Европы, особенно с соседними западными государствами… У нас нет территориальных претензий в Европе!.. Германия никогда не нарушит мир".
Прошло много времени, прежде чем затихли аплодисменты. Внизу в холле депутаты все еще находились под магическими чарами, изливая свои чувства друг другу. Несколько генералов направились к выходу. За их улыбками, однако, нельзя было не заметить нервозности. Мы подождали у здания Оперы, пока не уехал Гитлер вместе с другими важными персонами, тогда эсэсовская охрана пропустила нас. С Джоном Эллиотом прошлись по Тиргартену до "Адлона" и перекусили там. Мы были слишком ошеломлены, чтобы много говорить.
На 29 марта назначены "выборы", "для того чтобы германский народ смог дать оценку моему руководству", как сформулировал это Гитлер. Результат, конечно, предрешен заранее, но сегодня вечером объявили, что завтра Гитлер начинает серию предвыборных выступлений.
В своей сегодняшней речи он по-умному постарался успокоить Польшу. Вот его слова: "Я хочу, чтобы народ Германии понял, что, хотя это для нас и болезненно, доступ к морю с территории Германии, население которой составляет тридцать пять миллионов человек, будет отрезан. Вместе с тем неразумно отказывать в нем другой великой нации".
После завтрака, чтобы собраться с мыслями, я прогулялся по Тиргартену. Около Скагеракплац наткнулся на генерала фон Бломберга, прогуливавшего двух собак на поводке. Его лицо все еще было бледным, щеки дергались. "Что-то не так?" - подумал я про себя. Потом направился в офис и всю вторую половину дня усиленно трудился, прерывался только на тс, чтобы передать по телефону свой материал в Париж, когда набиралось три-четыре сотни слов. Вспомнил, что сегодня суббота, когда пришла телеграмма из Нью-Йорка с требованием прислать материал пораньше, чтобы он попал в утренние воскресные газеты. Суббота удачный день для Гитлера: очищение крови, призыв на военную службу, вот и сегодня - все субботние дела.
Ночью, когда закончил работу, наблюдал за окном кабинета, выходящим на Вильгельмштрассе, бесконечные колонны штурмовых отрядов, марширующих в факельном шествии вниз мимо рейхсканцелярии. Послал Германна посмотреть. Он сообщил по телефону, что Гитлер приветствует их с балкона, рядом с ним Штрайхер (непонятно, с какой стати). Власти объявляют, что факельные шествия продлятся всю ночь.