Это было непостижимо страшное зрелище. Четырнадцати-пятнадцатилетние ребята воспитывались, росли на крови. Она с детства входила в их жизнь…
А здесь уши и хвосты… Намного ли лучше?
Я совсем не знаю испанцев, встретился с ними впервые. Мне кажутся они скорее добрыми, чем злыми. И не думаю, чтоб они были жесточе и кровожаднее других народов. А вот смотрят корриду, и любуются ею, и носят матадора на руках…
* * *
Барселона… Таррагона… Для моего русского уха эти названия так же заманчивы, как и коррида.
Гулял я по этим городам, глазел по сторонам, но писать о них не буду. Во-первых… Нет, давайте без "во-первых". Просто мне кажется, я несколько утомил уже читателя испанскими своими рассказами - надо и честь знать! - когда-нибудь, в другом месте, к случаю, по поводу расскажу и о них (а они стоят того), но не сказать несколько слов о Sagrada Familia все же не могу.
Sagrada Familia - Святое Семейство - это собор. В Барселоне. (До сих пор не могу сообразить, как надо писать иностранные слова и названия - латинскими буквами, русскими или в переводе. Писать ли Concorde, Конкорд или площадь Согласия? Rue Cherche-Midi, Шерш-Миди или улица Ищи-Полдень? А Елисейские поля - Шанз Элизэ, что ли? Что-то вроде нашего детского "Жан тэля пасэ, Мари лён трэ"… Так и не разобравшись, буду писать, как Бог на душу положит.)
Итак, Sagrada Familia, Саграда Фамилиа… Я уже о ней и о ее авторе, Антонио Гауди, писал. В "Записках зеваки". Не видавши ее. Теперь увидел.
Модерн. К тому же каталонский. Его в студенческие мои годы мы не знали. Так же как и самого Гауди и его собор. Нас этому не учили. Модерн же - елисеевских магазинов, рябушинских особняков и сандуновских бань - презирали. Антихудожественно и, главное, антиконструктивно. Второе было равносильно смертному приговору.
Последний признаваемый стиль был ампир - павловский, александровский, николаевский. Потом пошла эклектика и модерн. Стиль зубных врачей, беклиновский "Остров мертвых", Штук, "Грезы Бетховена", по-французски "искусство пожарных", arts des pompiers. А все вместе La belle epoque - Прекрасная эпоха, начало века. По-нашему же, годы реакции, упадок, декаданс.
А теперь?
Как-то, гуляя с приятельницей в парке у Конк… виноват, Concorde, там, где начинаются Шанз… простите, Елисейские поля, мы разглядывали экспонаты выставки молодых скульпторов. Здесь, на открытом воздухе, на аллее ни более и ни менее как Марселя Пруста ежегодно, обычно в мае, молодежь выставляет свои произведения. В основном из проволоки, жести, клепаных угольников, что-то иногда раскачивается, вращается, иногда ставит в тупик, когда мусорную корзинку ты принимаешь тоже за скульптуру. И вот, пройдя мимо одной из таких скульптур - в траве было вбито много колышков и между ними натянута проволока (на военном языке это называлось МЗП - малозаметное препятствие, а здесь даже фамилия автора была… Микельанжелли!), - мы вышли к некоему павильончику, так себе павильончик, девятисотых годов, тот самый модерн с волнистыми карнизами, овальными окнами, растениями и листьями на фасадах. Остановились мы перед ним и переглянулись: "А? Ей-богу, как-то милее сердцу…"
Всегда хочется что-то с чем-то сравнивать. Дворцы с дворцами, соборы с соборами. И тех и других я за свою жизнь видал много. В соборах отдаю предпочтение готике. Видал самые великие творения ее: Нотр-Дам, Шартрский собор, Реймский, Миланский, Св. Стефана в Вене, Вестминстерское аббатство… И вот рядом с ними модерн… Не святотатство ли?
Подходя к собору, я немного даже волновался…
Самое сложное в этой встрече, это то, что у собора нет внутренности. Есть только фасад. Остальное - стройка. С 1884 года, когда он был начат, до сегодняшнего дня. Девяносто два года!
Собор окружен заборами, над ним - кран. Внутри строительная площадка. Закончен только один, восточный фасад - La Fachada del Nacimiento. Вчерне выведен и западный - La Fachada de la Pacion, уже после смерти Гауди. Третий - de la Gloria, южный, еще не начат. Как обещают путеводители, к 1982 году, когда в Барселоне должна открыться Всемирная выставка, два фасада должны быть закончены.
Обогнув заборы, выходим (нас было двое) к фасаду Nacimiento. Останавливаемся. Задираем головы. Смотрим. Первое, что поражает, - непохожесть ни на что. На орган, может быть? Возможно. На флейту, например. Четыре исполинские флейты. Если не впервые (готика), особенно близко ощущаешь близость музыки и архитектуры. И еще это похоже на то, что лепят дети из песка на пляже, - замки, дворцы, гроты, сталактито-сталагмитовые шедеврики из мокрого, сползающего песка…
От готики - стрельчатость портала, круглое окно-роза, скульптуры (даже не для готики, слишком, пожалуй, реалистические), и все это тонет в мокром песке, расцветающем неожиданно цветами, растениями. Все течет, плывет… И вдруг из песка этого вырастает кипарис, а по сторонам от него тянутся к небу органные трубы или флейты, четыре веретена, четыре кукурузных початка. И завершаются они чистейшей воды абстракцией, четырьмя вроде бы крестами, цветными, в керамике. И это нечто новое, внизу этого нет. А стены, слева и справа, - сказочные замки, иллюстрации Доре!
Когда я вторично ездил в Барселону, уже знакомый с Саграда Фамилиа, я увидел в окно поезда нечто весьма любопытное. Мы проезжали мимо громадного, самого крупного в Испании, а может и в Европе, цементного завода. И что-то в окружающем пейзаже, в домах, в железобетонных будках, балюстрадах, вокзальном здании напомнило мне знаменитый собор. Что? А тот самый мокрый, сползающий песок. Только это был не песок, а цемент. Осевшая на карнизах и выступах цементная пыль от дождей поплыла и застыла. Особенно эффектно на скалах, сквозь которые пробита железная дорога… И я невольно подумал - не отсюда ли?
В свое время я уже писал, что, возможно, для того, чтобы все увидеть, нужен бинокль. И не ошибся. Многие туристы запаслись ими и разглядывают фасад, как картины Брейгелей или Босха. Ах, вот еще что-то странное ползет, вот еще один человечек… Разглядывают, пытаются разобрать надписи - на фасаде их много, не совсем понятно, для чего. Sanctus, Sanctus, Sanctus, - то тут, то там разбросано по башням. И что-то совсем уже трудночитаемое, по вертикали, сверху вниз, вроде exsorcium… Оно как орнамент, но это слово, возможно, молитва.
Слова, многословие… В буквальном и переносном смысле. Не вредит ли это искусству? Нужны ли все эти скульптуры? Сцены из жизни Христа, святые, ангелы, трубящие в трубы, в сооружении, которое само по себе скульптура? А может, не стоит задавать этого вопроса? Когда стоишь перед барочными, пышными, в золоте алтарями испанских соборов, где все вьется, переплетается, блестит и сияет, ты не задаешь себе этого вопроса. Давайте и тут не задавать. Зодчество не литература, обойдемся без редактора…
Саграда Фамилиа - лебединая, недопетая песня. По всему миру разлетелась. Книги, альбомы, открытки, фильмы, миллионы туристов. Саграда Фамилиа? Ах, это Гауди… Гауди? Это то, что Саграда Фамилиа? И только до нас эта песня не долетела… Шесть лет проучился я в институте, на архитектурном факультете, и слыхом не слыхивал. И это через десять лет после смерти самого Гауди… Саграда Фамилиа, Каса Мила, Каса Баттло, парк Гюэль - нет, не слыхали, не знаем… Точно так же, как много лет спустя (в середине пятидесятых годов) мы недоуменно пожимали плечами и переглядывались, когда Альберто Моравиа спросил нас, четырех советских писателей (из них трое - лауреаты Сталинской премии), какого мы мнения о Кафке… О чем - спросили мы. О Кафке? А что это такое? ЧТО?
Это к вопросу о герметичности.
* * *
Я возвращался поздно вечером из Вендрея домой. (Может, именно так и надо начать повествование?) Светила луна. Справа и слева за длинными, совсем как в Крыму, из дикого камня оградами тянулись виноградники, кое-где кукуруза. Впереди на своем скалистом холме чуть светился огнями Сан-Виценте. Было очень тихо. Тоже как в Крыму. Со стороны моря доносился равномерный, усиливающийся перестук колес. Последний поезд из Барселоны…
Только что за ужином у Фенозы, на громадной (XIII, XIV или XV века) крытой террасе, где всегда прохладно, даже в жгучий полдень, за стаканом некрепкого кислого местного вина шел неторопливый разговор об Испании.
Сегодня в газете был опубликован указ короля об амнистии политзаключенным. Все этому радовались, говорили хорошее о короле, хотя фотографии в журналах изображали несколько дубоватого, неулыбчивого, атлетического склада молодца. Ну что ж, бывает, внешность обманчива. А в общем, разве короли в наше время решают? Скептичный, многое перевидевший на своем веку Феноза мрачно высказался о том, что освободить-то освободили, но надолго ли…. Заговорили об амнистии вообще. О том, что всего-то в Испании в наследство от каудапльо осталось шестьсот с чем-то политических. А в России…
Потом перешли к гражданской войне, которой все мы жили начиная с 1936 года. До сих пор сохранились в памяти все эти названия - Университетский городок, дом Веласкеса, Карабанчель альто, Карабанчель бахо, речка Мансанарес, Гвадалахара, Герника, Альказар… Я даже когда-то играл в пьесе под таким названием. Франкистского офицера. Рисовал жженой пробкой усики. В антрактах мы сидели в расстегнутых серых мундирах на ступеньках артистического входа и обсуждали действительное положение вещей на далеких фронтах. С пьесой что-то не совпадало. Вскоре мы прочитали в газетах - мы гастролировали тогда в Днепропетровске, и помню, что прочел я это в газете на стенке возле театра - об аресте Тухачевского, Якира и других изменников… Поверить было трудно, но в святость нашего дела в Испании продолжали верить. Гады фашисты и героические защитники Мадрида.
Сам Феноза непосредственного участия в войне, кажется, не принимал, но скольких друзей потерял он на фронтах. И как было не погибнуть? Оружие, тайно доставляемое советской стороной, было устаревшее, ни к черту не годилось. Советские советники гнули свою линию, вносили раскол. С дисциплиной было плохо. Героизм тонул в бесхозяйственности и неразберихе, создаваемой все теми же советниками. Люди гибли ни за что.
Феноза рассказал случай с советскими танками, которые провалились в реку, никто толком управлять ими не умел. Стали под огнем противника их вытягивать. Почти всех перебило. А танки так и утонули…
Обо всем этом я думал, возвращаясь под звон цикад к себе домой.
Дома меня ждало письмо.
Кружным путем, через Ямайку, письмо из Москвы. От Нины Ивановны Буковской, матери Володи Буковского.
Ну что тут можно сказать…
В Испании вот 636 политических заключенных. А у нас? У нас их вообще нет. Нет, и все тут! Есть уголовники. Нарушители порядка. Демонстранты на Красной площади. Нарушили уличное движение. Были наказаны. Буковский отправил антисоветскую статью о психбольницах за границу - уголовное преступление. Получай! Двенадцать лет…
Мать во что-то еще верит, добивается, пишет президентам, их женам, людям доброй воли, всему человечеству. А Володя в карцере, на хлебе и воде. 5 рублей 20 копеек на питание в месяц. По франку в день - чтобы понятнее было французам.
Я лежу на топчане, смотрю в потолок на старые балки своего полусарая, полудворца. На стенке развешаны мои трофеи. Тот самый барселонский герб, кинжал, кремневый пистолет, железное распятие, сделанная под старину акварелька какого-то кораблика с надутыми парусами. Все это я купил в Таррагоне, шатаясь по антикварным лавочкам. И модель парусника тоже купил, в подарок, мол, внуку. И черненького бычка с красными бандерильями в спине. И всамделишные бандерильи тоже. И соломенного ослика. И зажигалку-катюшу в виде головы быка.
Хожу я по таррагонским уличкам, захожу в собор, в эти самые антикварные лавочки. Роюсь, получаю от этого удовольствие. Опять брожу, взбираюсь на остатки римских стен. Иногда фотографирую, хочется послать в Москву, в Киев - вот где я шатаюсь. И на пляже лежу, загораю, вроде и не думаю…
Нет, думаю…
Не то что мне стыдно. Мне стыдиться нечего. Я ни в чем не виноват, кроме того, что мне сейчас хорошо.
И сейчас, когда я пишу, мне тоже хорошо. Смотрю в окно. На свой птичий платан, на затянутый дымкой вдали Сан-Сальвадор. Звенит бубенчиками ослик, что-то привезли в бар, к Лауре. Пастух в соломенной шляпе с полями и котомкой через плечо гонит стадо овец. До чего же покойно. До чего же покойно мне в этой Испании, той самой, которая…
Нет, мне стыдиться нечего. Я ничего дурного не сделал. И все же… Гложет, гложет, гложет…
Я не знаком с Володей Буковским. И мамы его не знаю. И в письме ее я ничего нового не узнал. Сидит парень. Голодает. Его гнут, а он не сгибается. Отказывается выполнять бессмысленную работу. Из другого письма, от его соседа по камере - он сейчас в Израиле, - я узнал, что Володя угодил в карцер за то, что не захотел наносить какую-то резьбу на болты. Норма шестьдесят болтов в смену. А рядом, в другом лагере, есть специальный станок, на котором за смену нарезывается две тысячи болтов…
А мама пишет президентам, их женам…
Мне с детства внушали (кто? книги в основном), что сильный великодушен или должен быть великодушным. Откуда это кзяли? Где примеры? Из рыцарских времен? Чепуха! Давить, гнуть, душить в зародыше!
На Западе свои тюрьмы. И надо полагать, несколько отличающиеся от санаториев. И все же… В Швейцарии мне рассказали об одном довольно забавном, особенно для нашего советского слуха, случае. Молодого человека, студента, за какую-то там провинность (возможно, даже протестовал против государственного устройства) присудили к тюремному наказанию. И вот между ним и начальником тюрьмы произошел следующий диалог.
- Во вверенной моему попечению тюрьме тебе придется отбыть определенный срок. С какого числа тебе удобнее всего начать?
- У меня на носу экзамены, - отвечает преступник, - закончатся они двадцатого. Так что лучше всего с двадцать первого.
- Двадцать первое суббота, - подсчитывает в уме тюремщик, - так что начнем с понедельника, с двадцать третьего.
- Прекрасно.
- Затем… Ты, кажется, медик? Хотел ли бы ты работать санитаром или просто сидеть без дела?
- А сколько длится рабочий день санитара?
- Шесть часов, как везде.
- Тогда работать санитаром.
- Договорились. Только с одним условием. После работы ты можешь сходить домой. Но к десяти часам ты должен быть на месте. Распорядок у нас строгий.
- Обещаю. Я люблю точность.
- Тогда договорились. Итак, до понедельника. К восьми утра. Привет твоей матушке.
Возможно, рассказ этот несколько и приукрашен, но речь в нем идет все же о наказании. О лишении свободы, вернее об ограничении этой свободы. По понятиям современного цивилизованного человека, это очень серьезное наказание. По понятиям же другого, тоже современного, но несколько менее цивилизованного человека, это предрассудок, только тормозящий развитие общества, и употребляется это слово - "свобода" - только вместе с прилагательным "буржуазная" или еще иначе - "их свобода". К тому же большинство у нас настолько отвыкло от этого состояния, что лишать его того, чего он практически и не знает, просто абсурд. Поэтому, если некто в чем-нибудь провинился (допустим, осуждал существующую государственную систему), его надо если и не бить смертным боем (времена прошли), то лишать писем, книг, свиданий, заставлять делать бессмысленную работу и кормить из расчета 5 рублей 20 копеек в месяц… Нет, не в белых перчатках мы делали революцию. Не в них мы и государством управлять будем…