Самолюбивый венецианец не придал значения анонимке, уверенный, что Брагадин сумеет защитить его от нападок врагов. Однако престарелый сенатор уже не обладал прежним влиянием, а родственники его имели зуб на приемного сына. Он досаждал им своим поведением, а также был претендентом на наследство. Поэтому Брагадин, узнав о письме неведомого доброжелателя, посоветовал Казанове на время покинуть город. Враг всяческого беспокойства, привыкший рассуждать как свободный человек, Соблазнитель не обратил внимания ни на слухи, ни на предупреждение и остался в городе. Дела его шли все хуже и хуже. Он проигрался, запутался в долгах и, пытаясь выйти из положения, решил заложить или даже продать бриллианты, данные ему М. М. Для этого он пригласил к себе огранщика Мануцци, который, как потом оказалось, по совместительству служил шпионом инквизиции. Расхаживая по квартире Казановы, Мануцци заметил несколько трактатов по черной и белой магии, а также руководство по общению с духами. Заявив, что он знает людей, которые готовы купить такие книги за большие деньги, Мануцци предложил Соблазнителю их продать. Сильно нуждавшийся в деньгах, Казанова согласился, и Мануцци забрал книги с собой, но через несколько дней вернул, объяснив, что покупатель передумал. На самом же деле Мануцци носил их инквизиторам. Обвинение в чернокнижии было готово, к нему присоединилось обвинение в богохульстве и атеизме; нашлось немало свидетелей, утверждавших, что, проигрывая, Казанова призывал дьявола, не соблюдал посты, в церковь ходил только на праздничные мессы и - наверняка! - был франкмасоном. В полицейских донесениях Казанову называли "литератором, склонным к интриганству", "вымогателем" (имея в виду его жизнь в доме Брагадина), развратником, игроком, растлителем несовершеннолетних, развратителем умов и завистливым критиканом (имея в виду его ехидные сатиры на аббата Кьяри). Некая синьора Меммо, с сыновьями которой Казанова был дружен, подала жалобу, утверждая, что нечестивый чернокнижник склоняет ее сыновей к атеизму.
Старый Брагадин умолял Казанову покинуть Венецию, сулил ему деньги и рекомендации.
- Уезжай, друг мой, завтра может быть уже поздно. Если тебя осудят инквизиция и Верховный суд, я ничем не смогу тебе помочь.
- Мое бегство подтвердит мою виновность, а я не чувствую за собой никакой вины. И потом, если я уеду, как знать, не приговорят ли меня заочно к вечному изгнанию?
Убедившись, что Казанова непреклонен, сенатор тяжко вздохнул и отправился помолиться за своего непутевого приемного сынка. Сердце подсказывало ему, что они больше не увидятся.
ТЮРЬМА ПЬОМБИ. ПОБЕГ
Рано утром 26 июля 1755 года полицейские во главе со своим начальником, мессером гранде, вторглись в квартиру Авантюриста и, взяв под стражу ее хозяина, препроводили его в Пьомби, Свинцовую тюрьму. Тюрьма располагалась непосредственно при Дворце дожей и получила свое название из-за крыши, покрытой свинцовыми пластинками толщиной в три сантиметра. Разодетый словно на свадьбу, Казанова отправился в тюрьму в новом "прелестном" (по его собственному определению) костюме. Его привели в тесную камеру с низким потолком, где не было ни стула, ни кровати, а одна лишь лохань для отправления естественных надобностей. В зарешеченное оконце, выходившее на чердак, с трудом пробивался тусклый свет. По чердаку вальяжно разгуливали жирные крысы величиной с кошку, и Казанова с ужасом подумал, что они вполне способны проникнуть и в его камеру. Облокотившись о подоконник, узник провел в сей неудобной позе несколько часов, мрачно глядя на фланирующих крыс и размышляя, какие обвинения ему могут предъявить. Он понимал, что вел жизнь далеко не праведную, однако преступником себя не чувствовал, ибо никогда не нарушал законов Венецианской республики. Тюремщик не показывался. Тогда Соблазнитель, не раздеваясь, растянулся прямо на полу и заснул. Проснулся он от страшного холода, пошарив вокруг себя, он с ужасом натолкнулся на застывшую руку. Решив, что, пока он спал, с ним рядом положили труп какого-нибудь бедняги, скончавшегося в этих мрачных застенках, он принялся ощупывать конечность и с удивлением обнаружил, что это его собственная левая рука, заледеневшая на холодном полу. "Приключение было забавным, но меня не развеселило", - написал Казанова, вспоминая о своем пребывании в Пьомби.
В семь утра явился тюремщик и спросил Казанову, чего ему надобно принести.
- Вам здесь сидеть еще долго, - ехидно усмехнулся он.
Узник составил список вещей, которые могли ему пригодиться в тюрьме. Наряду с кроватью, столом, креслом, бельем, шлепанцами и ночными колпаками он указал и книги.
Вычеркнув все колющие и режущие предметы - бритву, нож и вилку, а также книги, бумагу, перья и чернила, тюремщик спросил:
- Что будем кушать? Коли у вас есть денежки, заказывайте.
Республика содержала своих заключенных впроголодь, но те, кто мог платить, имели право заказывать обеды в соседней траттории. Казанова попросил мяса и супа и вручил тюремщику цехин на расходы. Еда пока не слишком волновала его, у него совсем не было аппетита. Более всего его огорчил запрет на получение книг. Желая утешить нестроптивого узника, тюремщик сказал, что у начальства есть дозволенные для чтения книги и он может принести их ему. Казанова приободрился, ведь он опасался, что, не имея возможности занять себя чтением, он вскоре сойдет с ума от скуки. Бездействие всегда было главным его врагом. Поэтому когда ему принесли заказанные вещи и обед, он принялся по возможности комфортабельно обустраивать свой быт.
Поначалу Казанова был рад, что оказался в одиночестве, соседство воров и убийц его пугало не меньше, чем соседство с крысами. Но вскоре отсутствие собеседников стало нестерпимым, теперь он был бы рад любому товарищу по несчастью, даже умалишенному и прокаженному. Одиночество лишало его сна и аппетита, невозможность писать усугубляла гнетущее настроение. "Если узник причастен к изящной словесности, дайте ему письменный прибор и бумаги: горе его станет на девять десятых меньше", - напишет он позже в своих "Мемуарах". Не имея возможности утолить свою печаль на бумаге, он невзирая на плохое освещение начал читать и быстро осилил присланный ему тюремным начальством труд испанской визионерки сестры Марии Агреды под названием "Град мистический". Автор, разумеется, хотел укрепить читателя в вере, однако на Казанову сочинение сие произвело обратное впечатление: и мистика, и церковное учение показались ему пустыми выдумками.
В октябре произошла смена инквизиторов. Казанова, которого до сих пор не удосужились даже допросить, был твердо уверен в своей невиновности. Он полагал, что попал в тюрьму по ошибке или из-за происков своих врагов, пожелавших проучить его. Он был уверен, что новое начальство отпустит его или хотя бы предъявит ему обвинения, и тогда он сможет оправдаться и выйдет на свободу. Но надежды его не сбылись. Впав в отчаяние, он принялся проклинать и Республику, и трибунал инквизиции, и само правосудие. От жгучей обиды у него началась лихорадка, расстроилось пищеварение. К счастью, тюремный лекарь оказался человеком жалостливым и облегчил страдания несчастного главным образом тем, что выхлопотал у начальства разрешение покупать книги. Он понимал, что хорошее чтение подействует на узника лучше всяких снадобий и отваров.
Какое-то время Казанова действительно чувствовал себя лучше. Ему принесли его любимого Ариосто, и он с наслаждением, позабыв про духоту, грязь и крыс, наслаждался виршами великого поэта. Ариосто укрепил его дух. И когда им вновь овладела страшная мысль, что никакого суда и следствия не будет, а его просто оставят навечно гнить в этой мерзкой камере, он принял бесповоротное решение: бежать. Он убежит, или пусть его лучше убьют. С этой поры Казанова принимается самым тщательным образом обдумывать возможность побега. Он размышляет, анализирует, присматривается.
Как-то раз во время уборки камеры узник и тюремщики ощутили сильный толчок, от которого задрожали стены. Растерявшиеся тюремщики замерли, а Казанова в восторге закричал:
- Еще! Еще! Тряхни-ка их покрепче! (Просьба его, видимо, была адресована Богу.)
Опасаясь, что заключенный сошел с ума, тюремщики выскочили вон и заперли камеру. Вскоре еще один толчок сотряс Дворец дожей и тюрьму Пьомби, затем все стихло. Это были отзвуки знаменитого землетрясения 1755 года, разрушившего Лиссабон.
Катастрофа не задела Венецию, дворец и тюрьма по-прежнему стояли прочно, и Казанове ничего не оставалось, как вновь начать обдумывать возможности побега. Так как тюремные камеры были расположены непосредственно над залом, где заседали инквизиторы, то наиболее реальным представлялось проделать дыру в полу, пробраться в зал, а там, изловчившись, выскользнуть на улицу. Но где взять инструмент, чтобы проделать дыру? И что делать, если по дороге наскочишь на стражника? Кто-нибудь иной, возможно, и отказался бы от побега, но не Казанова. Уверенный в себе и в помощи Фортуны, которая, как известно, помогает прежде всего молодым и энергичным, он считал, что если человек что-нибудь замыслит и станет заниматься исключительно осуществлением своего плана, то непременно добьется своего.
Мысль о побеге не покидала Казанову ни на секунду. В это время судьба начала посылать ему товарищей по камере. Первым стал юный парикмахер, соблазнивший графскую дочку. Сохраняя честь семьи, граф с помощью своих связей упрятал юношу в тюрьму без суда и следствия. Юный парикмахер недолго составлял компанию Казанове, вскоре его сменил преклонных лет ростовщик. Казанова, получивший разрешение на ежедневную получасовую прогулку по тюремному чердаку, исследуя предоставленную в его распоряжение площадку, нашел в углу груду старой рухляди. Его внимание привлек осколок черного мрамора. Не зная, зачем он может ему пригодиться, Казанова на всякий случай принес его в камеру и спрятал под стопку рубашек. К этому времени благодаря стараниям Брагадина в камере Казановы было уже много полезных вещей, облегчавших его тюремное прозябание. К примеру, в первый день нового, 1756 года узник получил множество разных подарков: халат на лисьем меху, ватное одеяло и медвежью полость для ног. Все это были дары сенатора. Теперь зимой, когда в камере стоял жуткий холод, ему было тепло. Летом Казанова, раздевшись догола, садился в кресло и замирал, покрываясь потом.
Чердак стал для Казановы источником полезных находок. В следующий раз он принес с прогулки железный засов. Покрутив засов в руках, он понял, что, заточив его, можно получить превосходный инструмент, пригодный для выдалбливания дыры в полу. Превратив принесенный им кусок мрамора в точильный камень, Казанова постепенно изготовил себе железное орудие с острым как бритва лезвием. Обдумывая побег, Казанова решил, что отверстие в полу удобнее всего проделать у него под кроватью, оставалось только найти время для работы. Лучшим временем были долгие зимние вечера, нагонявшие на узника страшную тоску. Однако долбить камень в полном мраке было невозможно; значит, следовало раздобыть или смастерить масляную лампу. Первое было невозможно, оставалось второе. Кастрюлька, куда можно было налить масло, у него имелась, в ней ему варили яйца. Имелось также масло, которым узник заправлял себе салат. Фитили он сделал из ниток и ваты, надергав их из одеяла. Чтобы зажечь лампу, требовались кремень, огниво, сера и трут. Серные спички, зажигавшиеся от тлеющего уголька, дал ему сам тюремщик, когда Казанова попросил у него немного серы, чтобы вылечить появившуюся на руках коросту. Этот же тюремщик принес ему и несколько кусочков кремня, который, по словам узника, был ему нужен для снятия зубной боли. Он сказал, что, если вымочить кремень сутки в уксусе и приложить к больному зубу, боль проходит. Трут Казанова добыл из собственного кафтана, где из него были сделаны прокладки под мышками, дабы на ткани не проступали пятна пота. Огнивом должна была послужить стальная пряжка от штанов. Собрав вместе все необходимые предметы и вещества, Казанова налил масла в кастрюльку, зажег фитиль. Отныне с темнотой было покончено! Только венецианцу пришлось распрощаться с любимым салатом, ибо теперь все масло уходило на освещение, но в надежде на скорое избавление он не особенно горевал об этом.
Едва Казанова приступил к подготовительным работам, как в камеру к нему поместили третьего по счету сотоварища по несчастью. На этот раз им оказался всем известный еврей Габриэле Шалона, прославившийся своим "искусством помогать молодым людям добывать себе денег скверными делишками". Казанова был знаком с ним. Еврей оказался премерзким соседом: он спал днем, бодрствовал ночью и расталкивал Казанову, умоляя поговорить с ним. Еврей страдал от бессонницы. В конце концов обозленный Соблазнитель пригрозил придушить навязчивого собеседника, и тот от него отстал. Однако работать над подкопом в его присутствии было невозможно.
Наконец назойливого сотоварища перевели в другую камеру, и Казанова с замиранием сердца приступил к осуществлению своего замысла. Отодвинув кровать, из-под которой уже несколько месяцев не выметали мусор, ибо он притворился, что от поднимающейся во время уборки пыли у него развивается болезнь легких, он своим остро отточенным инструментом начал вгрызаться в деревянный пол, собирая в салфетку отлетавшие в стороны щепочки. Две ночи при свете самодельной масляной лампы он проделывал отверстие, в деревянном полу, а днем во время прогулки украдкой выбрасывал щепки и древесное крошево за груду мусора на чердаке. Чердачный угол, где он нашел свой теперешний инструмент, был захламлен настолько, что ни один тюремщик не сумел бы обнаружить среди кучи валявшегося там старья и пожелтевших бумаг тщательно разбрасываемые Казановой щепки. На третий день узник добрался до перекрытия из мраморных блоков и с горечью обнаружил, что инструмент его перед ним бессилен. Тогда он, вспомнив, как древние, желая расколоть скалу, поливали ее уксусом, вылил в проделанное отверстие бутылку уксуса и на следующий день возобновил работу. Смоченный уксусом мрамор, а особенно скреплявший его по швам цемент не крошился, но процарапывался, и в четыре дня Казанова одолел и мраморное перекрытие. Оставалось проделать дыру еще в одном слое досок.
Завершить свой труд Казанова не успел, к нему снова доставили сокамерника. Теперь это был граф Фенароли, аббат из Брешии, человек обходительный и известный в обществе. Товарищи по несчастью обнялись и расцеловались, как старые друзья. Аббат, угодивший в Пьомби за невинный разговор с венским посланником, рассказал о слухах, ходивших о Казанове после его заключения в Пьомби. Соблазнителя называли основателем новой религии, атеистом, нарушителем общественного порядка, но, как уверял Фенароли, никто, кроме Кондульмера, зла на него не держал. Разомлев от отличного обеда, коим угостил его аббат, Казанова поведал ему о своих планах и даже показал дыру и веревку, с помощью которой он собирался спуститься вниз через проделанное им отверстие. Бежать вместе с ним аббат отказался и даже стал отговаривать товарища по несчастью от опасного предприятия. Но Казанова стоял на своем и, когда аббата перевели в другую камеру, назначил себе день побега: накануне праздника святого Августина, в ночь на 27 августа.
Но 25-го числа случилось событие, едва не стоившее узнику если не жизни, то по крайней мере надежд на скорое освобождение. Ранним утром в камеру заявился тюремщик (его звали Лоренцо) и приказал быстро собираться. Пришел приказ перевести Казанову в другую, более удобную камеру с высокими потолками, располагавшуюся под самой крышей тюрьмы, по словам Лоренцо, оттуда открывался прелестный вид на лагуну. Что касается вида, он, конечно, преувеличил, но в остальном камера, действительно, была более просторной и светлой, а в крохотные окошки задувал свежий морской бриз. Однако Казанова шел как на казнь. Рухнув в принесенное стражником из прежней камеры кресло, он с ужасом ждал, когда вернется Лоренцо, отправившийся за его постелью и оставшимися вещами. Сдвинув кровать, тюремщик просто не мог не увидеть дыру, которую он проделал в полу.
Прошел час, затем другой, дверь темницы Казановы оставалась открытой, но никто не появлялся. Мысли узника были мрачнее ночи. Он вспомнил о существовании девятнадцати подземных камер, именовавшихся колодцами. Пол в них всегда был покрыт слоем морской воды, отчего заключенным, не желавшим целыми днями стоять в ней по колено, приходилось сидеть на козлах, где лежали тюфяки и куда по утрам надзиратели клали скудный дневной тюремный паек, состоявший из воды, супа и куска хлеба. Выбраться из колодца не было никакой надежды, умереть, чтобы тем самым прервать свои мучения, - тоже. Один заключенный прожил в подземной камере тридцать семь лет. Но Казанову такая жизнь решительно не устраивала. За то время, пока стражники и тюремщик отсутствовали, он собрался с духом и решил дорого продать тюремный комфорт и надежду на спасение. Поэтому когда к нему с гневными воплями ворвался Лоренцо с требованием отдать инструмент, которым он проделал дырку в полу, и признаться, кто ему этот инструмент принес, венецианец нахально заявил, что не знает, о каком, собственно, инструменте идет речь. Тюремщик приказал обыскать узника, и тот охотно разделся догола. Перетряхнув все вещи Казановы, стражники ничего не нашли. В ярости Лоренцо распотрошил подушку сиденья кресла, и венецианец возблагодарил судьбу, что гнев его обрушился не на спинку, где был спрятан его железный инструмент. Тюремщик продолжал бушевать, а Казанова спокойно заявил, что если он действительно проделал в полу отверстие, значит, Лоренцо сам принес ему инструменты, и он, Казанова, ему их и вернул. Услышав такой ответ, стражники, стоявшие поодаль, оглушительно расхохотались. Поняв, что победа осталась за ним, Казанова успокоился. Лоренцо было невыгодно терять подопечного, от которого ему перепадало немало денег, и он решил скрыть его проступок от начальства.