Заварин не приехал. Вскоре мне выпало ехать по делам в Питер. Я захватил с собой его папку. А по дороге, в вагоне, стал читать. Первым попалось письмо отца сгоревшего в девятом отсеке главстаршины Васильева. Адресовано оно было двоим - командующему и начальнику политуправления Северного флота.
"Дорогой Федор Яковлевич! Дорогой товарищ командующий КСФ!
Дорогие и бесценные наши товарищи!
В момент страшнейших мучений, тяжелейших переживаний и максимального отчаяния мы вновь обращаемся к вам с величайшей родительской просьбой о помощи и со слезами горечи и боли сердец своих просим и умоляем вас помочь нам уменьшить наше родительское горе, облегчить наши страдания и удовлетворить нашу единственную просьбу, а именно: доставить гроб с прахом погибшего нашего сына Васильева Александра Петровича, рождения 1948 года, к месту нашего жительства: Псковская область, Опочецкий район, село Глубокое.
За что всю жизнь до последнего дыхания будем искренне и бесконечно в поколениях благодарить вас и верить в право человека и правду нашей жизни.
Распорядитесь, пожалуйста, в порядке исключения, чтобы гроб с прахом сына в ближайшее время был доставлен для перезахоронения, чтобы мы все могли в любое время по традиционному русскому обычаю ходить на могилу не неизвестного солдата, а дорогого и родного своего сына, отдавшего жизнь за безопасность Советской Родины..."
Кстати говоря, после разговора с Кулибабой зашвырнул Васильев свой "вальтер" подальше в море. Оно и без того немало жизней взяло...
...Я не стал возвращать папку Заварину. Я разыскал в Питере Виктора Павловича Кулибабу, а затем в Гатчине - капитана 1-го ранга в отставке Бориса Полякова... Потом поехал в родной Полярный, где доживала свой страшный век у причала кораблей отстоя, проще говоря в корабельном морге, "Хиросима" - стратегическая атомная ракетная подводная лодка К-19... С неё только что спустили Военно-морской флаг. Но экипаж, урезанный втрое, ещё нес вахты в безжизненных отсеках.
В таких случаях говорят: ничто не предвещало беды. Утро 24 февраля 1972 года началось на К-19 как утро обычного ходового дня. Возвращались домой из Атлантики на север. Курс норд. Слева по борту - Америка, справа Бискайский залив, в двухстах метрах над головой - волны зимнего шторма, под килем - трехкилометровые глубины с острыми пиками подводных хребтов.
Возвращались домой с боевой службы, с ракетной позиции, нарезанной по плану учений "Полярный круг" в Северной Атлантике. Известно, что большая часть аварий случается именно при возвращении в базу. Это самый каверзный период любого похода, когда самое трудное позади, когда через неделю-другую - родной берег, дом, семейные или холостяцкие радости... Расслабляется человек при одной мысли, что скоро увидит звездное небо над головой, а не глухой стальной подволок, тускло подсвеченный плафонами.
10 часов 30 минут. До пожара ещё пять минут... На вахте стояла третья боевая смена. Первая - отсыпалась, вторая - готовилась к обеду. В эти последние минуты что бы ни делал каждый, любой пустяк лодочной жизни обретал смысл либо роковой случайности, либо счастливого шанса. Всем им, разбросанным по десяти отсекам, уже выносились кем-то всемогущим приговоры - кому жить, кому сгореть, кому задохнуться, кому умереть в долгих муках. Как будто на атомном ракетоносце работала незримо некая выездная сессия Страшного суда.
Вдруг жизненно важным для всех восьми офицеров, обитателей общей каюты в восьмом отсеке, оказалось то, что старший лейтенант Евгений Медведев не уснул, как соседи, а читал, верный своей книгочейской страсти, роман Пикуля. Именно он услышит сигнал тревоги, почти не проникавший в глухой закут восьмиместки, разбудит товарищей, и те успеют надеть дыхательные аппараты, прежде чем ядовитый дым подступит к горлу.
Вдруг обмен койками лейтенанта Хрычикова и капитан-лейтенанта Полякова станет самым главным обменом в их жизни: черный жребий смерти выпадет тому, кто останется в момент тревоги в восьмом отсеке.
И роковым для всех обернется обычная лотерея с назначением на вахты. В час беды и в миг её начала на вахте в девятом стоял матрос Кабак. Тот, кто придумал этот жуткий сценарий, обладал мрачным чувством юмора.
Кабак!
Девятый отсек В девятом, предпоследнем к корме, отсеке, помимо всего прочего, - камбуз. В то утро кок жарил оладьи, и на соблазнительный запах вылез из отсечного трюма вахтенный матрос Кабак. Пока шли сложные переговоры с коком - Кабак предлагал себя в качестве дегустатора готовой продукции, в трюме прорвало злополучную микротрещину, и трубопровод лопнул. Масло, вырвавшееся из свинца под давлением, попало на фильтр очистки воздуха в отсеке, в котором рабочая температура элемента (ускорителя химической реакции) была выше 120° С.
Вот тут и заплясало пламя, повалил дым. Его ещё можно было потушить, накинув одеяло, пустив из ВПЛа пенную струю... Заметь Кабак сразу, в первую же минуту, этот выброс... Но, должно быть, дым подгоревших оладий помешал сразу уловить запах гари. А когда уловил и стал докладывать вахтенному офицеру, тот, который за "автономку" не раз и не два получал доклады о самых разных источниках дыма, хладнокровно посоветовал разбудить старшину отсека Васильева и выяснить, откуда дымит и что. Кабак растолкал главстаршину, который досматривал последний сон в своей жизни, и уж Васильев-то, сиганув в трюм, и принял на себя огнеметный форс пламенной струи. За эти считанные минуты, которые прошли от доклада Кабака в ЦП и до прыжка Васильева в трюм, огнем выплавило фторопластовые прокладки в трубопроводах воздуха высокого давления и пламя, раздутое струей в двести атмосфер, загудело яростным ураганом...
Каждому из оставшихся в живых авария виделась по-своему: в зависимости от того, в каком отсеке он встретил беду. Мы же увидим эти отпылавшие события глазами командира первого (носового) отсека, старшего минера К-19 капитан-лейтенанта Валентина Заварина, попытавшегося воссоздать хронику того страшного дня. Главным же консультантом в его кропотливой работе, судьей, оценивающим деяния и поступки каждого в жестоком испытании, станет человек столь прямой и бескомпромиссный, сколь и самоотверженный, офицер, ещё до похода попытавшийся обратить внимание начальства на опасные прорухи головоломной машинерии атомного ракетоносца (начальство, "выпихивавшее" К-19 в море, сумело не услышать его), инженер-механик (командир БЧ-5) капитан 2-го ранга Рудольф Миняев.
Первый отсек О том, что происходило в корме, из первого отсека можно было судить только по стрелке одного прибора - манометра станции ВПЛ. Стрелка все время клонилась к нулю, а это значило, что давление в системе падало, поскольку она непрерывно работала, выбрасывая пенную струю в очаг пожара. Если бы пожар был потушен, то систему в девятом перекрыли бы и стрелка остановилась где-нибудь выше. Но она неумолимо сползала к нулю. Пусто. Пены нет. Все израсходовано. Потушили?
Заварин:
"Пожар страшен. Но страшней бездействие при пожаре. Там, далеко за стальными переборками, - огонь, от которого отступать некуда. Быстро спустились в трюм старшина отсека мичман Межевич, трюмный и я - командир первого отсека. Спустились для перезарядки носовой системы, пожаротушения. Я водил пальцем по строчкам инструкции, выбитой на латунном листе, и смотрел на манометр. А давление все падало и падало. Кто-то расходовал ВПЛ - пенную жидкость системы пожаротушения. Затем мы перезарядили систему, но давление снова падало.
Прошло много лет, но это чувство досады и сострадания запомнилось навсегда. Когда в очередной раз мы перезарядили систему последними остатками пенообразующего раствора, поняли, что кому-то там, в очаге пожара, помочь уже больше не сможем...
Запросили десятый отсек. Там ребята тоже израсходовали весь запас ВПЛ. Сколько же этой пены мы залили в очаг пожара! Неужели так и не перекрыли шланг пожаротушения? Неужели не хватило пены? Неужели уже некому было перекрывать кран системы ВПЛ?
Потом, спустя много времени, когда подводную лодку на буксире провели в Североморск, мы узнали, что старшина девятого отсека Васильев принял огонь на себя. Он успел размотать шланг пожаротушения и направить струю в огонь пожара. Его нашли в трюме - там, где сноп огня из трубопровода гидравлики прожег трубопровод ВВД (воздуха высокого давления).
Ни Кулибаба, ни Миняев, никто из тех, кто находился в центральном посту, ещё не представлял толком, что случилось в девятом. На пультах центрального не было приборов, которые бы показывали, во сколько крат подскочили температура и давление в аварийном отсеке. Все надеялись, что беду удалось отсрочить, наглухо задраив стальные переборки, что пожар затихнет сам собой, как предсказывали все инструкции, ибо самый надежный способ тушения пожара на подлодках есть "метод герметизации отсека".
Восьмой отсек Восьмой отсек - электротехнический. Здесь находятся жизненно важные механизмы, без которых невозможно остановить реактор и начать его расхолаживание.
Командир отсека, он же и командир электротехнического дивизиона, инженер-капитан-лейтенант Лев Цыганков. Как и многие в момент аварии, он отдыхал в своей каюте. С первыми же звонками аварийной тревоги был на ногах. Выбираясь из тесной двери, слышал, как резко лязгнула переборочная дверь и в клубах дыма, отчаянно матерясь, перескочили в отсек несколько человек. Это были матросы из девятого, которые успели спастись прежде, чем все отсеки на К-19 наглухо замкнут свои двери. Среди перебежавших был и матрос Кабак...
Еще не отзвучали пронзительные, рвущие душу трели, как барабанные перепонки больно хрустнули от скачка давления. Это напор горячих газов прорвался из надутого баллонами ВВД девятого отсека. В восьмой ударили черные струи дыма и угарного газа. Цыганков сразу понял, что в восьмом долго не продержаться.
- Центральный! - крикнул он в микрофон межотсечной связи. - Прошу разрешения убрать лишних людей из отсека.
- Добро! - крикнули ему из центрального.
Он велел немедленно перебираться в седьмой погорельцам из девятого. Вслед за ними перескочили и лейтенанты-управленцы Сальников и Лешнев. Они тоже не нужны были Цыганкову в борьбе с прорвавшимися газами. Он оставил с собой лишь старшину восьмого отсека мичмана Николаенко да несколько электриков, без которых невозможно было обеспечить всплытие...
Много позже летописец экипажа Заварин писал о нем так:
"О чем думал Цыганков в те несколько минут, которые судьба отвела ему на самое главное в жизни? О своей маленькой дочери Вике? Подумать о себе времени не было, потому что в той обстановке от его действий зависит судьба корабля, жизнь экипажа. Они обязаны обеспечить работу главных механизмов, иначе пучина океана навсегда поглотит корабль.
Сквозь дым едва различимы шкалы приборов, горло раздирает кашель... Надо включаться в аппарат...
Цыганков переключает работу агрегатов от аварийных источников питания, выключает второстепенные потребители. Кружится голова. Израсходованы все средства пожаротушения.
Он один у щитов управления. Оборвалась связь. Погас свет".
Седьмой отсек Смерть рвалась из отсека в отсек, пронзая броню задраенных переборок. Собрав обильную жатву в девятом, пополнив её в восьмом жизнями Цыганкова, Николаенко и нескольких электриков, она, шипя угарным газом, просачивалась в седьмой - турбинный - отсек.
Старшим здесь был инженер-лейтенант Вячеслав Хрычиков, родом из города Людиново Калужской области.
По свидетельству Заварина, все было так:
"В седьмом не сразу поняли, что в отсек проник невидимый убийца угарный газ. Они не сразу бросились к дыхательным аппаратам. Надеялись, глядя на глубомер: стрелка его отсчитывала последние десятки метров, которые оставались до поверхности океана. Еще несколько минут - и в отсеки ворвется свежий воздух.
У маневрового штурвала, регулирующего обороты турбин, стоял старшина 1-й статьи Казимир Марач. Он успел натянуть маску изолирующего противогаза (ИП-46), но... пал жертвой собственной добросовестности. Стекла маски запотели, и старшина не мог разглядеть показания тахометра (счетчика оборотов). Парень сорвал шлем-маску, протер стекла. За это время, может, всего-то два раза дыхнул. А этого уже было достаточно... На него потом маску натянули, а уже все... сердце не билось...
...Маневровый штурвал у Казимира Марача перехватил Саша Заковинько.
Еще держался на ногах старшина отсека Горохов. Он сразу включился в аппарат ИП-46, но как следует раздышать его, очевидно, не смог. Ребята держали обороты сколько могли, сколько позволяло сознание. Погас свет. Заковинько чувствовал, что остался один. Аварийный фонарик уже не пробивал плотную завесу дыма, и едва различались показания приборов. Остановили холодильную машину, и в отсеке начала нестерпимо повышаться температура. Дышать было трудно, пот заливал глаза и стекла маски, слюна мерзко хлюпала под дыхательным клапаном..."
Из седьмого отсека их вытащили всех. Только слишком поздно. В сознание привели лишь двоих: Сашу Заковинько и Горохова. Горохов был в тяжелейшем состоянии. Он никого не узнавал. Только курил и ругался. Его потом сняли первым же вертолетом и на эсминце отправили на Большую землю.
Лейтенанта Хрычикова и старшину Марача похоронили в Атлантическом океане 8 марта 1972 года. Координаты места их погребения: широта - 51° 21' сев. долгота - 28° 54' 03'' зап.
К-19 медленно всплывала... Каждый метр этого томительного пути из глубины к поверхности океана был оплачен чьей-то жизнью...
Пульт управления ГУЭ (главной энергетической установки, проще говоря, реактора) - это отсек в отсеке. В глухой стальной капсуле, начиненной приборами - датчиками любой информации о том, что происходит в недрах ядерного котла и во всех его системах, несут свои вахты офицеры-управленцы.
Когда поступил приказ покинуть загазованный шестой отсек, командир дивизиона инженер-капитан-лейтенант Милованов велел всем покинуть помещение пульта, оставив лишь одного помощника - старшего лейтенанта Сергея Ярчука.
Заварин:
"Пульт управления ГЭУ должен быть герметичен. Но когда в кормовых отсеках поднялось давление, герметичность пропала. Включались в аппараты. Ярчук начал задыхаться, сорвал маску.
Ярчук умирал на глазах своего командира. А командир был занят атомным реактором корабля. За герметичной дверью пульта были задымленные отсеки, умирающий Цыганков, электрики, оставшиеся в аварийном отсеке.
Только в романах командир на поле боя бросает пулемет и склоняется над раненым товарищем. Если бы Милованов бросил пульт и попытался вынести Ярчука (только куда?), трагедия бы приобрела апокалипсический ядерный исход".
Миняев:
"...о Милованове. Ведь не каждый смог бы так - двумя руками одновременно управлять двумя реакторами в аварийной ситуации. А потом ещё по пути привести все в исходное состояние. Я помню, как он с кровавой пеной, в полубессознании приполз в центральный пост".
Тогда ещё не знали этого страшного слова - "Чернобыль". Оно возникнет спустя семнадцать лет, когда специалисты злосчастной АЭС не смогут выполнить свой долг так, как выполнили его эти парни с К-19.
Центральный пост ...И все-таки они всплыли. Всплыли, как положено всплывать по инструкции: прослушав поверхность океана над головой, дабы не попасть под киль проходящего судна. На все про все ушло 24 минуты.
Потом командиру многие, в том числе и инженер-механик, будут пенять на это затяжное всплытие. "Надо было выскакивать по-аварийному, горячились коллеги Кулибабы. - Меньше было бы трупов в отсеках".
По-аварийному - значит продувать балластные цистерны на тех глубинах, когда давление воздуха в бортовых баллонах едва-едва позволяет начать продувание. При этом расходуется большая часть сжатого воздуха. На К-19 система ВВД и без того уже была повреждена пожаром. А сжатый воздух, как увидим дальше, сэкономленный на аварийном всплытии, спасет других.
Во всяком случае государственная комиссия не поставит в вину командиру то, что он не стал всплывать аварийно.
...Но всплыли. И сразу же лодку повалило на борт, потом всех швырнуло на другой - всплыли в шторм. В зимний, по-бискайски жестокий шторм.
3аварин:
"Мы вытаскивали людей из задымленных отсеков в центральный пост, под трап рубочного люка. Наверху наш офицер Виктор Воробьев с веревкой в руках один поднимал по колодцу вертикального трапа безжизненное тело. Наверное, кроме него, это так быстро и так осторожно сделать никто бы не смог.
Мы снова ушли в кормовые отсеки выносить моряков. Через пятый отсек людей протаскивали с трудом. Там и в обычной-то обстановке проходишь, как на аттракционе, а в тяжеленном аппарате с человеком без сознания на плечах одному пройти немыслимо. Полумертвые люди были неуклюжи и тяжелее своего веса. Было страшно жарко, я задыхался в резиновой маске. Потом Володя Бекетов - мичман, старшина четвертого отсека - менял мне аппарат. Он даже умудрился подключить манометр и проверить давление в баллонах.
В какой-то момент я не смог то ли сам перелезть через комингс переборочной двери, то ли кого-то перетащить... Я на что-то откинулся на одну минуту передохнуть, может, просто лег на палубу. Очнулся, когда меня тащили. Маска аппарата давила, и сквозь запотевшие стекла ничего не было видно. То, что я не терял сознания, я хорошо помню по тому отвращению, какое испытал, оказавшись в луже блевотины под рубочным люком. С меня стащили маску, аппарат, пропустили где-то за спиной и под мышками трос и стали поднимать наверх.
Из ада я попал на небеса. Я видел дневной свет и дышал морским воздухом! Я слышал, как Нечаев (капитан 1-го ранга Виктор Михайлович Нечаев был старшим на борту К-19 офицером. - Н.Ч.) велел то ли найти, то ли привести в чувство доктора Пискунова. Над кем-то он склонился, мимоходом кого-то обругал, искал спирт или велел принести спирт и просил найти доктора... Все плыло перед моими глазами".
Лейтенанта медслужбы Мишу Пискунова привели в чувство в центральном с помощью доброй порции нашатырного спирта и чистого кислорода. Потом подняли наверх...
Нечаев тряс его за плечи.
- Миша, надо людей спасать! Миша, ты меня слышишь?!
На доктора вылили ведро воды, после чего он начал приходить в себя и отдавать приказания.
На палубе в ограждении рубки лежало человек двадцать. Пискунов показал, как делать искусственное дыхание рот в рот, как надо переворачивать человека в бессознательном состоянии, чтобы он не задохнулся собственной рвотой...
Все было сделано с такой энергией, с такой быстротой и напором, какие ни один из нас не мог себе и представить.
Позже Пискунов рассказывал: "Порой я приходил в отчаяние. Но я знал: покажи хоть на секунду свою беспомощность - и тогда вы все станете трижды беспомощными..."
Недосчитались двадцати восьми человек. Из них двое скончались уже наверху. Так и не откачали... Не ясна была и судьба двенадцати моряков, что были отрезаны пожаром в самом последнем - кормовом - десятом отсеке. Сначала с ними поддерживали связь по телефону из первого. Заварину отвечал из десятого мичман Борщов. Он сообщил, что все лежат на койках, чтобы меньше двигаться и делать вдохов, что все дышат через мокрые полотенца и простыни. Он жаловался, что голова раскалывается от боли... Потом связь оборвалась.
Неужели к двадцати восьми несчастным надо прибавлять ещё двенадцать?
Сорок погибших? Это треть экипажа...