* * *
Я решила вернуться в школу. Получу аттестат зрелости, думала я, и устроюсь работать в банк.
Банковские служащие ходят в форме. А тех, кто ходит в форме, уважают. Я хочу, чтобы меня уважали. Значит, хочу работать в банке. И неважно, что собственными деньгами я швырялась как попало или что до сих пор с трудом складывала и вычитала в пределах двадцати.
К тому времени я уже год ходила к Мэри. Мне было восемнадцать. Очевидная нестабильность моего положения, с возрастом все более заметная и непростительная, начала меня пугать. Временами мне казалось, что мне уже за двадцать, временами - что еще и шестнадцати нет, а порой я чувствовала себя трехлетним ребенком. Я рассказывала обо всем этом и объясняла, что, видимо, слишком рано ушла из дома - хотя, кажется, своего дома-то у меня никогда и не было. Наивным оправдывающимся тоном я говорила: что же мне делать, вот если бы можно было в восемнадцать лет найти себе приемных родителей… Тут я посмотрела на Мэри - и мне показалось, что в глазах у нее блестят слезы. Меня тронуло то, что мои слова вызвали у нее такие эмоции, которые я сама не могла проявлять. И отреагировала я на это с тем уважением, о каком всегда мечтала по отношению к проявлениям собственных эмоций - промолчала и сделала вид, что ничего не заметила.
Угнаться за миром мне не удавалось, и я это знала. Ярче всего это проявлялось в безработице: найти работу я не могла уже два месяца. Передо мной предстала суровая реальность: восемнадцатилетняя девица, бросившая школу в пятнадцать лет, ничего толком не умеющая, с нестабильным, мягко говоря, трудовым путем - рассчитывать может хорошо если на половину стандартного заработка. Крис от меня отвернулся, друзей у меня не было, ни с кем из семьи я давно не общалась - и Мэри стала для меня целым миром.
Мэри организовала мне встречу с консультантом по трудоустройству из колледжа неподалеку от моей квартиры. Она на меня надеялась - и я поверила ее надеждам и шагнула через порог колледжа решительно, словно входила в новый дом.
Дружелюбный человек за столом на первый же мой вопрос ответил: "Нет". Нет, вряд ли мне удастся, пропустив столько лет, снова попасть в школу. И дело даже не в том, что я пропустила целых три года, а в том, что хочу перепрыгнуть через два класса и пойти прямо в выпускной. Я объяснила, что стипендий школьникам не платят, а семья меня деньгами не поддерживает, так что я просто не могу себе позволить учиться в школе еще три года.
Тогда он сказал: а ведь необязательно признаваться, сколько лет ты пропустила. И это сработало. Оставалось только пройти входное собеседование. На собеседовании в школе я сказала, что, мол, ушла из школы, потому что приходилось зарабатывать себе на жизнь, а теперь хочу наверстать пропущенный год - а о других двух годах умолчала. Я объяснила, что часто переходила из одной школы в другую, и документов, наверное, теперь уже не отыщешь. Подчеркнула, что после ухода из школы много читала и занималась сама - так что, может быть, мне что-то зачтут? Как видно, я все сделала правильно: скоро мне пришло письмо о том, что я зачислена. Стоило это сорок долларов.
* * *
Мэри была в восторге. Крис мою идею не одобрял. Рядом с девушкой, которую он превосходил не только по возрасту, но и по образованию, он чувствовал себя увереннее.
Меня можно было убедить в чем угодно, и Крис часто надо мной из-за этого подшучивал. Например, однажды сказал, что весь песок на пляже искусственный, делается специальными машинами, и предложил мне самой удостовериться - взять немного песка в рот и пожевать.
- Чувствуешь? - сказал он. - Просто пластмасса!
Я была впечатлена - и, вооруженная этим новым знанием, бросилась демонстрировать всем окружающим, как хорошо разбираюсь в жизни. Но люди почему-то удивлялись и мне не верили, и я очень возмущалась их невежеству.
Крис тем временем хихикал надо мной в кулак - и раскрыл свой розыгрыш лишь несколько месяцев спустя. Другие люди разубедить меня не могли - я переставала верить в обман, только если сам обманщик в нем признавался, иначе оставалась растерянной и в сомнениях. К этому времени мне было восемнадцать. Крис считал, что образование избавит меня от наивности. Насчет наивности такого рода он заблуждался.
Впрочем, Крис не был совсем уж бессердечной скотиной. Думаю, он как-то по-своему меня любил. Как-то на своей работе он познакомился с моим отцом и пригласил его к нам на чашку чая.
* * *
Встреча вышла натянутой и неловкой. С отцом я не виделась уже несколько лет, не считая нескольких случаев, когда проходила мимо его работы. С матерью тоже не встречалась. Тем, кто не знал о моем существовании, она в это время ничего обо мне не рассказывала, а тем, кто знал, с энтузиазмом сообщала, что дочь у нее шлюха и наркоманка. Меня не было рядом, опровергнуть это я не могла - и в конце концов сочувствовать ей начали даже те, кто сначала винил ее или помалкивал.
И вот отец сидит на кушетке у меня в гостиной, в моей квартире. Шутит, смеется, вообще держится как ни в чем не бывало. Как будто принял и всегда принимал меня такой, как есть. В тот вечер ему у нас так понравилось, что, уходя, он пообещал обязательно зайти еще.
Нам с отцом не позволялось свободно общаться друг с другом с тех пор, как мне было три года. Мать вечно отгоняла его от меня - рявкала на него и ревниво требовала, чтобы он "прекратил со мной сюсюкать". Она была уверена, что моя детская речь - бессмысленная болтовня и ничего более, и не собиралась поощрять тех, кто готов был разговаривать со мной на моем уровне.
Отец разговаривал со мной действиями: смехом, тоном хрипловатого голоса, тем, как напевал или насвистывал, как обретали голос в его руках разные предметы. Кошки у него пели и плясали. Пачка сигарет вела беседы с коробкой спичек. И теперь, когда он пришел ко мне, - все было так же. Крис никогда еще меня такой не видел. Из-за этого он почувствовал себя еще незначительнее.
Отец никогда не подталкивал меня делать то или другое - ему просто нравилось все, что нравилось мне. Быть может, он был чем-то вроде перекрестка между настоящей мной и Кэрол. Мое возвращение в школу в его устах звучало как приключение - и я начала ждать этого с нетерпением, не просто для того, чтобы стать более похожей на Мэри и более для нее приемлемой, но и с радостным чувством, что в школе меня ждет "что-то особенное", чего не стоит упускать. Я решила: если учеба поможет мне найти ответы на свои вопросы - черт побери, сдохну, но буду учиться!
Я заплатила сорок долларов. Выбрала школьные предметы с дальнейшим прицелом на психологию. Я хотела стать такой, как Мэри. Еще выбрала музыку, а биологию и социологию пришлось взять, потому что они шли в той же группе. Обязательным предметом был английский.
* * *
В первый день учебы я явилась в школу сияющая, как солнышко, и безупречно одетая - я очень старалась произвести впечатление. Разве что платочка в нагрудном кармане не хватало.
Первым был урок биологии. Учитель решил проверить наши знания - спросил, что мы знаем о жизни растений. Моя рука немедленно взлетела вверх.
- Растения пьют воду и едят землю! - гордо сообщила я.
Все покатились со смеху, решив, что я разыгрываю комедию. Но я была абсолютно серьезна и не могла взять в толк, чему все смеются.
Учитель попросил одного ученика объяснить процесс фотосинтеза. Тот легко объяснил. Учитель спросил, что происходит с выделениями растений. И снова моя рука непоколебимо взлетела вверх - с рвением первоклашки, которому очень-очень надо выйти. Учитель, желая помочь мне исправиться, кивнул мне.
- И в туалет они тоже ходят в землю! - гордо сообщила я.
Снова хохот.
- Не совсем так, - спокойно проговорил учитель, не без труда сохраняя на лице серьезность, и попросил ответить кого-то другого.
В то время, думается мне, люди, глядя на меня, не могли понять, придуриваюсь ли я, чтобы всех насмешить, или я на самом деле такая дура. Но с моей точки зрения все было просто. Мой ответ логичен - значит, правилен. Однако похоже было, что мне придется слушать, как отвечают другие, и заучивать их ответы наизусть - и такая перспектива наводила скуку.
На английском все было по-другому. Правильных или неправильных ответов здесь не было. От нас требовалось много читать - стихи, повести, романы; и мои многословные, но уклончивые описания того, что я поняла из прочитанного, более или менее сходили за интеллектуальный отклик, нуждающийся только в некотором прояснении, чтобы его можно было понять.
На уроках английского нам рассказывали, как то или иное впечатление создается при помощи символов. Если что-то я и умела - так это рисовать словами картины, объясняющие то, что иначе было бы просто разрозненными строчками черных букв на белой бумаге.
На уроках английского пригодилось мне и то, что я никогда не читала книги слово за слово, от начала до конца - всегда пропускала это изобилие бесполезных словечек, которые только отягощают ум и не дают понять, о чем книга на самом деле. Наша учительница не проверяла нас на знание мельчайших деталей книг - ей хотелось, чтобы мы уловили их дух.
Стихи и короткие рассказы мы читали в классе вслух, от начала до конца. Порой я не слушала, а только наблюдала за классом. Порой вслушивалась в тон читающего и старалась угадать, что он или она там понимает.
Еще на английском мы писали сочинения. Первое свое сочинение я создавала с большим энтузиазмом, как обычно, покрыв бумагу рисунками поверх слов, чтобы лучше передать свои чувства. Написать нужно было о чем-то таком, что произошло с тобой самим. Я, по наивности, рассказала о трагических событиях, предшествовавших моей первой встрече с Мэри, а поверх текста изрисовала всю страничку слезами.
- Донна, я просила каждого написать о себе, - сказала учительница.
- Ну да, - ответила я.
- А ты о ком пишешь? - спросила она.
- О себе, - уверенно ответила я.
- Почему же ты везде называешь сама себя "ты"? - спросила она. Тогда я не знала, что на это ответить.
- Это что, шутка? - продолжала она, заглядывая в мое сочинение дальше.
- Нет, - ответила я, чувствуя себя несколько уязвленной.
- А что у тебя с точками и заглавными буквами? - не отставала учительница.
- Я их везде расставила, - невинно ответила я.
- Вот именно - везде! - подтвердила она.
- Я их ставила там, где читателю нужно передохнуть, - объяснила я. Мне это казалось вполне логичным.
- Ты серьезно?! - воскликнула она.
Учительница написала на доске несколько предложений, чтобы проверить мое знание пунктуации.
- Расставь точки и заглавные буквы, - скомандовала она.
Я вышла к доске и расставила точки - примерно через каждые пять слов, там, где, по моему разумению, читателю требовалось перевести дух. А большими буквами отметила все названия вещей, потому что название - это имя, а имена пишутся с большой буквы.
- Похоже, по английскому тебе нужно будет позаниматься дополнительно, - проговорила учительница; на лице ее отражалось изумление и даже некоторый ужас.
- А вы, значит, меня больше учить не хотите? - рявкнул Уилли.
- Почему же, хочу, - ответила она.
* * *
Урока музыки я ждала с нетерпением, надеясь улучить возможность поиграть на пианино. Вся наша школьная работа очень строго контролировалась, и просто "зайти в класс и поиграть" было нереально.
Увы, пианино оказалось в отдельной запертой комнате. Нам велели выбрать себе инструменты, на которых мы хотим учиться играть. Я хотела играть на пианино - но мне ответили, что его выбрать не получится, потому что у меня дома нет инструмента, на котором я смогу практиковаться. Вообще-то, если уж на то пошло, у меня дома никаких музыкальных инструментов не было.
Всем нам сообщили, что в конце года по каждому предмету будут экзамены - платные, по восемь долларов каждый. Не нужно быть гением, чтобы сообразить: у человека, с трудом наскребающего средства на свою долю квартплаты, лишних восьми долларов нет. Я отказалась от музыки и взяла философию, хоть и понятия не имела, что это такое.
* * *
На философии я долго не задержалась. Не прошло и трех дней, как я вылетела из класса, свирепо сжимая кулаки, с самой что ни на есть зверской физиономией.
Позже учитель спросил меня, в чем дело.
- Да вы все говорите какую-то тарабарщину, я ни слова не понимаю! - ответила я.
Он попросил меня вернуться - заверил, что впредь постарается не употреблять "слишком много длинных слов" и вопросов мне задавать не будет, раз меня это так смущает. Я ответила: да ну, не вижу смысла. Он сказал: а ты все-таки попробуй. Пройдет немного времени - и все начнешь понимать. Он напомнил мне мистера Рейнольдса. Я решила дать философии еще один шанс.
Со временем я выучила немало длинных слов; а поскольку атмосфера в классе была очень свободная, "правильных" или "неправильных" ответов здесь тоже не было, то в конечном счете все оказалось не так уж страшно.
На уроках мы обсуждали то, во что верят и что думают разные люди - например, Иисус Христос. Мне было интересно послушать, во что верят другие. Чувствовалось в этом что-то от увлекательных сплетен о ближних. Когда кто-то критиковал взгляды знаменитостей, которых в классе не было, и они не могли за себя постоять - включался Уилли со своим стремлением к защите слабых и принимался спорить. Единственная проблема была в том, что, когда меня спрашивали, во что же верю я сама, Уилли совершенно терялся. Он научился отстаивать любую точку зрения, но сам не разделял ни одну. Для меня все это была просто игра в слова - впрочем, интересная и веселая. Кроме того, учитель мне симпатизировал - а я в нем обрела мистера Рейнольдса и очень этому радовалась.
* * *
Социология - это оказалось о том, как семья, образование, социальное положение влияют на человека и делают его тем, кто он есть. Что ж, Мэри - не социолог, но мыслит похоже. Так что я внимательно вслушивалась в то, что нам рассказывали, старалась все выучить и понять.
Последний год психотерапии многому меня научил в этом плане: теперь я умела анализировать и создавать системы, призванные помочь мне понять моего психотерапевта, чтобы выяснить, как стать такой же. Итак, социальное положение, образование, семья - отлично!
Первым, наиболее безличным путем подхода к ощущению "мы и они" стало для меня понятие социального положения, класса. Отчасти и Мэри научила меня смотреть на мир подобным образом: это было понятное, хоть и субъективное истолкование моего ощущения, что в "их мире" я чужая. Тайна того, что на самом деле означал "их мир" и "мой мир", чересчур меня пугала, чтобы признаться в этом даже самой себе. И я ухватилась за возможность изучить свою проблему опосредованно, изучая нечто схожее с ней, но от меня далекое.
Я во всем сверялась с Мэри. Она - из другого класса. Очевидно, именно этим объясняется то, что она в "их мире" чувствует себя своей, а я нет. Мэри не опровергает этот мой вывод - значит, так оно и есть.
* * *
Но прежде всего я жила ради психологии. Учительница психологии была сурова и придирчива - и все же я чувствовала, она испытывает некоторое уважение к моим усилиям и упорству.
Психология оказалась во многом посвящена тому, как работает то или другое. Изучение сознания оказалось сродни изучению любого другого предмета, работающего согласно определенной системе. Системы более или менее предсказуемы, они - из тех вещей, у которых есть гарантии. Такое знание я уважала.
В учебнике было много рисунков и схем, так что читать нетрудно. Были и списки длинных новых психологических слов, которые можно выучить наизусть - и все это, в конечном счете, обещало, что я смогу разобрать себя на части и собрать заново.
Оказалось, что мое собственное сознание - тоже система. Если я смогу ее понять, это будет моей защитой. Я смогу объяснить, почему я такая, как есть. Скоро я смогу выяснить, в самом ли деле я дура или сумасшедшая - и научусь все про себя объяснять не хуже воплощения разума и душевного здоровья: моего психиатра.
И все же я оставалась совсем непохожей на Мэри. Я ругалась, грубила учителям, не следила за тем, что говорю. Манеры у меня были не то что "плохие" - никаких не было. Я все понимала буквально. И еще сдавала работы на использованной бумаге.
Учительница психологии раздавала нам работы с оценками. Оценивала она всегда по содержанию, а не по оформлению. Но, перейдя к моей, объявила во всеуслышание, что вынуждена была поставить мне самую высокую оценку в классе, несмотря даже на то, что такой отвратительной бумаги никогда еще не видывала. Прежде чем писать следующую работу, я купила белую замазку для пишущей машинки и старательно выбелила весь лист. Денег у меня было немного, что верно, то верно - и все же мне не пришло в голову, что этот отбеливатель стоит дороже самой бумаги.
* * *
Учитель биологии обнаружил, что я не умею складывать и вычитать. Сбил меня с толку учитель математики в предыдущей школе, который требовал все вычисления делать на бумаге. У меня была своя система счета - и до того она отлично работала. Систему, которой от нас требовал учитель, я усвоить так и не смогла - и свою сочла тоже неправильной, поскольку, хоть она и работает, ее нельзя показать. "Общая" система мне так и не давалась, но я безуспешно пыталась использовать ее снова и снова, никогда уже не возвращаясь к собственной логике.
Учитель биологии предложил мне пользоваться калькулятором. Я не знала как. Он показал мне, как работает калькулятор. Но, когда он попросил вычислить процент от какого-то числа, я начала искать на калькуляторе кнопку "от" - не нашла и пришла в ярость. Так учитель понял, что у меня большие проблемы.
Меня отправили на дополнительные занятия по математике. Учительница там была - просто мечта! Совсем не похожая на учительницу. У нее была роскошная белокурая коса, и она напоминала мне Элизабет, девочку из специальной школы пятнадцатилетней давности, до волос которой мне все время хотелось дотянуться и их потрогать.
Она показала мне, как делать вычисления на бумаге: раз, два… и широко заулыбалась, получив решение примера.
- Здорово! - сказала я. - Как это у вас получилось! А меня научите?
Она постаралась объяснить мне, что математика - это не серия магических фокусов, а я очень постаралась ей поверить.
Так получалось у меня не только с математикой: на многие вопросы я находила правильные ответы, но совершенно не могла объяснить, как до них додумалась. Однако постепенно она подняла мои математические познания до вполне приемлемых. Она очень гордилась мной, а я очень гордилась собой.