Гужбан подошел к Иошке и, глядя и сторону, сказал, сдерживая свой бас:
- Ты… этого… ты прости меня… я тебя стукнул…
Иошка покраснел от удовольствия и махнул рукой.
- Стоит вспоминать…
А Сашка подмигнул им своим подбитым глазом.
Так прошли второй и третий день существования Юнкома, второй и третий день первой шкидской общественной организации. Но и четвертый и пятый и другие дни уже не нарушили начатой работы, не принесли никаких изменений, разве что в музее открылся клуб, и "особенные" через две недели уехали в Стрельну, куда выдержали экзамен в сельскохозяйственный техникум.
Воровство понемногу прекратилось, и за эти две недели пропало всего полпуда масла и два одеяла. По шкидски - сущие пустяки.
А в Шкиде появились новые халдеи, и начался учебный год.
Глава третья
1
Он пришел, как и все халдеи, внезапно: фигурой был коренаст, подстрижен в скобку, одет в зелёный полу-тулупчик, из тех, что носят кондуктора; так уже и хотели прозвать его Кондуктором, но насмешила фамилия, произнесенная выразительным свистом:
- С-селезнев.
Это было во время вечерних уроков, после обеда. Селезнев, отрекомендовавшись, прошёлся, заложив в карманы руки, по классу, кашлянул и, став напротив Горбушки, гардеробного старосты и заики, спросил:
- Ну-с?.. Что проходите?
Горбушка взметнулся с парты и, полный услужливой готовности, залепетал:
- Э… э… э… к… к… к…
- Коммунизм, что ли? - хотел допытаться Селезнев. Коммунизм, да?
Староста замотал головой.
- Эт-тот, как его… г… г… гг.
- Гуманизьм, - поднялся Голый Барин. - Гуммунизьм проходили…
- Гуманизьм, - обрадовался халдей. - А ты знаешь, что такое гуманизьм?
- Нет, - чистосердечно сознался Голый: - не знаю А что?
- Гуманизьм, это есть студия гуманорум…
До этого в классе мало кто обращал внимание на нового халдея, - шумели, разговаривали, - но теперь сразу притихли. Купец, который всегда читал на уроках, изумился внезапной тишине и, оторвавшись от книги, пнул в бок Адмирала.
- Что тихо?.. Витя?..
- Не-е… Стюдия…
- Стюдия? - изумился Купец. - Ну?
- Ей-богу. Селезнев говорит.
- То есть как так студия? - спросил Иошка, явно издеваясь. - Почему вдруг студия?.. И отчего студия?.. - Непонятно!
Но Селезнев рылся торопливо в своем брезентовом портфельчике и потом выволок на свет трепаный учебник новой истории Иванова, где на одной из страниц в примечании говорилось, что слово гуманизм происходит от латинского "студия гуманорум".
- Паскудство, а не учебник, - покачал головой Иошка. - Что у вас другого не было, что ли?
- Тише, - остановил Селезнев. - Про гуманизьм это я вам между прочим… Я у вас буду преподавать главным образом политграмоту.
- Все едино, - согласились шкидцы. - Шпарьте политграмоту.
- Ну вот, - удовлетворенно вздохнул Селезнев. - Приготовьте тетрадки. Запишите. "Советская власть есть власть рабочих и крестьян…"
- Знаем, - ответили с парт.
- Тише… Написали?.. пишите дальше: "Ленин есть вождь трудящегося пролетариата".
- Интересно, - подхватил Сашка. - Что это за "трудящийся пролетариат"?
Иошка же рассердился:
- Не буду я вам это писать.
- То есть как так?
- Да так!
А кто-то с задней парты, одержимый мрачным весельем, добавил:
- Корова пасху съела, тебе велела!
И здесь произошло нечто странное и необъяснимое с новым халдеем. Он затрясся, из розового превратился в красного и поросячьим голосом закричал:
- В-выйди вон!
Ребята так и шарахнулись на партах.
- Эпилептик, что ли? - с испугу предположил Иошка.
Халдей, не останавливаясь, кричал, поляскивая зубами.
- Да ладно, ладно… Успокойтесь…
- Выйди во-он!
Ребята топтались вокруг него, и, размахивая руками и перекрикивая друг друга, пытались втолковать ему, остановить его:
- Да замолчите! В чем дело, скажите нам?
Но халдей кричал.
- Да что мы вам сделали! Да хватит вам! Да будет!.. Да замолчи ты, чёрт тебя побери!!!
Халдей кричал.
- Да кому выйти-то? - в отчаянии вцепился в него Адмирал.
Рёв прекратился. Все стояли посреди класса, и только один Купец продолжал сидеть на своём месте.
Селезнев указал на Купца.
- Ты выйди.
Купец апатично поднял голову.
- Я выйди?.. А этого не хотел? - и его самых оглушительных размеров кулак протянулся к носу Селезнева. Халдей открыл рот, но ребята кинулись к Купцу и поволокли его с парты.
- Скорей… Уходи к чёрту!.. Уходи, Купа… Смотри, опять пасть разевает.
Купец, выругавшись, ушел. Селезнев успокоился.
- "Интернационал есть международное объединение рабочих всех стран".
Ребята молчали.
Однако не все шкидцы оказались такими слабонервными, как четвероклассники. У кипчаков. У кипчаков Селезнев, прокричавшись до хрипоты, в изнеможении свалился в стул, а младшие, проведав о странностях нового халдея, встретили его дружным воплем:
- Выйди вон!
Так утвердился Селезнев в Шкиде…
2
Для Гришки и Лёньки дисциплина коллектива оказалась тягостной. Им скоро наскучило работать в юнкоме. Лёнька уже успел провороваться. Гришка бузил и занимался производством порнографических открыток. Книги, пожертвованные ими в читальню, они взяли обратно, чтоб загнать на рынке. На лекциях хулиганили, подсмеиваясь, курили, не обращая внимания на постановления общих собрании, а когда им делали замечания, покрикивали:
- Ну, ну, молчи!.. Не твое дело учить членов Цека…
Наконец у "членов Цека" потребовали объяснений. Гришка и Лёнька дать их отказались. Состоялось собрание, и они ушли из организации.
Ушли озлобленные, с желанием отомстить.
На завтра на стене в столовой уже висела вновь родившаяся газетка "День", где Лёнькиным фельетоном "Коллектив матерых матерщиков" против Юнкома открывалась кампания… Наряду с этим Гришка склонил Лёньку вступить в его предприятие, носившее громкое название "Шкидкино", где предполагался "прокат порнографических туманных картин собственного производства…". Предприятие оказалось выгодным. Друзья бойко заторговали, но зато много шкидцев уже через несколько дней были кругом в долгу у ловких предпринимателей…
А Юнком медленно переживал кризис. Вначале казалось, что уход двух шкидцев, учредителей коллектива, развалит всю организацию, - на это и били ушедшие, об этом злорадно писал "День".
Но Юнком оправился, пополнился новыми членами; вместо громоздкого и медлительного "Ц. К." учредили президиум из троих человек: Иошки, Дзе и Сашки. А оправившись, - обрушился на врагов.
Первым своим постановлением обновленный коллектив прикрыл "Шкидкино", лавочку похабщины, которая окончательно превратилась теперь в гнездо вымогательства и ростовщичества.
Оставшиеся без доходов редактора, доведённые этим до бешенства, с новой силой ударили по Юнкому…
Коллектив решился и здесь. Многим, правда, было жалко расправляться с бывшими товарищами, но - так было нужно…
И в газете "Юнком" появилось обращение президиума:
"Юнкомы! Пора знать и действовать объединенно! Нельзя молчать в то время, когда твой коллектив изо дня в день систематически обливают помоями! Осколок нашего коллектива, пара саботажников, срывавших работу и с позором изгнанных, теперь осмеливаются оплевывать ту организацию, откуда их выставили. В своей газете они открыли травлю против Юнкома, организуя вокруг себя всю шипящую на коллектив сволочь, всех врагов дисциплины и общественности, всех, срывающих нашу работу.
"Довольно молчать Пусть вся школа знает, что это за птицы…
Бесшабашный срыв лекций, ломанье стульев, курение в клубе и постепенное превращение его в хлев и ночлежный дом - вот краткий перечень "развлечений" этих господ. Когда шли лекции, они кричали, возились, в читальне из стульев и плакатов устраивали крепости, которые тут же брались штурмом. Если их просили успокоиться, Еремеев кричал: "Выйди вон! Я - член Цека и помощник заведующего клубом". В дни основания Юнкома было постановлено устроить читальню, и Белых и Еремеев рьяно принялись за её организацию, но в один прекрасный день коллектив нашел свои шкафы пустыми, потому что книги были разворованы и проданы этими шкидцами на рынке. На стене висели "правила пользования клубом", а в самом клубе школа могла наблюдать бой на книгах и игру на биллиарде развеселившихся членов Цека…
"Теперь они клянутся в своей газетке перебить всех Юнкомов и называют их подлецами и накатчиками. Помнится, когда в первые дни Юнкома Еремеев прекращал азартные игры, Белых не называл его подлецом и накатчиком. Но теперь они оба, объединившись, затянули эту мрачную песню после того, как получили по рукам.
Довольно!.. Мы - коллектив школьного строительства, и не позволим срывать нашу работу подвывалам из "Дня"… Зарубите это себе где угодно, г.г. Белых и Еремеев… Революция не терпит предателей и сметает с дороги всех, кто ей мешает. Запомните это покрепче.
Президиум коллектива Юнком".
Экстренный выпуск "Дня" смог опять ответить на это обращение только бранью и обещанием переколотить всем морды. Но даже и этому никто в Шкиде уже не верил, и "День" кончился так же внезапно, как и начался. Его редактора, в конец скомпрометированные, без друзей, без доверия, без надежд, махнули на всё рукой, мечтая только собрать денег и уехать на юг, на кинофабрику к Перестиани.
В ноябре, вскоре после этой склоки, с бывшими юнкомцами случилось ещё одно и последнее несчастие: они засыпались с казенными американскими одеялами.
Это было тёмное дело, и никто не мог поручиться, Лёнька ли с Гришкой тиснули одеяла, или у них украли. Викниксор не стал разбираться в подробностях и, будучи скор на расправу, вышиб обоих приятелей.
В другое время их уход был бы событием, но сейчас он прошел незаметно. Правда, на прощанье старым шкидцам стало грустно, но к вечеру уже всё забылось и смешалось. Да и не было времени грустить, надо было работать, надо было готовиться к очередному учёту.
Из кризиса Юнком вышел необычайно окрепшим и сильным. Бои с врагом сделали его уверенным и настойчивым. Ему уже тесно становилось в рамках внутришкольной организации и поэтому, когда заговорили об учёте, коллектив решил выступить тоже.
Учёты бывали два-три раза в год. Шкиде они заменяли и экзамены, и выпуски, и акты, словом всё, что может быть торжественного в учёбе. Обычно устраивалась грандиозная выставка, перед гостями демонстрировали знания и достижения ребят, выступали ученики и педагоги, и отчитывалось школьное самоуправление…
На этом учёте три четверти всего времени было посвящено Юнкому, настолько заполнил он собою шкидную жизнь. Были прочитаны доклады, устав, демонстрировались диаграммы, плакаты и наконец здесь, на учёте, произвели выпуск политшколы коллектива, занимавшейся под руководством Иошки.
Гостей ошеломил этот фейерверк достижений, и никто не был удивлен, когда инспектор в ответной, посвященной юнкомцам, речи сказал:
- Если до сих пор мы воздерживались от организации у вас ячейки РКСМ, то теперь вы достойны её… Вы заслужили право называться комсомольцами, и верьте нам, мы приложим все усилия, чтобы у вас был не коллектив "Юнком", а коллектив Коммунистического союза молодежи".
Этого Викниксор не ожидал…
3
Вечером после учёта юнкомы отправились в общество Старый Петербург на лекцию… Впереди, размахивая руками, стремился Дзе с Воробьём и Голым, за ним Иошка и Сашка.
Шли по Садовой. Желтки фонарей плавали, отражаясь на мокрых панелях, по желобам струилась вода и порывистый осенний ветер бросал в лицо дождевые капли.
Но никто не обращал внимания па непогоду, все шли вперед, громко разговаривали, счастливые, полные радостных надежд. В общество Старый Петербург юнкомцы начали похаживать еще с лета. Летом Шкида изучала город; устраивали экскурсии, посещали дворцы и музеи. Во время этой работы и перезнакомились шкидцы с руководителями общества.
Старопетербуржцам пришлось по душе пылкое увлечение ребят прошлым, они стали звать их на свои доклады и лекции, и шкидцы зачастили. Им определенно нравился Петроград, а романтика прошлого, окутывавшая город, делала его ещё более таинственным и привлекательным. Иошка, Кося и другие писали стихи о "камнем скованной Неве", о белых ночах, о тумане, в рассказах действовали таинственные рукописи, клады, сказания и описывался мрачный и великолепный город царей, город Петра и Медного Всадника - четвертый Рим.
Но рядом с этим с тем же увлечением подбирался и исследовался научный материал, который потом соединялся в сборники и доклады.
И здесь сказалась вся система шкидского образования. О том, что Петроград - индустриальный центр, город революции и строящегося социализма - даже не поминалось. Всё изучение строилось только на внешнем обозрении города и любовании его красотами.
Понятно, что вскоре у шкидцев надо всем поднялось увлечение архитектурой. Началось оно собственно от Сашки. Этот шкидец любил архитектуру, ему доставляло удовольствие рассматривать красивый дом, он знал все стили, формы и приемы архитектуры и всегда безошибочно и точно определял их.
Это сделалось модой.
Ни один шкидец не мог пройти мимо более или менее заметного дома, чтобы не задрать голову не начать рассуждать о его стиле…
Сегодня юнкомы очень торопились: должен был читать сам Столпянский, и опоздать было бы преступно.
С Садовой они свернули на Вознесенский, но проезжавший мимо грузовик заставил их остановиться и подняться на панель.
На углу под фонарем пивной мальчик в рваной куртке продавал искусственные цветы. Огромный букет неестественной раскраски, яркий и пестрый, словно фантастический кочан, раскачивался в его руках.
- Стойте, - вдруг крикнул Иошка. - Стойте, ребята. Да ведь это Лёнька. Честное слово, он… Лёнька.
В оборванном скуластом шкете - продавце искусственных цветов - узнали старого шкидца.
- Здорово!
- Здравствуйте, - Лёнька смущенно улыбался. Он похудел, почернел, выглядел устало и беспокойно, ребятам стало немножко жаль его.
- Торгуешь? - спросил Сашка.
- Да… Делать пока больше нечего.
- Гришка как?
- Он с газетами бегает… На остановке…
- А как же кинофабрика?.. Помните, ехать собирались.
Лёнька ничего не ответил. Ребята потоптались, помолчали, было неловко и не о чём говорить.
- Торгуешь, значит? - Да.
- Так…
В пивной распахнулась дверь - к панели подкатил пролетка, и мужчина стал подсаживать в неё свою спутницу.
- Прощайте, ребята, - метнулся к извозчику Лёнька, - надо торговать. Всего хорошего!..
- Всего! - ответили шкидцы.
Часы показывали без четверти восемь, надо было торопиться в Общество на лекцию.
Глава четвертая
1
В школу имени Достоевского.
При сем Институт морально-индивидуально - социального воспитания проф. Подольского препровождает Евграфова Константина 13 лет.
Основание:
Подпись:
Костя Евграфов, худенький и сутулый парнишка, по кличке Химик-Механик, стоял в учительской Шкиды, терпеливо ожидая заведующего. Бумажку свою он отдал Сашкецу. Второй воспитатель, тоже чёрный, только помоложе и повыше, с прыщиком на носу, строго приказал:
- Сними шапку.
Химик торопливо стащил черный матерчатый треух, из-под которого показалась на свет большая лохматая голова с широкими оттопыренными ушами; вздернутый красный нос новичка обиженно и громко шмыгнул.
- Чуть не каждый день присылают нам таких сопляков, - раздраженно говорил высокий воспитатель. - Я прямо не знаю, что мы с ними будем делать.
- Что-нибудь сделаем, - скромно ответил Сашкец. - Куда же им деваться, малышам?..
- Да где же в школе этому огрызку, - высокий ткнул пальцем в сторону Химика, - выдержать в день десять уроков? Он же сразу обалдеет… Школа на отборных ребят рассчитана, на способных учеников, а не на остолопов.
- Надо приспосабливаться, Кирилл Иванович… Раньше Виктор Николаевич сам ребят по распределителям отбирал, а теперь всех их без отбора шлют, коллега…
- Порядочки, - злобно фыркнул высокий. - Через эти порядочки я поэтику не могу проходить дальше, у меня во втором классе по две ошибки в слове делают, а вы - порядочки.
- Ну что же делать, Кирилл Иванович, не гнать же их на улицу? Приспосабливаться нам с вами, выходит, надо, а не по-старому учить. Раньше у нас, говорю, отборный ученик был, таланты в некотором роде, а теперь середнячок идет, их и учить по-другому надо.
- Раньше драли их, чертей, так они и учились, - заметил дворник, укладывавший в печку дрова. - А то нынче разве наука? Баловство одно. Вы хошь бы их ремеслу учили, - сапоги шить…
- Что ты, Степан! - всполошился и взволновался Сашкец. - Это в приютах раньше одному ремеслу вместо наук учили, сапожников выпускали… И, конечно, правильно ты говоришь, что и били при этом.
- Бьют и нынче, - проворчал дворник: - а насчет наук, то раньше хоть по крайней мере сапожниками делали, а теперь у вас одни босяки выходят, беспризорники…
- Нет, то есть, как это нынче бьют? - придирчиво ввязался высокий воспитатель, ярко пылая своим багровым прыщиком. - Значит и теперь бьют, да? Значит, и у нас бьют, да? Значит, и мы бьём, да?
Про новенького все забыли.
Химик стоял, опустив глаза, с тупым и мрачным выражением, которое всегда бывало у него при встречах и разговорах с воспитателями.
Но ни одна подробность разговора не была упущена им. Он чутко прислушивался и всё-таки никак не мог понять, что представляет собою Шкида.
- Это вам не старый режим! - кричал, пылая прыщиком, высокий воспитатель (дворник ожесточенно молчал). Это при старом режиме тиранствовали над воспитанниками, унижали и запугивали их, да-с… А нынче обращение всюду гуманное и человеческое, потому что воспитанники в некотором роде наши младшие товарищи, да-с…
Вдруг он замолчал. Дворник поднялся с полу и снял шапку.
В дверь вошел высокий пожилой человек, одетый в серый пиджак и синие кавалерийские рейтузы. У него было тяжелое худощавое лицо, маленькие глаза, блестящие за очками в роговой оправе, стриженные ёжиком волосы и широкие, похожие на лопухи уши.
- Новенький?
- Да, Виктор Николаевич, - разом заговорили оба воспитателя. - Только что прислали, от профессора Подольского.
Виктор Николаевич взял из рук Сашкеца бумажку, быстро проглядел её и уставился на Химика.
- Ты у меня смотри, каналья! - крикнул вдруг, багровея, заведующий. - Я, брат, не потерплю!.. Я с тобой живо расправлюсь!
Викниксор подбоченился и топнул ногой (дворник расплылся в улыбке).
- Я тебя, голубчика насквозь вижу!.. Ты так и знай, что воровства и хулиганства я не потерплю! Стой смирно! Выпрямься!.. Вынь руки из кармана!.. Ты у меня здесь по-другому заговоришь… Что?.. Что ты там бормочешь?
- Я ничего… - потерявшись, прошептал Химик. Он никак не мог догадаться о причине гнева заведующего, зная за собой только одну вину: украденные у торговки по дороге в Шкиду две пачки папирос.
"Но как он узнал?" думал Химик.