Ритмично стучали копыта коней и громыхали колеса боевых бричек, плавно и бесшумно катились колеса сорокапятки по наскоро сколоченному деревянному настилу. В то время мы не думали о том, сколько труда, мастерства и смекалки вкладывали саперы в такие вот переправы. Под огнем и непрерывными налетами авиации гвардии лейтенант Грибанов подавал личный при мер мужества и всегда находился со своими бойцами. Многие саперы из его взвода получили ранения на переправе, но не ушли со своего боевого поста до тех пор, пока последняя бричка полка не переправилась через Березину.
Сразу за пере правой была низина, поросшая густой травой, за которой на небольшой возвышенности зеленел лес. Наши головные дозоры уже подошли к нему, когда слева, с возвышенности, открыли огонь по переправе окопавшиеся там стрелки немецкого заслона. От их огня пал конь упряжки пулеметной тачанки, шедшей за нашими боевыми бричками. Это задержало движение колонны, и я со своим орудием и двумя боевыми бричками оказался один на переправе. В результате мы приняли на себя весь огонь заслона противника. Надо было срочно выйти из сектора обстрела.
Конец переправы резко обрывался перед низким берегом, сходни с моста были сдвинуты со своих мест ранее прошедшими эскадронами. Чтобы благополучно, без поломок, сойти с переправы на берег, нужно было показать ездовым, куда направлять орудие. Я спрыгнул с лафета орудия и стал показывать ездовым безопасный путь съезда с переправы. Орудию и сошедшей на берег бричке я приказал рысью преодолеть простреливаемый участок и укрыться на опушке леса. Отдав тот же приказ последней бричке "гони!", я надеялся подсесть на одну из идущих следом тачанок. Но их не было видно, что–то случилось на том берегу. Вероятно, переправа была разрушена одним из шальных снарядов. Немецкая батарея с закрытых огневых позиций вела постоянный беспокоящий огонь по переправе.
Надо было догонять свой взвод. Я спустился с переправы и бегом кинулся вдогонку последней бричке, удаляющейся от переправы рысью. Но не тут–то было, немцы сосредоточили на мне весь свой ружейный огонь и устроили на меня настоящую охоту! Пули заныли и засвистели вокруг, я уткнулся в траву. Дальше пришлось продвигаться по–пластунски. Ползти так, да еще в гору, да еще под прицельным огнем противника, становилось все тяжелее и тяжелее.
Вспомнились занятия в училище, где командир взвода строго следил за отработкой правильных приемов переползания по–пластунски. Если у курсанта приподнималась голова или высовывалось заднее место, то ему снижали оценку и приказывали повторить упражнение. Здесь, на фронте, экзаменатором был противник, и оценкой за плохую подготовку была смерть или, если повезет, ранение. Поэтому я изо всех сил вжимался всем телом в землю–матушку. Используя каждую складку местности, бугорок или канавку, я полз, делал короткие перебежки и тем самым постепенно сокращал расстояние до своего взвода. Потом опять полз, проклиная себя за то, что не сел на последнюю бричку, а по надеялся на тачанки. Полз и полз, так как фрицы постоянно держали меня на прицеле и били из винтовок - пули то и дело то свистели над ухом, то били в землю совсем рядом со мной.
Выручила меня идущая следом пулеметная тачанка, которая наконец–то появилась с переправы, и фрицы сосредоточили на ней весь свой огонь, оставив меня в покое. Я вскочил на ноги и уже в полный рост добежал до мертвой зоны у опушки леса, где стал недосягаем для немецких стрелков. Здесь меня ждал мой взвод, который видел мою игру с огнем, но не мог мне помочь, так как находился в мертвой зоне.
Сердце сильно стучало, готово было прямо выпрыгнуть из груди, в висках толчками пульсировала кровь, пот лил градом, и я еле стоял на ногах. Присев на лафет орудия, не отдышавшись, я подал команду:
- Прямо! На хвост ушедшей вперед колонне! Путь проходил по лесной дороге. От быстрой езды
и легкого ветерка я быстро пришел в норму. Впереди показалась колонна. Сзади рысью нас догоняли пулеметные тачанки. Взвод в полном составе занял свое место в колонне полка.
Борисов оставался слева, где–то в 14 километрах от нас.
В лесу было тихо и прохладно, кроны деревьев надежно укрывали нас от наблюдения с воздуха. Я понемногу успокоился после приключения у переправы. Немцев было не видно и не слышно. Цветущий летний лес живо напомнил мне довоенное время, школу, с которой попрощался в сорок первом году, походы за грибами, ягодами и наши школьные "зарницы" В лесу на станции Озерки под Ленинградом … я совсем расслабился, когда по колонне от взвода к взводу до нас дошла команда:
- Командир второго взвода батареи ПТО в голову колонны!
Ничего не поделаешь - пришлось пересесть со столь удобного лафета орудия на коня и вместе с коноводом скакать к командиру полка за получением боевого приказа. Обогнав всадников впереди, я с ходу, осадив коня, доложил командиру полка о своем прибытии.
Гвардии подполковник Ткаленко, как всегда, был краток. Со взводом противотанковых орудий мне было приказано вернуться к развилке дорог на город Борисов. Я должен был занять там противотанковую оборону и не допустить удара немецких танков, идущих от Борисова, по арьергарду полка.
Взяв с собой две сорокапятки и две боевые брички со снарядами, я вернулся к месту предполагаемой встречи с танками. В лесу было тихо и ничего не напоминало о приближающейся опасности. Выбрав огневые позиции вдоль дороги уступом, я с коневодом пошел в сторону Борисова разведать обстановку.
Командиры орудий поспешно готовили орудия и огневые позиции к бою. Помкомвзвода с коноводами укрывали коней, передки орудий и боевые брички в лесу, в низинке, в метрах сорока от орудий. Выбор огневых позиций для противотанковых орудий - дело ответственное, и, когда есть время, необходимо так установить орудие, чтобы сектор обстрела был хорошим и чтобы вести огонь можно было не только по фронту, но и в тыл, на тот случай, если противник обойдет. И самое главное - это маскировка орудий и огневых позиций. Пока противник не засек орудие, оно может вести огонь на поражение спокойно и безнаказанно.
Мы прошли вдоль дороги метров триста до поворота, прислушались. Стал слышен отдаленный шум моторов. Шум то возрастал, то затихал. Мы изучили дорогу до поворота, наметили ориентиры в местах ожидаемого появления танков, прошли еще немного вперед и повернули к своим позициям. Пока мы ходили на разведку, расчеты орудий подготовили огневые позиции, закатили на них орудия и занимались маскировкой. Все понимали, что бой будет тяжелым, поэтому бойцы работали быстро и слаженно. Каждый занимался своим делом. Заряжающие старательно протирали подкалиберные и бронебойные снаряды. Командиры орудий и наводчики хлопотали у прицелов–коллиматоров. Указав командирам орудий ориентиры и место возможного появления танков, я опять, во второй раз, пошел по дороге, останавливаясь и прислушиваясь через каждые десять шагов. Шум моторов постепенно стихал. Очевидно, танки повернули назад. Или они просто заглушили моторы и остановились в засаде? Надо было проверить. Пройдя еще несколько десятков метров, мы вернулись, чтобы разведать ситуацию уже на конях. Проскакав около полутора километров в сторону Борисова, мы увидели место, до которого дошли танки. Было видно, что танки круто развернулись и ушли назад.
Надо было сообщить об этом в полк, но это и не потребовалось, так как прискакал связной от Ткаленко с приказом снять заслон и догонять полк. Полк ушел далеко вперед, и нам потребовалось немало времени, пока мы снова заняли свое место в боевом порядке полка.
Ближе к вечеру третий эскадрон занял место головного отряда, орудие гвардии сержанта Паланевича вошло в состав головной походной заставы. Я пошел с ним.
Вообще–то в противотанковом взводе два орудия, и с каким из них находиться - решать самому командиру взвода. Я, восемнадцатилетний младший лейтенант, не особо думал о смерти, ранении, опасности и обычно шел к орудию, которое вело бой. Командир первого взвода, лейтенант Зозуля, был женат, у него уже были дети, и он старался держаться с орудием, что было подальше от передовой. Я его не понимал тогда, а после войны мы с ним серьезно из–за этого поссорились. Ну, что было, то было.
Дорога по–прежнему пролегала по лесу, мы шли севернее Борисова в направлении Минска. В сумерках все силуэты стали расплывчатыми, неясными, и мы стали больше полагаться на слух, чем на зрение. у небольшой полянки головная походная застава остановилась, чтобы подождать головной отряд полка и таким образом сократить расстояние до него на дальность голосовой связи. Бойцы спешились и тихо переговаривались, не нарушая тишины леса. Спокойствие вечернего леса всех нас расслабило.
Неожиданно из–за поворота прямо на нас, тихо шурша шинами, выскочила легковая машина. Заметив нас, не доезжая метров двадцать–тридцать, легковушка резко затормозила и какие–то секунды оставалась неподвижной. В голове не укладывалось, что это был враг, до того буднично и мирно выглядела машина, столь лихо, без охраны выскочившая прямо к нам навстречу! Мы все застыли. И только в тот момент, когда машина стала разворачиваться, я от неожиданности скомандовал: "к бою!" А ведь достаточно было одной очереди из пулемета или даже из автомата, чтобы остановить ее! Пока расчет приводил орудие к бою, "Мерседес" развернулся, дал газу и скрылся за поворотом дороги. Только после этого мы опомнились И поняли, что, скорее всего, упустили важную птицу, причем когда она была у нас почти в руках …
Ну, теперь только вперед, пока немцы не успели опомниться!
Я перешел к орудию гвардии сержанта Петренко, так как его орудие было придано 4–му эскадрону, который должен был теперь идти в головном отряде полка.
Пройдя несколько километров по открытой местности на запад, эскадрон круто свернул с дороги на юг и рысью направился к видневшемуся впереди в отдалении лесу. Мы с орудием поотстали и двигались теперь примерно в трехстах метрах позади. Свернув в сторону леса за конниками, я заметил, что параллельным курсом с нами в нашем тылу двигалась большая воинская колонна с обозом. Что–то мне показалось в этой колонне подозрительным, я вскинул бинокль и отчетливо разглядел в колонне немецких солдат. Немцы в колонне, очевидно, тоже приняли нас за своих и спокойно продолжали свой путь. Я принял решение обстрелять колонну, чтобы не дать ей возможности зайти в тыл эскадрону и подал команду орудию: "К бою! Немцы слева!"
Одновременно с этим я послал связного к командиру эскадрона доложить обстановку.
Командую:
- По фашистскому обозу, гранатой, взрыватель осколочный, прицел 10, один снаряд, огонь!
- Выстрел!
Разрыв в середине обоза. Перехожу на беглый огонь по четыре снаряда с переносом огня то вправо, то влево от середины колонны. Не дожидаясь команды, к орудию подъехал на боевой бричке ездовой Ведерников и начал неспешно выгружать ящики со снарядами. Это было хорошо, но, с другой стороны, недопустимо нахождение брички у орудия, ведущего огонь с открытой огневой позиции. Немцы между делом опомнились и открыли прицельный огонь по орудию. Ведерников со своей бричкой демаскировал нас и подвергал опасности себя и своих коней.
- Немедленно убирайся отсюда! - орал я ему в промежутках между выстрелами. Но Ведерников как будто не слышал. Несмотря на свист пуль, он неторопливо, как будто у себя дома в колхозе, выгрузил последние ящики, собрал стреляные гильзы в пустые ящики и только после этого покинул огневую позицию.
Такой вот был у нас боец Ведерников - спокойный, неразговорчивый, медлительный, но по–хозяйски заботливый. В идеальном порядке поддерживал коней, бричку и оружие. Беззаветно преданный своему делу, он никогда не терялся, будь то в бою, на марше или на боевом смотре полка.
А орудие между тем продолжало расстреливать немецкую колонну. Расчет быстро и слаженно выполнял команды. Азарт и горячка успешного боя захватили всех. Петренко командовал орудием, стоя во весь рост, весело повторял команды и приговаривал:
- Вот вам, гады, еще подарочек!
Колонна начала разбегаться, организованный огонь по нашему орудию почти прекратился. Петренко продолжал комментировать ход боя. Ствол орудия раскалился от беглого огня. Противник совсем прекратил огонь. На дороге остались повозки и десятки убитых, уцелевшие рассеялись по полю. Ввязываться в этот бой было рискованно, так как с нашей стороны не было стрелкового прикрытия. На наше счастье, в этой немецкой колонне не оказалось ни орудий, ни минометов, ни пулеметов. Немцы даже не попытались контратаковать. Одним орудием мы уничтожили немецкий обоз и до роты пехоты.
Боевая задача была выполнена, и надо было догонять эскадрон головной походной заставы. Они успели ускакать далеко вперед, и опять нам пришлось потратить много времени на то, чтобы их догнать.
Двигаясь по большаку, утром 4 июля мы подошли к крупному железнодорожному узлу Красное. По данным разведки, в Красном немцы оборонялись силами до полка с танками и штурмовыми орудиями. Утро было солнечное, предвещая жаркий день. Эскадрону была поставлена задача войти в лес, обойти Красное и ударить по немцам с тыла.
Свернули в лес. Сначала шли по проселочной дороге, а потом резко свернули в довольно топкое место. Легкие верховые кони эскадрона и тачанки прошли достаточно легко, даже не нарушив травяного покрова. Наша же орудийная упряжка стала увязать сразу после нескольких метров. Попытки обойти это топкое место справа и слева успехом не увенчались. Кони стали увязать по грудь, а орудие просело в болото по боевую ось. Пришлось срочно распрягать коней и по одному вытаскивать из болота и коней и орудие, так как, промедлив, мы могли потерять боевой расчет в полном составе. За этим довольно неприятным занятием мы провели часа три. Вывалялись в грязи как черти. Хорошо еще, что в эту трясину не успели заехать тяжело груженные боевые брички со снарядами. Кое–как почистив себя, коней и орудие, мы вернулись на лесную дорогу, затем на большак и двинулись в сторону Красного.
Навстречу нам, куда–то спеша, скакал адъютант командира полка. Поравнявшись с нами, он удивленно окликнул меня:
- Якушин, ты что, С того света вернулся?
Я был не в настроении для шуток и ему вдогонку прокричал:
- Все шутишь, да? С какого того света, я из болота!
Пока мы провозились в болоте, Красное уже освободили, никуда нам спешить было не надо, и мы шагом въехали в этот большой населенный пункт. На улицах было безлюдно, и только в некоторых местах были видны следы только что закончившегося боя.
Попадавшиеся навстречу офицеры полка задавали мне все тот же вопрос, что и адъютант:
- Ты что, из мертвых воскрес?!
- Якушин, тебя ж похоронили … а ты, выходит, живой?!
Я ничего не понимал. Только позднее все выяснилось. Оказывается, при атаке третьего эскадрона на Красное (им было придано орудие гвардии сержанта Паланевича из моего взвода), был тяжело ранен лейтенант из соседнего полка нашей кавдивизии. Паланевич стал его перевязывать, но рана была смертельная, и лейтенант из братского полка умер у сержанта на руках. Проезжавший мимо офицер штаба нашего полка, знавший Паланевича в лицо, спросил его, кого это он держит на руках.
- Это наш лейтенант, - ответил Паланевич.
Под словом "наш" он имел в виду, что это был лейтенант из нашей кавдивизии, а не из стрелковой дивизии, которая тоже вместе с нами наступала на Красное. А штабист понял это так, что Паланевич говорил о своем командире взвода, лейтенанте Якушине, то есть обо мне. Так он и доложил в штабе полка. Провозись я чуть дольше в этом проклятом болоте, то и похоронку успели бы выписать! Так меня чуть заживо не похоронили, на этот раз офицеры штаба.
В этот же день наши конники завязали бои за освобождение Молодечно и Лебедево. Северная окраина Молодечно и железнодорожный вокзал несколько раз переходили из рук в руки. После освобождения Красного немецкие гарнизоны были вынуждены оставить и Молодечно, и Лебедево.
До нашего прихода немцы зверски расправлялись с местным населением. Оставшиеся в живых жители рассказывали нам об истреблении советских граждан, которое немцы называли "чисткой". В Молодечно, Запрежье, Волжин немцы уничтожили всех евреев. Дети, женщины, старики были сожжены в сараях. Шло массовое убийство всех "восточных" - русских, белорусов и других советских людей.
После таких рассказов чувство мести все больше и больше захватывало наших бойцов. Несмотря на усталость, бессонные ночи, полк продолжал двигаться вперед, приближая момент полного освобождения нашей земли от немецких захватчиков. Уже вечером 5 июля в штаб фронта пошла телеграмма об освобождении Лебедево и Молодечно.
Наступление продолжалось. Полк сметал все немецкие заслоны на своем пути и продвигался вперед. Для некоторых немецких гарнизонов наше появление у них в глубоком тылу было полной неожиданностью. Были случаи, когда немцы и полицаи выбегали нам навстречу на улицу в одном нижнем белье и в таком виде сдавались, вызывая дружный смех окружавших их конногвардейцев. Но были и серьезно подготовленные гарнизоны с хорошо продуманной обороной, которые встречали нас стеной огня и отчаянным сопротивлением.
В бою с одним таким гарнизоном меня чуть не похоронили во второй раз, на этот раз немецкие артиллеристы.
Наш головной отряд, пройдя песчаные дюны с мелколесьем, вышел на довольно гладкую равнину, которая простиралась до деревни. Дозоры доложили, что деревня занята противником, которые окопался на ее окраине. Спешившийся головной отряд короткими перебежками пошел в атаку на деревню, но был остановлен плотным пулеметным огнем. Наступление не имело успеха и с прибытием второго эскадрона полка. Конники залегли и стали окапываться.
Мне была поставлена задача выдвинуться с орудием на передний край и подавить немецкие пулеметы. На выбор огневой позиции времени не было, да и подходящего места на открытой равнине нельзя было отыскать: впереди, за небольшим оврагом, было чистое поле, освещенное солнцем со стороны противника. Ничего не оставалось делать, как установить орудие у одиноко стоящего дерева. Засечь пулеметы противника не составляло труда - они били по очереди, не давая поднять головы нашим бойцам.
Указав цели командиру орудия, гвардии сержанту Паланевичу, я приказал выкатить орудие на намеченную огневую позицию и уничтожить пулеметы. Расчет, обученный постоянными тренировками в тылу в перерывах между боями, умело выкатил орудие на огневую позицию, прикрываясь щитком, и привел орудие в положение "к бою". В считаные секунды орудие открыло огонь. Первым же снарядом накрыли один пулемет, но второй сосредоточил весь огонь на нашей сорокапятке. Пули застучали по орудийному щиту, как горох. С большим трудом мы подавили и второй пулемет, но тут открыла огонь немецкая артиллерия. Снаряды стали рваться совсем рядом с орудием - стреляли немцы хорошо. Я понял, что если мы все останемся у орудия, то все тут и погибнем, и приказал расчету покинуть орудие и укрыться в овраге. Менять огневую позицию под огнем, на виду у немцев, было невозможно. У орудия остались я и наводчик. Мы стали лихорадочно окапываться - наводчик слева от орудия, я справа. Грунт был легкий, после двух штыков пошел песок. Огонь немецкой батареи по орудию усиливался. После каждого разрыва мы высовывались из окопчиков и спрашивали друг друга: "Живой?" От близких разрывов мой окопчик осыпался, песок ручьями осыпался на дно… Вдруг сильный взрыв потряс воздух, оглушил меня, сверху свалилось что–то тяжелое, и я потерял сознание.