Положение блокированного Ленинграда стало постепенно ухудшаться. В классах перестали топить, занимались в шинелях, но, несмотря на холод и голод, мы старались "грызть" основы военной науки. Из иностранных языков мы изучали немецкий. Встречая преподавателя, дежурный подавал команду и отдавал рапорт на немецком языке ( "Aufstehen!"). Как–то в сентябре 41–го меня по повестке вызвали в Октябрьский РК ВЛКСМ. Доложив о своем прибытии и предъявив повестку в райкоме, я ожидал указаний. Но указаний не последовало. Рассмотрев меня с головы до ног, мою военную форму, секретарь райкома взял мою повестку и, извинившись, сказал, что это ошибка и я свободен. Очевидно, райком думал, что я сижу дома и ничего не делаю.
Нам было еще неведомо, что ждет нас впереди. Долго ли протянется блокада и война? Не знали мы тогда и о плане "Барбаросса", и о том, какую судьбу готовил Гитлер нам, ленинградцам. А его планы предусматривали полное уничтожение города и населения.
Из книги видного американского журналиста и историка Ульяма Ширера "Взлет И падение Третьего Рейха" (Лондон 1961 г.).
План "Барбаросса"
Два крупнейших города Советского Союза - Ленинград, которыйв качестве своей столицына берегу Балтийского моря построил Петр Великий, и Москва, древняя русская столица, ставшая после победыбольшевиков столицей Советского Союза, вот–вот, как казалось Гитлеру, должны былипасть. (8 сентября 1941 г. он издал строгий приказ: "Капитуляцию Ленинграда и MOCKBbI не принимать, даже если она будет предложена". Какая судьба ожидала эти города, Гитлер разъяснил своим командирам в директиве от 29 сентября. "Фюрер решил стереть Санкт–Петербург (Ленинград) с лица земли. Дальнейшее существование этого большого города, как только Советская Россия будет повержена, не представляет интереса… Цель состоит в том, чтобыокружить его и сровнять с землей артиллерийским огнем и непрерывныминалетами авиации…
Просьбыо сдаче нам города будут отклонены, так как проблема выживания его жителей и снабжения их продовольствием не может и не должна решаться нами. В этой битве за существование мыне заинтереcованыдаже в сохранении части населения этого крупного города".
Занятия занятиями, а голод не тетка, и надо позаботиться и о дополнительном питании, особенно для матери и брата Николая. Мать тогда не работала, и им с братом полагалась иждивенческая карточка (на 2 сентября 1941 г. по 300 г хлеба).
О том, что надо приберечь что–то из продуктов на зиму, на черный день, мы спохватились слишком поздно. В городе повеяло голодом. Правда, за день до захвата немцами Стрельны мы с Сергеем Егоровым успели привезти по мешку картошки. А было это так: 5 сентября 1941 года, прихватив с собой мешки, мы на трамвае доехали до самой Стрельны. Там у меня жила с семьей двоюродная сестра Маруся. До войны я иногда летом отдыхал у нее в доме. Из окна трамвая не видно было каких–либо оборонных приготовлений. В вагоне спокойно ехали мирные гражданские люди. Сойдя "на кольце" с трамвая, мы направились на запад по Петергофскому шоссе. К Марусе мы не попали. Свернув с шоссе на картофельное поле, мы натолкнулись на боевые порядки артиллерийской батареи. У орудий суетился и отдавал какие–то распоряжения старший лейтенант, командир на батарее. Завидев нас, он начал кричать, чтобы мы немедленно покинули расположение батареи. "Уходите, уходите!" - кричал он. Д мы не хотели уходить. Уж больно хороша была картошка на этом поле. Мы были в военной форме с артиллерийскими эмблемами на петлицах, тоже артиллеристы. И вот благодаря этому после непродолжительных пере говоров нам удалось уговорить старшего лейтенанта. Он разрешил нам накопать картошки неподалеку от огневых позиций. ; Копайте, но через пятнадцать минут чтобы духу вашего здесь не было!" - прокричал он и побежал куда–то по своим делам.
Картошка была отменная, и мы, взвалив полные мешки на спину; неспешно направились к остановке трамвая. На кольце толпился народ, а трамваев все не было. Прождав безрезультатно с полчаса, мы поймали попутную грузовую машину и благополучно доехали до Обводного канала. Ну, а там три остановки на трамвае - и мы дома. Дома, завидев нас с картошкой, все были в восторге. Особенно брат Коля, так как на 300 г хлеба не проживешь. Этого мешка картошки хватило нам надолго.
А на следующий день, 16 сентября 1941 года, Стрельну захватили немцы. (Блокада фактически началась еще раньше, 8 сентября.)
Были еще поездки в конце ноября 1941 года в Озерки за "хряпой" - морожеными листьями и корнями капусты. Но от мороженых корневищ капусты было мало толку. Опоздали мы и на пожарище Бадаевских складов, которые немцы подожгли 8 сентября 1941 г. Там нам осталась только черная, чуть подслащенная земля. Старую нашу квартиру разбомбило, а в новой было пусто, ничего съестного.
Наш кирпичный пятиэтажный дом N160 по каналу Грибоедова, в котором мы жили с 1926 года (до 1926 года мы жили на Гороховой улице), как и все дома, имел свою историю. До революции он принадлежал Покровской церкви, которая сдавала его внаем жильцам. В доме жили и солидные господа, из "бывших", занимавшие отдельные квартиры, и простые рабочие, и служащие в своих коммуналках. Жили мирно и дружно, знали каждого в отдельности, помогали друг другу, когда это требовалось. На весь наш большой дом был только один пьяница - маляр Белкин, да и тот вел себя довольно спокойно, а когда был трезв, работал за двоих - быстро и качественно, и все старались к себе на ремонт пригласить только его. Казалось бы, наш дом, полный "бывших", стал бы лакомым кусочком для НКВД, но в 1930–е годы у нас в нашем доме не было арестовано ни одного человека.
Перед войной в доме было оборудовано хорошее газобомбоубежище с полной герметизацией, принудительной вентиляцией с химическими фильтрами, с медицинским отделением и мощными стальными шлюзовыми дверями.
Вот война пришла и к нашему порогу. Все жильцы, не ушедшие на фронт, получили противогазы, провели работы по светомаскировке окон своих квартир, наклеили на стекла крест–накрест бумажные полоски и по очереди во время воздушной тревоги дежурили у ворот, в бомбоубежище и на крышах. Четко работали формирования МПВО. Наряду с фугасными фашисты сбрасывали на город и множество зажигательных бомб. Несмотря на термитную начинку, дежурные на крышах, среди которых были и дети–подростки, успешно боролись с ними, ловко орудуя стальными щипцами. Зажигалки тушили в ящиках с песком или сбрасывали с крыш на землю. Несмотря на героический труд горожан - защитников города, с каждым налетом авиации рушились дома, гибли и лишались крова ни в чем не повинные гражданские люди. Война есть война.
Ко всему привыкает человек, даже к ежедневным воздушным тревогам, бомбежкам и артобстрелам. Все реже стали спускаться жильцы дома в бомбоубежище по сигналу воздушной тревоги. И если на улицах города дежурные МПВО обеспечивали строгий порядок при объявлении воздушной тревоги, то контроль за нахождением жильцов в квартирах осуществляться не мог. Несмотря на опасную близость завода Марти, на который нацеливались фашистские бомбардировщики, в тот памятный день, 30 октября 1941 года, моя мама с братом Николаем также понадеялись "на авось" ("авось пронесет" ) и не покинули квартиру по сигналу воздушной тревоги. Надеялись, что и на сей раз бомба минует наш дом. Мать продолжала мыть пол, согнувшись у самого окна, а брат вышел в коридор, когда во дворе раздался оглушительный взрыв полутонной фугасной бомбы …
Каждый раз, когда я возвращался домой из спецартшколы после очередного налета, меня неотступно тревожила мысль: "а вдруг бомба угодила в наш дом, ведь опять бомбили возле завода Марти? Что с моими близкими?" - а в этот день смутное предчувствие особенно не давало мне покоя. У Аларчина моста повстречал расстроенную соседку Елизавету Генриховну. Чуть не плача она мне поведала, что на наш дом упала бомба, мою мать и брата увезли в госпиталь. Остаток пути до дома я бежал со всех ног … Фасад дома, выходивший на канал, был не поврежден, только на заднем дворе, куда упала бомба, зияла большая воронка. Окна всех этажей вместе с рамами и коробками были высажены начисто и зияли пустыми проемами. Стены имели глубокие трещины. Лестничные марши уцелели. Поднимаюсь по битому стеклу и завалам штукатурки на второй этаж к нашей квартире N13. В квартире пусто, гуляет ветер вдоль голых кирпичных стен. Ни дверей, ни оконных рам, ни мебели, на стенах - только голый кирпич. Все снесено и впрессовано в капитальные стены взрывной ударной волной. Уцелели только узлы в бывшей ванной комнате, превращенной после революции в кладовку. Хранить вещи в узлах на случай бомбежки рекомендовала служба МПВО.
Как в такой обстановке остались живыми мои мама и брат Николай? Что с ними? Во дворе разыскал тетю Нюшу, мать моего друга Сергея Егорова. Она была комендантом бомбоубежища, отправляла всех раненых, в том числе и мою мать с братом, в госпиталь, который размещался в бывшей школе на Мясной, 15. Тетя Нюша успокоила меня, сообщив, что мать и брат отделались сравнительно легкими ранениями. Через неделю или две их должны выписать из госпиталя. Пришел с работы отец и поспешил в госпиталь, а я стал переносить уцелевшие узлы, все, что осталось в нашей квартире, в бомбоубежище. Временно мы там и разместились, в его машинном отделении, любезно предоставленном нам тетей Нюшей.
Мама и брат уцелели чудом. После выписки из госпиталя мама рассказала, что она в момент взрыва мыла пол под подоконником и таким образом была защищена кирпичной капитальной стенкой. Брат оказался также под защитой капитальной стены, в коридоре. Это их и спасло. Мама получила множество ранений на спине от битого стекла. Вся спина была как одно кровавое месиво. Хирургам пришлось долго повозиться, извлекая из спины осколки стекла. Брат получил касательное осколочное ранение головы.
К моменту выписки их из госпиталя 7 ноября 1941 года мы уже получили ордер на новое местожительство, здесь же, по каналу Грибоедова, в трехэтажном доме NQ 156.
У домов, как и у людей, своя судьба. Одни (а их в блокадном Ленинграде было большинство) выстояли, другие полностью разрушены или сгорели от ежедневных бомбежек, третьи получили тяжелые или легкие ранения (разрушения), а четвертые (деревянные) были разобраны на дрова. Дважды пострадал от бомбежки соседний дом NQ 154 (Маклина, 35), построенный после революции для работников завода "Судомех" (на углу канала Грибоедова и Маклина). В нашем квартале на этот дом упала первая и последняя фугасная бомба. Даже после окончания войны еще долго у всех на виду в рассеченном сверху донизу Аоме на третьем этаже печально свисал с потолка оранжевый абажур. Стоя с дежурным у ворот дома N160, я был свидетелем взрыва первой бомбы, упавшей на дом N154. Долго горел пострадавший от бомбежки дом "Сказка" на углу Маклина и Декабристов.
Тяжелый снаряд угодил в Аларчин мост и пробил его настил. При этом артобстреле у парадной своего дома был смертельно ранен и скончался на руках моей матери замечательный человек, военный инженер–строитель Николай Николаевич Федоров (родственник моей супруги). Николай Николаевич в качестве военного инженера участвовал в военных действиях и Первой мировой, и Гражданской войны. В мирное время работал в строительных организациях нашего города, принимал непосредственное участие и в перестройке дома N! 156 по каналу Грибоедова, на пороге которого он, как старый солдат, скончался, сраженный осколком вражеского снаряда. В этом же году от голода умерла и его жена Любовь Владимировна Федорова.
Начался голод. В конце третьего квартала 1941 года и до весны 1942 года ленинградцы получали по карточкам в основном только хлеб. Причем хлеб имел примеси из целлюлозы и других заменителей от 20 - 25% и в отдельные дни до 40–50%.
За первую блокадную зиму в Ленинграде погибло от холода более 600 тысяч человек, а в самые трудные месяцы, январь и февраль, более 200 тысяч человек.
Мне было еще терпимо. Я питался в столовой спецшколы по военной карточке. Д мать с братом получали по 125 г. хлеба. Только у отца была рабочая карточка. Положение тяжелое, если не сказать отчаянное.
Отец мой был простой русский человек, участник Первой мировой войны, рабочий. Он не был членом коммунистической партии. Однако от него я ни разу не слышал жалоб на правительство, критики городских властей, ни слова он не сказал о том, что город надо сдать немцам. Он просто говорил нам, семье, что надо потерпеть, надо пережить. Помню, он часто приходил домой, ложился на кровать и думал, думал, где достать еды, как выжить. В один момент его озарило. Он когда–то работал агентом по снабжению костяного завода. Знал он все ямы в столовых, куда они сваливали кости. И вот решил он проверить их, не осталось ли что–нибудь в этих ямах. Столовые давно не работали. И вот, на наше счастье, в некоторых ямах он вместе с замерзшей землей откопал и немного костей. Мать в большой кастрюле выварила их, а всплывший жир собрала в баночки и остудила. На некоторых костях оставалось даже еще немного мяса. Кости глодали всей семьей. Это был праздник! Собранный в баночки костный жир как–то помогал моим родным пережить самые голодные блокадные дни.
у отца с довоенных дней сохранилась легкая тележка с рессорами. Она стояла во дворе, там, где он работал, перевязанная цепью на замок. И вот уже после моей эвакуации на этой тележке он из последних сил подрабатывал, перевозя продукты в булочные и магазины, возил и дрова, получая за все натурой хлебом и дровами. Д когда летом 1942 года эвакуировался и мой брат Коля, мать устроилась на работу и стала получать рабочую карточку. Возле Кировского завода на пустыре за шестым магазином им выделили клочок земли под огород. С одной картофелины они смогли вырастить целый огород. А осенью 1946–го, когда я демобилизовался из армии, с этого огорода мы выкопали уже тридцать мешков картофеля, не считая других овощей. Но это было потом.
А зимой 1941–1942 годов голод косил людей как косой. В спецшколе еще продолжалась учеба, но суровая зима, голод, бомбежки и артобстрелы все чаще срывали наши занятия. В конце января мы разбирали деревянные дома на дрова, но силы таяли с каждым днем, одолевала дистрофия, а от воды мы стали пухнуть. (26 января 1942 года постановлением Ленгорисполкома разрешена разборка деревянных домов на дрова.)
В канун Нового 1942 года нас, учащихся 9–й САШ, пригласили на праздничный вечер в Театр имени Горького. Несмотря на голод и холод, мы не нарушали формы одежды и даже в самые лютые морозы носили шинели, темно–синие брюки с красными кантами, ботинки. В промерзшем зале театра была такая же температура, как и на улице. Мы сидели в шинелях, ежась от холода. Особенно мерзли ноги. Старались не топать ногами и следить за ходом действия. На сцене "Вишневый сад" АЛ. Чехова. Кутаясь в шубы, актеры героически и вдохновенно исполняли свои роли. Им, похудевшим от голода и посиневшим от холода, надо было зарабатывать свой тяжкий блокадный хлеб.
Да простят нас Антон Павлович и труппа театра, мы были далеки от переживаний РаневскоЙ в связи с гибелью ее маленького мирка и смертью престарелого Фирса. Разве можно было сравнить их трагедию с нашей! За стенами театра - война. Фирс умирал в глубокой старости, нам же суждено было умирать молодыми, и если не в блокадном Ленинграде, то на фронте. На наших глазах умирали ленинградцы, гибли города, наша страна стояла перед опасностью исчезновения.
В конце каждого действия мы энергично хлопали в ладоши и даже стучали ногами, так как это давало возможность хоть как–то немного согреть наши окоченевшие руки и ноги.
С нетерпением мы, зрители, думаю, что и актеры, ждали окончания спектакля. Ведь всех нас, зрителей и актеров, после спектакля (в этот поздний вечерний час) ждал … праздничный новогодний горячий обед.
Для голодного продрогшего блокадника–дистрофика ничто не могло сравниться с горячим обедом. Это был верх блаженства. Все остальное было неважно, отступало на второй план.
И вот спектакль окончен. Бурные аплодисменты! Торжественно, повзводно входим в фойе, где для нас накрыты столы. Обед из трех блюд, горячий суп, котлета с макаронами и фруктовое желе. е собой всем выдали по плитке шоколада "Золотой якорь". Такого торжества мы не ожидали. о роскошного по тем временам угощения мы оттаяли душой и телом. Надежно запрятав за пазухой драгоценную шоколадку, мы направились домой. По узенькой, протоптанной в глубоком снегу на одного человека тропинке, молча гуськом шли мы домой по правому берегу Фонтанки. Где–то глухо стреляли орудия, но здесь, на набережной, город будто вымер. Было тихо, ни огонька, ни прохожих. Только полная луна освещала искристый, морозный, не по–городскому белый снег…
Дома не спали. Зажгли фитилек на блюдечке. Шоколадку разрезали на множество крошечных кусочков, после чего она как–то незаметно быстро исчезла. На всю жизнь запомнилась нам, выжившим в ту войну, эта блокадная предновогодняя ночь. Впереди еще была блокада, эвакуация и долгие годы войны.
При вожу здесь же воспоминания моей жены Ирины Львовны о начале войны и блокады.
"Нежданно–негаданно грянула война. Взрослые были в большой тревоге, а мы, дети и подростки, еще не представляли, какое горе обрушилось на всех нас.
В сентябре 1941 года ушел на фронт добровольцем мой брат, Миша. Ушел и не вернулся, погиб в бою под Ленинградом в 1942 году. В Шувалове, где мы тогда жили, появились беженцы из районов, прилегающих к финской границе. Приютили и мы одну семью. Беженцы влачили жалкое существование, у них ничего не было, карточек им не выдавали, и с наступлением голода и лютых морозов они умирали первыми. Нас, молодых, да и старых, которые не работали, направили на оборонные работы. Мы рыли окопы и траншеи, а немецкие самолеты обстреливали нас на бреющем полете, иногда сбрасывали листовки: "Доедайте свои бобы и готовьте гробы!" При налетах мы прятались в вырытые нами окопы и отсиживались в них, пока не улетят самолеты. На поселки самолеты сбрасывали фугасные и зажигательные бомбы. Деревянные дома не успевали тушить, и они сгорали дотла.
В конце сентября 1941 года немцы плотно замкнули кольцо вокруг Ленинграда, и мы стали остро ощущать нехватку продуктов. Старшая сестра Зина работала в госпитале на приемке раненых, в Мечниковской больнице.