- Озорничать ты можешь, Юзеф. Чтобы боднуть козленку вола, ума много не надо. Но себя бодать я тебе не дам! И оскорблять Советскую власть не позволю! Не ты и не твой сын ее завоевали! Она дорого стоит! Ты вот кричишь: все народное, а сам тащишь народное добро и прячешь у себя в саду. Спросил ты на это разрешение у народа?
- Не у тебя ли спрашивать? Тоже комиссар! Бревно ты, а не комиссар! В лесу вырос, всю жизнь, как голодный медведь, лапу сосал, а теперь дали тебе волю!…
Взбешенный, полупьяный Михальский, не помня себя, как камни, с презрением и ненавистью швырял в лицо Магницкого эти слова.
- Комиссары… Да ты знаешь, скоро твоих комиссаров в Августовских лесах вешать будут! Ты тоже попадешь вместе с ними, если не одумаешься!
- Погоди, погоди, что ты говоришь?
Но Юзеф Михальский, казалось, ничего не слышал и с клокотавшей в горле злобой продолжал:
- Тысячами глоток на тебя орать будут! Каленым железом будут того жечь, кто не перестанет притеснять нас, коренных поляков! А ты белорус, в тебе нет чистой польской крови, потому ты и против нас! Смотри, Магницкий, народ недоволен тобой. Скоро твои начальники не смогут за тебя заступиться…
- Почему ты так думаешь?
- Только я смогу за тебя заступиться… - не отвечая, продолжал Михальский. - Скоро все изменится…
Неизвестно, какие еще мысли высказал бы Михальский, если бы в это время не раздался собачий лай и в кустах не показался какой-то человек.
Магницкий и Михальский повернули головы. Нервно теребя в руках измятую шляпу, перед ними стоял Сукальский.
Пробираясь по саду от Олеся Седлецкого, он услышал голоса и, спрятавшись в кустах, подслушал весь разговор. Его поразили грубые и откровенные выкрики несдержанного Михальского. Они были опасны не только для Юзефа. Захотелось выскочить из кустов и зажать рот этому дураку Михальскому, но он боялся показаться на глаза Магницкому. Однако покинуть свое убежище его вынудила огромная собака Владислава. Почуяв чужого человека, она с громким лаем бросилась в кусты и, злобно зарычав, остановилась в двух шагах.
- Я вам не помешал, добрые хозяева? - спросил Сукальский и, повернув голову к Михальскому, так свирепо на него посмотрел, что тот обмяк и съежился.
Иван Магницкий, оглядев незнакомца с ног до головы, вытащил из кармана коробку с табаком, стал крутить цигарку. Усиленно работавшая в голове мысль неожиданно подсказала, что появление этого человека и угроза Михальского имеют какую-то внутреннюю связь. Иван Магницкий насторожился и решил выждать, что же будет дальше. По выступившим на щеках незнакомца розовым пятнам он видел, что скуластое волевое лицо его искажено не страхом перед собакой, а злобой на Юзефа, которого он, очевидно, видел не первый раз.
Сукальский без труда угадал мысли Магницкого. Он имел о нем достаточные сведения и поэтому, решив не дать ему опомниться, напал первым.
- Мне известно, гражданин Магницкий, что вы являетесь председателем сельсовета. Все, что говорил вам этот гражданин, - небрежно показывая пальцем, продолжал Сукальский, - я слышал. Как официальное лицо, вы обязаны сообщить этот разговор властям. Если меня вызовут, я могу подтвердить. Я, как вновь прибывшее лицо, недавно регистрировался в милиции, имею там знакомых…
Юзеф Михальский, сжимая в кулак растрепавшуюся бороденку, вытаращив глаза, поднимал голову все выше и выше, невольно подчиняясь этому жесткому скрипящему голосу. Он с ужасом почувствовал, что Сукальский говорит то, что может случиться на самом деле.
Сбитый с толку, Магницкий, выжидательно посматривая на незнакомца, курил.
- Пан Сукальский, - огорошенный его словами, начал было Михальский, но Сукальский, махнув рукой, властно его оборвал:
- Молчите! Вы заслужили наказание, и будете наказаны! Гражданин Магницкий, я повторяю, что вы обязаны выполнить свой долг или это сделаю я сам. Вы только не выпускайте его из рук… - Сукальский выразительно посмотрел на оторопевшего Михальского и, круто повернувшись, скрылся за густыми кустами вишни.
Минуту спустя слышно было, как он о чем-то разговаривал с Владиславом, который успокаивал рычавшую собаку и, видимо, привязывал ее. Потом все стихло.
- Быстро, Владислав, принесите мне лучший ваш костюм, - проходя в комнату Владислава, сказал Сукальский. - Ваш родитель, как самый последний дурак, из-за каких-то бревен наговорил этому белорусу всяких глупостей и выдал нас с головой. Мне дольше оставаться здесь нельзя. Все связи вы будете держать у себя в руках. Но вам тоже придется туго. Вы отлично сделали, что вошли в доверие. А сейчас отец и вас скомпрометирует… У нас с вами почти одинаковые фигуры, - примеривая серый костюм, продолжал Сукальский. - Вы еще положите в корзину яблок. В случае чего будете говорить, что я приходил к вам покупать яблоки для больного родственника и случайно сторговал у вас и костюм. В моем положении надо чаще менять костюмы. Чертовски трудно стало налаживать связи.
- Скажите, пан Сукальский, скоро все это начнется? - пытливо спросил Владислав.
- Этого никто сказать не может, кроме вашего глупого отца.
- Отец не глуп… Но он с утра выпивает и сегодня пропустил лишнее. Что же теперь с ним будет? Вы думаете, донесет Магницкий?
- Не знаю. Может быть, и побоится. Но надеяться на это никак нельзя.
- Если Магницкий донесет, что могут сделать с отцом?
- Это уж надо спрашивать у советских чекистов. И я бы на вашем месте воздержался от таких вопросов. Надо принять меры, чтобы этого не случилось.
- Что же можно сделать? - напряженно давя руками спинку стула, спросил Владислав.
- Сейчас пока проследите, что предпримет этот лесоруб. Потом напишете донесение и снесете в указанное вам место. Самостоятельно никаких действий пока не предпринимать - понятно?
Владислав молча склонил голову.
Через некоторое время мимо окон Франчишки Игнатьевны прошел высокий, в сером костюме человек. В руках у него была закрытая газетой корзинка. Быстро шагая, он свернул за угол и скрылся в ближайшем переулке.
- Костя, Костя! - крикнула вертевшаяся у окна Оля. - Вон дяденька пошел с корзинкой в лес. Мне тоже хочется в лес! Пойдемте, дядя Костя, грибочков наберем!
- Как же мы пойдем без мамы? - отозвался Кудеяров, разговаривавший до этого с сидевшим на кровати Осипом Петровичем.
Франчишка Игнатьевна поила Славу молоком. Вытянув тонкую шею, она глянула в окно, подосадовав на то, что ей не удалось узнать, кто мог в такой час отправиться за грибами.
В хате Августиновичей, кроме одной табуретки, скамьи, стола и старенькой самодельной кровати, покрытой синим дерюжным одеялом, ничего не было.
Когда Усов, Клавдия Федоровна и Шура вошли в хату, Франчишка Игнатьевна кое-как рассадила их, поставила на стол вторую крынку молока и тарелку с помидорами. Теперь, уперев руки в свои костлявые бока, она думала, чем еще угостить таких редких и дорогих гостей.
- Погодите, я сейчас угощу вас тыквой! У меня есть такая пареная тыква, получше того абрикоса…
Несмотря на свои пятьдесят лет, Франчишка Игнатьевна легко, по-девичьи быстро повернулась на пятках и подскочила к печке.
- Спасибо, Франчишка Игнатьевна. Мы ничего не хотим! - в один голос сказали женщины.
- Как же вы можете отказываться от такой тыквы! А когда я прихожу до вас, то сколько вы меня кушать заставляете? И того попробуй и этого откуси. По-вашему, Франчишка не может угостить? Что она, не знает, как нужно принимать гостей?
- Ну что ж, тыква так тыква… Давайте, тетя Франчишка, тыкву, решительно заявил Усов, подсаживаясь к столу. - Тыква, брат, тонкий деликатес, если кто понимает, - продолжал он, с усмешкой поглядывая на шептавшихся женщин.
- А чем вас угощала пани Седлецкая? - с любопытством спросила Франчишка Игнатьевна, ставя на стол сковородку с пареной тыквой.
- Графинчик вишневочки появлялся… - ответил Усов, пробуя дымящуюся тыкву.
- Чуешь, баба, чем угощает Стаська? Вишневкой, а ты тыквой! вмешался Осип Петрович и так смачно крякнул и разгладил усы, словно уже опрокинул стаканчик забористой вишневки. - Ты бы лучше швырнула на стол нам солененьких грибочков, та огурчиков, та малого куренка, хотя б того хроменького, я бы ему живо открутил голову, а то тыква! - тянул своим певучим тенорком Осип Петрович. - Что, у нас в доме ничего другого не может оказаться? - не унимался он, питая слабую надежду, что его занозистая женка расчувствуется ради гостей и выставит на стол припрятанную настойку.
- Подождите, - снова заговорила Франчишка Игнатьевна и, остановившись посреди комнаты, подняла указательный палец кверху. - Дайте трошки подумать… Я могла бы угостить вас свежей рыбой… Вот добрая закуска!
- Рыба! То пища! - весело встрепенулся Осип Петрович. - Так у тебя, матка, есть рыба?
- Наверное, есть, коли ты сегодня наловил в Шлямах…
- Я что-то не припомню, чтобы я сегодня ходил на Шлямы, предчувствуя коварство жены, усомнился Осип Петрович.
- Раз ты не наловил, то мне птички рыбы не натаскают. И он, лежебока, спрашивает, есть ли у меня рыба! Люди добрые подумают, что он меня закормил рыбой, а я все никак не могу растолстеть. Сам целый день крюки-дрюки строит, все замусорил, не наубираешься, а в доме ни одной рыбной косточки не видно… И добрая настойка была у Седлецких? - спросила Усова Франчишка Игнатьевна.
- Вишневки, Франчишка Игнатьевна, я так и не попробовал, - ухмыляясь, ответил Усов.
- Тю-у-у! - разочарованно протянул Осип Петрович. - А почему бы вам не попробовать той настойки?
- Не пью, - ответил Усов. - Кроме нашей "Московской", ничего не употребляю.
- Вот это гарно! Она ж душу успокаивает и играет! - хлестко шлепнув себя ладонью по колену, согласился Осип Петрович.
- А как сама Стаська? - не обращая внимания на азартные выкрики мужа, допытывалась Франчишка Игнатьевна. - Как сама хозяйка, очень за вами ухаживала? Сдается мне, что с ней сегодня хворость приключилась…
Франчишке Игнатьевне не терпелось рассказать, как сегодня бранилась и рвала на себе волосы Стася Седлецкая, и она ждала для этого подходящего момента. Вот если бы женщины перестали шептаться и обратили бы на хозяйку внимание.
- Стася сегодня совсем не своя… - горестно поджимая щеку, продолжала Франчишка Игнатьевна, - ну совсем помешанная…
- Ну чего ты причепилась, - предчувствуя, что у супруги чешется язык, вмешался Осип Петрович. - Помешанная та хворая… Ты тоже пять раз в день ложишься помирать…
В другой раз Франчишка Игнатьевна не стерпела бы этой дерзости мужа, но на этот раз сдержалась и только коротко огрызнулась:
- Не петушись, пока тебя курица не клюнула. Раз я говорю, что Стаська хвора, значит, хвора…
- Лечиться нужно, - лаконично заметил Усов и, сдерживая улыбку, добавил: - Мне показалось, что Станислава Юзефовна женщина с выдержкой.
- Тю-у! - махнул рукой Осип Петрович и, ткнув сморщенным указательным пальцем в пространство, добавил: - Эта Стаська хитрюща, як та ворона, которая под крылом у себя чешет, а уж перышка не выщипнет, к другим норовит нос протянуть.
- Значит, притворяется? - спросил Усов.
- Эге, умеет… что в твоем гродненском цирке, - подтвердил Осип Петрович.
- И что же такое случилось сегодня с вашей соседкой? - Видя страстное нетерпение хозяйки, Усов решил дать ей высказаться. - Пустяки какие-нибудь, - добавил он нарочито небрежным тоном.
- Он говорит - пустяки! Послушали бы да посмотрели на эти пустяки…
Осип Петрович предупреждающе посмотрел на жену и стал ей подмигивать. Все-таки неудобно было рассказывать про соседку такие нехорошие вещи. Но удержать Франчишку Игнатьевну было уже невозможно.
Склонившись к лейтенанту Усову, она робко покосилась на тихо разговаривающего с женщинами Кудеярова.
- Все дело произошло из-за Галины, - начала Франчишка Игнатьевна, - и вот этого самого вашего Кости. Их видели вместе на канале. Галинку отстегали и заперли в сарай, даже башмаки отобрали и платье. Стаська теперь поведет Галину к нашему ксендзу грехи замаливать и поклоны заставит бить… "На куски тебя, негодницу, изрежу и собакам выкину", - орала на нее Стаська, а у самой в руках ремень этакий, жгут сыромятный! Аж мне страшно стало… А пани Седлецкая, наверное, для своей Галины жениха присмотрела. Вижу я, как он у них в саду в беседке ховается. Высокий такой, в шляпе, ну, настоящий пан!
- А откуда жених-то? - внимательно вслушиваясь в разговор, спросил Усов.
- Да тот самый брат или дядька нашего ксендза Сукальского. Богатый, говорят, и большой чин имеет.
- Большой чин! Скажите, пожалуйста!
Усов, как бы удивляясь, покачал головой. Брови его дернулись, а лицо приняло совсем безразличное выражение, только глаза заблестели строже и жестче. Отвернув рукав гимнастерки, он посмотрел на часы и коротко, тоном приказания, сказал:
- А нам ведь пора, друзья.
- Да что это вы так сразу, товарищ начальник! - засуетилась Франчишка Игнатьевна. Она приготовилась выложить кучу новостей, а лейтенант вдруг бесцеремонно встал и собрался уходить.
- Спасибо, Франчишка Игнатьевна, за угощение, - проговорил Усов и, кивнув Клавдии Федоровне, показал глазами на дверь.
- Так скоро, Виктор Михайлович? - сказала Шарипова, но, встретившись с ним взглядом, тоже встала.
Как и утром, Усов с Александрой Григорьевной пошли вперед, Клавдия Федоровна с детьми и Кудеяровым - позади.
- Ах какая все-таки ужасная женщина эта самая Стася, мать Галины! беря за руку Усова, проговорила Шура.
- Чем же? - спросил Усов, ускоряя шаги.
- А ты и не разглядел?
- Разглядел. Но ведь если бы и тебя по-иезуитски нашпиговать, ты была бы такой же…
- При чем тут я?
- Я говорю о воспитании.
- Извини, - вспыхнула Шура, - как бы меня ни воспитывали, но уж это…
- Нечего отговариваться, милая моя, - подзадоривал Усов. - Я знаю твой характер, потому и говорю.
- А какой у меня характер? И вообще я тебя сегодня не узнаю. Ты с самого утра придираешься ко мне. Ну, какой у меня характер?
- Упрямый.
- Слыхали. Дальше?
- Заносчивый, если хочешь, капризный, мелочный, эгоистичный, самолюбивый, властный… Если тебе дать волю, то выйдет такая Станислава, что сбежишь без оглядки на Памир…
- В общем, я чудовище? Так, да?
- Сухопутное, но не морское. Морское чудовище глупее, а ты умненькая…
- Ага, признался все-таки, что я умненькая. И на том спасибо. А вот у тебя какой характер, представь себе, никак не могу определить.
- Твердый, как вот этот камень. - Усов показал глазами на лежащий у дороги большой серый валун.
- Что верно, то верно, - согласилась Шура. - Этого-то я и боюсь. Выйдешь за тебя замуж, ты меня в тряпочку завернешь и будешь возить, как игрушку, куда тебе захочется. А я люблю жить самостоятельно и хочу хоть немножечко мужем командовать, ну хоть капельку… И вот всем сердцем чувствую, что этого никогда не будет. Ты какой-то уж чересчур правильный человек, никакой в тебе трещинки, хоть бы ноготком поковырять. Ну дашь маленечко кое-когда покомандовать, а? Слышишь, жених?
Шура ласково смотрела сбоку на сумрачное красивое лицо своего друга.
- Ну что же ты молчишь? Дашь немножко покомандовать? - покачивая его тяжелую руку, спрашивала Шура. Вся эта любовная история с Кудеяровым и Галиной настроила ее сегодня на веселый лад.
- Я больше к тебе, милашка, не сватаюсь, - сказал Усов и многозначительно, с озорством подмигнул.
- Это что же, тебя Франчишка завлекла, что ли? А может быть, Стася? Она женщина заметная. С итальянским носом.
- Это ты верно говоришь, - согласился Усов. - Только как раз не она, а дочка ее. Вот девушка так девушка! Завидую Косте.
- Но ты опоздал, милый.
- Ничего не опоздал. Вторая-то, Ганна, которая в саду копалась и вино приносила… Если бы ты видела, как она на меня поглядывала. Я ведь не буду вздыхать и Клавдию Федоровну донимать, а сразу в машину, на поезд - и на Памир!
- Скатертью дорожка, - пропела Шура и попыталась улыбнуться, но улыбка получилась невеселая. В сестру Галины можно было влюбиться. Двадцатипятилетняя Ганна уже была замужем, но через год после свадьбы похоронила утонувшего мужа, местного лесничего. Она выделялась среди подруг яркой и зрелой красотой. Ганна иногда приходила в школу и брала книги на белорусском языке, которому научилась от своего мужа, белоруса. Шура хорошо знала ее историю. Замуж она вышла против воли родителей, стремившихся найти для нее состоятельного жениха.
- Надо было сегодня посвататься, зачем откладывать? - колко заметила Александра Григорьевна.
- Мы уж обойдемся без сватовства, - в тон ей ответил Усов.
У Клавдии Федоровны с Кудеяровым между тем продолжался все тот же разговор.
- Ты сейчас в отпуске, и нечего раздумывать! - говорила Клавдия Федоровна. - С родителями ее каши не сваришь. Теперь они создадут твоей Галине такую жизнь, что она вниз головой в канал может броситься. Ты бы посмотрел только, с какой ненавистью ее мать смотрела на меня, когда я пошутила о сватовстве. У меня даже уши покраснели… А если бы она знала всю правду? Я даже поражаюсь, почему у такой монахини, как эта Стася, такие прекрасные дочери?
- Времена не те, Клавдия Федоровна. Кроме того, Галина мне рассказывала, что муж у Ганны был хороший человек. Очевидно, он всерьез повлиял на Галину. Говорят, это был начитанный человек. Научил Ганну и Галину белорусскому языку, давал им читать Мицкевича, Пушкина, Некрасова… Потом он как-то загадочно утонул.
Кудеяров замолчал, потер ладонью широкий лоб и упрямо сжал красные, как у девушки, губы. Он был еще совсем молод и любил первый раз в жизни.
- Ну, а как все это сделать, Клавдия Федоровна? С Виктором, что ли, поговорить?
- Обязательно поговори. Он опытнее тебя, - ответила Клавдия Федоровна и крикнула шагавшему впереди Усову: - Виктор Михайлович!
- Что случилось? - приостанавливаясь, спросил Усов.
- Идите скорее, а то они удерут, - подтолкнула Клавдия Федоровна Кудеярова и задержалась, поджидая детей. К ней присоединилась и Шура, взвинченная разговором с Усовым, недовольная им и собой.
Кудеяров пошел рядом с Усовым.
- Поговорить надо, Витя. Ты знаешь, друг, я того… Решил, значит… Да тебе, наверное, Шура все рассказала, - начал Кудеяров, смущаясь и краснея.
- Ну так. Дальше… Не мямли, ну? - поторопил его Усов и своим холодным "ну" окончательно сбил с толку.
Мысли начальника заставы были очень далеки сейчас от любви Кудеярова к Галине. Он и Шуру слушал рассеянно. В голове Усова засело упоминание Франчишки Игнатьевны о загадочном родственнике ксендза.
- Понимаешь, такие дела, такие дела… - продолжал Кудеяров. - Так складываются, братишечка…
- Что ты, на самом деле, разводишь! Говори толком, что тебе от меня надо? Мне некогда! А сват… честное слово, плохой из меня сват.
- Ну тогда иди к черту! Я ему, понимаешь, хочу всю душу выложить, а он! Подумаешь! - вскипел Кудеяров, стараясь попасть быстро шагающему Усову в ногу. Такого отношения к себе со стороны друга он никак не ожидал. - Я думал, ты настоящий человек, а ты булыжник! - Кудеяров яростно пнул попавший под ноги камень.
- Так его, так! Еще разок! - Вспомнив, что сегодня уже говорилось о камне, Усов весело рассмеялся и, поймав друга за плечо, зашептал: Служба, понимаешь? Служба! И не злись.
- Сегодня воскресенье. Не оправдывайся! Выходной день!