При всей своей занятости Миклухо-Маклай совершил еще один кратковременный выезд из Йены, на сей раз не связанный с подготовкой к экспедиции. Он узнал, что в Веймаре находится писатель Тургенев со своей пассией Полиной Виардо, выступавшей в местном театре. 11 марта 1870 года Николай Николаевич сообщил сестре: "Познакомился с И.С. Тургеневым; он живет в Веймаре. На днях провел с ним целый день. Он был также у меня в Йене. Мы довольно скоро и хорошо сошлись. Жаль, что я по уши сижу за работой, чаще бы ездил в Веймар". Миклухо-Маклаю было очень интересно общаться с Тургеневым, много писавшим о русской молодежи, создавшим образ Базарова, который еще недавно привлекал студента Миклуху. Тургенева живо занимали рассказы ученого о его недавних путешествиях на Канарские острова и берега Красного моря, его планы на будущее. Так началось знакомство Миклухо-Маклая с Тургеневым, контакты с которым - очные и заочные - продолжались до самой смерти писателя в 1883 году.
Миклухо-Маклай был с уважением принят в Йенском университете. Студент Петр Аксельрод, нелегально уехавший из России без денег и паспорта, живший впроголодь и занимавшийся на медицинском факультете, что называется, на птичьих правах - благодаря тому, что профессора разрешали ему бесплатно посещать их лекции, - 14 декабря 1869 года написал в Берлин А.А. Мещерскому: "Что же касается г-на Миклухи, то прошу Вас, если найдете нужным, ему написать несколько слов обо мне. Знакомство с ним и его ласки, насколько можно требовать от человека занятого, могут меня возвысить в глазах многих и во многих отношениях быть полезными".
Но сам Эрнст Геккель - при всей его внешней приветливости и учтивости - продолжал смотреть на "Николая Миклухо" несколько свысока, как профессор на своего ассистента, не в силах отрешиться от менторского тона, что раздражало честолюбивого молодого ученого с очень высокой - возможно, завышенной - самооценкой. У Геккеля, заболевшего звездной болезнью, вообще складывались непростые отношения с его учениками. Он не допускал никакой критики в свой адрес, не терпел возле себя молодых ученых, твердо вставших на ноги, получивших известность в научных кругах. Например, он поссорился с Антоном Дорном после того, как тот создал свою знаменитую морскую биологическую станцию в Неаполе.
Помимо причин личного характера, охлаждению, а затем и разрыву между Миклухо-Маклаем и Геккелем способствовали серьезные разногласия по научным вопросам. Поручив Николаю изучение известковых губок, Геккель в 1869 году неожиданно, не предупредив своего ученика, сам занялся этой проблематикой, - что обидело Миклухо-Маклая, как видно из его писем Дорну, - и пришел к иным выводам по систематике и морфологии этих простейших морских организмов. Уже в 1870 году Николай Николаевич выступил с критикой взглядов Геккеля в журнале Петербургской академии наук. Однако пропасть между двумя учеными возникла, на мой взгляд, не из-за разногласий в интерпретации губок, а из-за расхождений мировоззренческого характера. Молодой ученый осознал - раньше он не обращал на это внимание, - что Геккель, считая папуасов "недостающим звеном" между европейцами и их животными предками, относит их чуть ли не к "недочеловекам". Николай Николаевич не мог согласиться с такой постановкой вопроса. Он учел некоторые рекомендации Геккеля при составлении программы своей экспедиции, но с 1871 года до самой смерти больше не поддерживал с ним никаких контактов, а "обезьяний профессор" в 1877 году уничижительно отозвался о своем бывшем ученике.
Порвав с Геккелем, Николай Николаевич сохранил добрые отношения со вторым своим йенским учителем - Карлом Гегенбауром. Именно ему, как уже отмечалось, он посвятил монографию "Материалы по сравнительной анатомии позвоночных". В 1873 году Гегенбаур покинул Йену, став профессором анатомии Гейдельбергского университета. Но контакты между двумя учеными - пусть и нерегулярные - не прекратились. Сохранилось, например, очень любезное письмо Гегенбаура от 30 июля 1876 года, в котором он благодарит своего бывшего ученика за присланные оттиски статей и отвечает на его вопросы по зоологии.
Екатерина Семеновна, как и раньше, держала сына на голодном пайке. Ученый предпочитал общаться с ней через сестру Ольгу - натуру художественно одаренную, с широкими взглядами на жизнь, единственную в семье, кто понимал Николая Николаевича и верил в его славное будущее. Уже в декабре 1869 года он просил ее в письме сказать матери, что наделал в Йене много долгов, а через два месяца озабоченно подчеркивал: "Жду очень, очень денег". В апреле 1870 года, сдав в набор первую, основную часть монографии, Миклухо-Маклай решил съездить в Лондон для консультаций со специалистами и покупки экспедиционного оборудования. Ученый готов был отправиться в эту поездку, не дожидаясь окончательного решения совета РГО и Морского министерства, но выезд был невозможен из-за отсутствия денег. "Я пришел к очень неутешительному результату, - писал он Ольге 16 апреля, - что если я выеду потихоньку (не заплатив всех долгов) из Йены, то я тогда все-таки застряну почти сейчас же дорогой <…> прошу передать это матери". Николай Николаевич все же рискнул и на последние деньги добрался до голландского города Лейдена, чтобы по пути в Англию познакомиться с коллекциями местного музея. Здесь ученый получил денежный перевод от матери с предупреждением, что до возвращения в Петербург он не может больше рассчитывать "ни на какие деньги". Поблагодарив за перевод, Николай Николаевич горестно добавил, что присланных денег едва ли хватит на обратный путь из Лондона до Йены, а ведь он, кроме того, очень желал бы в Англии "многим запастись для путешествия". Поэтому он одновременно отправил письмо Ольге с просьбой снова повлиять на мать.
Миклухо-Маклай пробыл в Лондоне чуть более недели, но за это время многое успел. "Некоторые мои работы, - писал он 2 мая Остен-Сакену, - которые оказались более известными в Англии, чем в России, доставили мне без особенных рекомендаций очень легкий доступ ко всем и ко всему. В очень короткое время я познакомился со всеми представителями тех отраслей науки, которыми занимаюсь, и эти господа очень заинтересовались мною сделанным путешествием в Красное море, а также тем, которое, с Вашей помощью, надеюсь предпринять, и даже пожелали помочь мне, чем могут".
Николай Николаевич тут немного покривил душой. Для доступа в Британский музей и состоящую при нем библиотеку, - ее усердным читателем многие годы был Карл Маркс, - действительно не требовались "особенные рекомендации". Но чтобы быть принятым в Адмиралтействе или другом правительственном ведомстве викторианской Англии, чтобы удостоиться аудиенции у руководителей главных научных обществ, чужестранец должен был придерживаться определенных формальностей - иметь солидные рекомендации или влиятельного ходатая и сопровождающего. В этой роли выступил профессор Томас Хаксли (Гексли) - выдающийся биолог, ближайший соратник Дарвина и популяризатор его учения. В 1846 - 1850 годах, будучи совсем молодым человеком, Хаксли участвовал в экспедиции на британском военном корабле "Ратлснейк", проводившей исследования у берегов Австралии, Юго-Восточной Новой Гвинеи и среди небольших островов архипелага Луизиады. "Ратлснейк" стал для Хаксли такой же школой, как "Бигль" для Чарлза Дарвина. Судно подолгу стояло в австралийских портах, преимущественно в Сиднее, и с тех пор у Хаксли появились там влиятельные друзья.
Хаксли радушно встретил русского ученого, который был ему известен как по публикациям, так и по письмам Геккеля и Дорна. "Я много виделся с ним, - писал он Дорну о пребывании в Лондоне Миклухо-Маклая, - и он поразил меня как человек весьма значительных способностей и энергии". Хаксли поделился с Николаем Николаевичем своими воспоминаниями о плавании на "Ратлснейке", дал практические советы, обсудил с ним зоологические и антропологические проблемы, которые следовало бы включить в программу задуманной экспедиции.
По просьбе Хаксли Миклухо-Маклай был принят в британском Адмиралтействе. Главный гидрограф Адмиралтейства контр-адмирал Дж. Ричарде и ученый-океанограф У. Карпентер показали ему "аппараты, которые касаются исследования дна на больших глубинах". Эти аппараты были успешно испытаны в 1869 году в Северной Атлантике, причем удалось достать "образчики дна из глубин 26 тыс. фут". Интерес, проявленный Николаем Николаевичем к такому оборудованию, был не случаен: он решил использовать длительное морское путешествие к берегам далекой Океании для проведения в пути океанографических исследований. Интересные сами по себе, пользовавшиеся неизменным вниманием в ученом мире, эти изыскания могли бы снискать ему новых сторонников в отделении физической географии и в совете РГО.
Николай Николаевич выехал из Лондона 30 апреля. Ускорить отъезд ученого вынудили участившиеся приступы малярии, которые он приписывал местной "скверной погоде", и дороговизна проживания в английской столице. Он составил список необходимого экспедиционного оборудования, но мало что смог приобрести из-за отсутствия средств.
На сэкономленные деньги Миклухо-Маклай вернулся через Брюссель в Йену, где, как он писал, "мне жизнь сравнительно очень, очень мало стоит". Он поспешил завершить работу над второй частью монографии, ограничившись в ней описанием только среднего мозга хрящевых (ганоидов) и костистых рыб. Автор обещал читателям "в ближайшее время разработать некоторые вопросы, касающиеся мозга ганоидов и костистых рыб и дать более подробное сравнение их с мозгом селахий", но - захваченный другими научными проблемами - не осуществил этого намерения.
Миклухо-Маклай начал готовиться к возвращению в Россию - сортировать книги и другие вещи, которые накопились у него за годы жизни в Германии: какие взять с собой, какие оставить на хранение в Йене. Но денег на дорогу у него не было. "Можно было бы устроить это дело еще иным образом, - писал он Ольге 12 мая, - достать денег только на дорогу и скрыться из Йены в один прекрасный день (именно так поступили, как упоминалось выше, он и Мещерский летом 1869 года. - Д. Т.). Но как тогда устроить с вещами? Неудобно! Глупо зависеть от такой дряни, как от денег!" Наконец Екатерина Семеновна сжалилась над своим непутевым - как она считала - сыном и прислала денег, за которые он поблагодарил ее в письме от 24 мая. Теперь появилась возможность пару раз съездить к издателю в Лейпциг, где Миклухо-Маклай консультировался также с известным физиологом профессором Й. Чермаком. Но главное, что оставалось еще предпринять Николаю Николаевичу до возвращения в Россию, - это посетить Берлин и установить там контакты с профессором Вирховым и его коллегами.
Рудольф Вирхов (1821 - 1902) - выдающийся врач, ученый и политик умеренно либерального направления, основатель современной патологической анатомии, профессор медицинского факультета Берлинского университета - в 1860-х годах увлекся науками о человеке. В 1869 году он основал Берлинское общество антропологии, этнологии и доистории (археологии), президентом которого оставался многие годы. Вирхов не принял учения Дарвина и спорил на различных съездах и конференциях с популяризатором этого учения Геккелем, утверждая, будто эволюционная теория и разработанный "йенским еретиком" философский монизм расчищают дорогу социализму. Миклухо-Маклаю едва ли были по душе эти воззрения Вирхова, но тот не пытался навязывать их молодому русскому ученому. Он с уважением принял Миклухо-Маклая, снабдил его методическими пособиями для проведения полевых антропологических исследований, пригласил печататься в изданиях общества.
Миклухо-Маклай отвез своему издателю выправленную корректуру второй части монографии и, не дожидаясь выхода книги в свет, 17 июля отправился пароходом - это было дешевле, чем поездом - из Штеттина в Петербург.
"Почему я выбрал Новую Гвинею"
Так начиналась статья Миклухо-Маклая, план которой, судя по сохранившимся черновикам и наброскам, он составил еще до отправления в экспедицию, начал ее на борту "Витязя", продолжил после высадки на Новой Гвинее, но по каким-то причинам не довел до конца. Опираясь на содержание статьи, но привлекая и другие источники, а также учитывая широкий исторический фон, попытаемся ответить на вопрос, который содержится в заглавии этой незавершенной работы.
Уже известная нам статья А. Петермана с призывом безотлагательно приступить к исследованию Новой Гвинеи подстегнула Миклухо-Маклая. Ученый понял, что не следует терять время, если желаешь стать там одним из первопроходцев. Но стремление отправиться на Новую Гвинею появилось у нашего героя еще до публикации статьи Петермана.
Для Миклухо-Маклая, с 1867 года искавшего возможность отправиться в далекую и опасную экспедицию, которая обогатит науку важными открытиями и сделает его имя известным в ученом мире, а возможно - и за его пределами, Новая Гвинея представлялась идеальным выбором. Несмотря на то, что открытие Новой Гвинеи европейцами началось еще в XVI веке, в 1860-х годах она, по существу, все еще оставалась для них terra incognita: не было сколько-нибудь точных сведений ни о площади этого огромного острова, ни об очертаниях его берегов, а его внутренние районы оставались совершенно неисследованными. Сравнительно лучше были известны некоторые участки северо-западного побережья, но и здесь научные изыскания почти не выходили за рамки рекогносцировок. Фактически не было начато изучение коренного населения Новой Гвинеи - папуасов; отдельные достоверные наблюдения уживались с самыми нелепыми вымыслами и легендами. Эту "целину" надеялся поднять Миклухо-Маклай.
При подготовке статьи ученому не нужно было делать реверансы перед советом РГО, а потому он смог откровенно обозначить свои научные приоритеты. Величественна и непознанна природа Новой Гвинеи, в частности ее животный мир, среди которого "могут скрываться органические формы, вполне для нас новые". Но, "не занимаясь по зоологии систематикою и не имея склонности к собиранию коллекций, интересных зоологу и географу", он решил не делать упор на зоологические исследования, хотя не отказывался от проведения наблюдений по широкому спектру естественных наук. В центр внимания Николай Николаевич решил поставить человека: "Я план странствования своего подчинил антропо-этнографическим целям, при которых всегда останется у меня время для специальных анатомических исследований".