Ученому не повезло со слугами. Ульсон оказался лентяем и трусом, панически боявшимся нападения папуасов. Даже в те дни, когда у него не было приступов, он прикидывался больным, лежал и охал, мало помогая своему хозяину. Еще хуже обстояло дело с Боем. Он страдал не только от приступов малярии. Не прошло и месяца со дня высадки, как у юноши-полинезийца появилась болезнь, которую Николай Николаевич диагностировал как "опухоль лимфатических желез в паху". Болезнь быстро прогрессировала. Бой стонал день и ночь; он лежал на полу, корчась от боли, отказывался принимать пищу. Миклухо-Маклай в меру сил старался помочь юноше: вскрыл и обработал большой нарыв, образовавшийся в паху, давал ему морфий как обезболивающее средство. Но в начале декабря стало ясно, что дни Боя сочтены.
С горькой иронией Николай Николаевич писал о том, что он совсем не походит на "барина, занимающегося естественными науками". "Утром я зоолог-естествоиспытатель, - гласит одна из записей, - затем <…> повар, врач, аптекарь, маляр, портной и даже прачка". "Я убежден, что мне было бы комфортабельнее, - сокрушался путешественник 3 декабря, - если бы я жил совершенно один, не имея слуг, за которыми до сих пор я ухаживал более, чем они за мною".
А ведь сам Миклухо-Маклай страдал тогда от постоянных приступов малярии! Несмотря на предательскую слабость в руках и ногах, головокружение и упадок сил после очередного приступа, он, спотыкаясь, спускался к ручью за водой, собирал сухие ветки для очага, чтобы приготовить чай и сварить бобы или рис, не прекращал метеорологические наблюдения. Тут снова проявилась его удивительная способность превозмогать себя, мобилизовывать в экстремальных условиях все скрытые резервы своего организма, чтобы ценой максимального напряжения сил не только удовлетворять повседневные потребности, но и продолжать научные исследования.
Миклухо-Маклай мучительно размышлял о том, как преодолеть настороженность папуасов и завоевать их доверие. В ноябре положение начало меняться к лучшему. "Моя политика терпения и ненавязчивость, - записал он в дневнике, - оказалась совсем верною: не я к ним хожу, а они ко мне; не я их прошу о чем-нибудь, а они меня и даже начинают ухаживать за мною. Они <…> приходят, сидят долго, а не стараются, как прежде, выпросить что-нибудь и затем улизнуть поскорее со своею добычею". Но что нужно предпринять, чтобы папуасы спокойно воспринимали посещение их деревень? Путешественник решил громким свистом предупреждать о своем приближении к деревне, и это, по его выражению, "простое средство" дало благоприятные результаты. "Открыв, что неожиданность моего появления сильно их беспокоит и так им надоедает, - рассказывал он десять лет спустя, выступая в РГО, - я обыкновенно, подходя к деревне, останавливался и резким свистом давал знать о моем приближении для того, чтобы дать женщинам время убраться с детьми в кусты и спрятаться там. Я скоро заметил, что вследствие этого туземцы, зная, что я не приду неожиданным гостем, стали совершенно иначе относиться к моим визитам и гораздо реже брались за оружие".
Миклухо-Маклай впервые применил свое "простое средство" 17 ноября, при посещении после длительного перерыва деревни Горенду. Спрятав женщин и детей, мужчины гораздо спокойнее встретили путешественника, не устраивали, по его словам, "разных шумных демонстраций при моем появлении, как прежде", а при его втором визите, 3 декабря, даже, казалось, не прерывали своих обычных занятий. Николай Николаевич выменял у них несколько кокосовых орехов, которые жители деревни охотно принесли в таль Маклай (дом Маклая).
Между тем безнадежное положение Боя и частое нездоровье Ульсона не укрылись от внимания Туя и других островитян, приходивших в Гарагасси. Туй предупредил: когда тамо русс останется один, люди из Бонгу и Гумбу придут в Гарагасси и убьют Маклая. Путешественник сделал вид, что отнесся к этому предупреждению как к шутке, заявив, что ни Бой, ни Ульсон не умрут, но усилил меры предосторожности, предположив, что "мои соседи толковали об этом на днях, иначе Туй не поднял бы старого вопроса о моем убиении".
Одновременно Николай Николаевич задумал припугнуть папуасов. Еще в октябре он заметил, что он сам и его хижина "производят на туземцев какое-то особенное чувство", и позднее пришел к выводу, что "туземцы считают меня и в некоторой степени Ульсона сверхъестественными существами". Миклухо-Маклай решил подкрепить и использовать эти чувства, так как они могли обеспечить ему определенную безопасность и непререкаемый авторитет, а значит, и более благоприятные условия для научных исследований. Вечером 7 октября, когда мимо его мыска проплывали две лодки с рыбаками, приманивавшими рыбу с помощью факелов, он зажег фальшфейер. "Эффект был очень удачен, - записал путешественник в дневнике, - и на моих папуасов произвел, вероятно, сильное впечатление: все факелы были брошены в воду, и когда после полуминутного горения фальшфейер потух, пирог и след простыл". Впоследствии, когда Николай Николаевич научился объясняться на местном языке, он узнал, что один из рыбаков, житель Горенду, заметив яркий белый свет, так испугался, что бросился в деревню, где объявил, что увидел у хижины Маклая "огонь с луны". "С этого времени, - рассказывал в 1882 году Миклухо-Маклай, - сначала в ближайших деревнях, а потом и в более отдаленных стали звать меня "человеком с Луны". <…> Это-то случайное обстоятельство окончательно утвердило в мозгу туземцев убеждение в моем сверхъестественном происхождении, первоначальные зерна которого брошены были, вероятно, моим неожиданным появлением среди них".
Бой умирал в страшных мучениях. Смерть наступила 13 декабря. Миклухо-Маклай не хотел, чтобы о смерти юноши узнали папуасы, так как это расходилось с его заверениями, а главное - могло подорвать убеждение в сверхъестественных свойствах Маклая и его спутников. Поэтому путешественник решил похоронить Боя тайно, под покровом ночи, в бухте, где его тело быстро станет добычей акул. Несмотря на трагизм положения, в Николае Николаевиче проснулся патологоанатом. Он вспомнил обещание прислать гортань темнокожего человека, данное профессору Гегенбауру, и, приготовив анатомические инструменты и склянку со спиртом, "вырезал гортань с языком и всей мускулатурою". Затем Миклухо-Маклай с помощью трясущегося от страха Ульсона перетащил мешок с телом Боя к шлюпке, вложил в мешок несколько тяжелых камней и приготовился на веслах отойти от берега, чтобы отправить умершего юношу в "сырую могилу". Однако в этот момент вблизи от них в бухте появились 11 рыбацких каноэ с факелами. Николай Николаевич пережил несколько тревожных минут. Но свет факелов не достиг берега с притаившейся шлюпкой. Рыболовы вскоре обогнули мысок и скрылись из виду, так что тамо русс смог осуществить задуманное.
На следующий день Туй и несколько других папуасов, пришедших в Гарагасси, справлялись о здоровье Боя и уговаривали отпустить его для излечения в Гумбу. "Чтобы отвлечь их мысли от Боя, - записал Миклухо-Маклай, - я вздумал сделать опыт над их впечатлительностью". Путешественник поджег налитый в блюдечко спирт, выдав его за обычную воду, и затем брызнул им с веранды дома на лестницу и на землю. Папуасы были несказанно поражены этим, по их мнению, волшебством, убежали, но вскоре вернулись целой толпой. Среди них были жители близлежащих деревень и их гости с прибрежных островков. Туй от имени собравшихся попросил повторить возжигание воды. "Когда я исполнил эту просьбу, - говорится в дневнике, - эффект был неописанный: большинство бросилось бежать, прося меня "не зажечь моря"".
Убедившись в отсутствии Боя в хижине тамо русс, папуасы 16 декабря спросили Маклая, куда делся этот юноша. "Не желая говорить неправду, - записал Николай Николаевич, - не желая также показать им ни на землю, ни на море, я просто махнул рукой и отошел. Они, должно быть, решили, что я указал на горизонт, где далеко-далеко находится Россия. Они стали рассуждать и, кажется, под конец пришли к заключению, что <…> Бой отправлен мною в Россию и что я дал ему возможность перелететь туда". Можно предположить, что папуасы пришли к такой мысли, - если они действительно к ней пришли, - не без влияния "чудес", явленных Миклухо-Маклаем.
Авторитет тамо русс значительно возрос. К нему стали приходить жители окрестных селений с просьбой излечить их от разных болезней. 11 января 1872 года Маклая впервые пригласили посетить Бонгу. На сей раз путешественник смог спокойно осмотреть деревню, зарисовать и описать семейные хижины и клановые мужские дома, обменяться подарками с бонгуанцами, которые, однако, по-прежнему не решились показать ему своих жен и детей. Положительный сдвиг, наметившийся в отношениях с папуасами, был омрачен, как уже упоминалось, чередой изнурительных приступов малярии, которые - несмотря на героическое сопротивление путешественника недугу, - то и дело выбивали его из колеи. Разгул "болотной лихорадки", недружелюбная замкнутость большинства местных жителей, кажущаяся недоступность горных цепей привели Николая Николаевича в конце января к мысли, закопав в условленном месте дневники, метеорологический журнал, заметки и рисунки, "отобрать часть вещей, нагрузить ими оставленную мне шлюпку и отправиться далее по берегу искать более благоприятного пристанища и более гостеприимных жителей". Но при осмотре выяснилось, что шлюпка, стоявшая долгое время на якоре возле кораллового рифа, проедена червями, сильно течет и вряд ли пригодна для дальнего, может быть, плавания. Миклухо-Маклай оказался на распутье. Но тут произошел несчастный случай, который послужил поворотным пунктом в истории отношений путешественника с папуасами. Как уже случалось в жизни нашего героя, вышло по пословице: "Не было бы счастья, да несчастье помогло".
"Тамо русс - тамо билен"
Утром 16 февраля 1872 года, когда Николай Николаевич вместе с Ульсоном занимался починкой шлюпки, прибежал житель Горенду, который сообщил, что Туй сильно ранен упавшим деревом и призывает на помощь тамо русс. Взяв перевязочный материал и хирургические инструменты, путешественник поспешил в деревню. У Туя на голове, немного выше виска, оказалась большая рваная рана. Вот когда пригодились медицинские познания, полученные в Йене! Ученый обрезал слипшиеся от крови волосы, промыл и перевязал все еще кровоточащую рану. Через день рана сильно нагноилась, лицо опухло. Миклухо-Маклай подолгу сидел возле циновки с раненым другом, применяя все доступные ему средства тогдашней медицины, не располагавшей еще сколько-нибудь эффективными антисептическими препаратами. На пятый день нарыв созрел; в течение нескольких часов Николай Николаевич прикладывал припарки из льняного семени, чтобы вызвать отток гноя из раны. Ему это удалось, после чего больной пошел на поправку.
Оценив помощь и внимание, проявленные тамо русс, Туй объявил собравшимся возле него жителям Горенду, Бонгу и Гумбу, что Маклай - тамо билен ("человек хороший"), а потому не нужно прятать от него жен и детей. Мужчины согласились с его мнением. Тотчас из-за хижины показалась пожилая папуаска - жена Туя, а за ней из укрытий вышли и приблизились к Маклаю другие женщины и девушки деревни. "Многие из молодых женщин, - заметил Николай Николаевич, - <…> были недурны собою. Лицо и тело были довольно круглы, и небольшие стоячие груди напомнили мне конические груди девушек Самоа".
Весть о том, что произошло в Горенду, быстро распространилась по окрестным деревням. В отношениях русского путешественника с папуасами наметился перелом. Они по-прежнему считали его "чем-то вроде полубога или великого духа", хотя первичная мифологическая трактовка Маклая как злого духа, воплощения зла была, разумеется, поколеблена. Но она не была попросту отброшена, а, как всякий фольклорно-мифологический образ, продолжала изменяться и развиваться, обрастая новыми подробностями.
В папуасской мифологии - о чем, конечно, не знал Миклухо-Маклай - духи предков и другие небожители, спускаясь на землю, приобретали человеческий облик, участвовали в жизни первобытных коллективов, нередко вступали в брачные отношения с местными женщинами. Для общения с такими существами не требовалось особого ритуала. Именно так произошло, как считает австралийский исследователь П. Лоуренс, с Миклухо-Маклаем.
Свидетельством доверия к Маклаю и символического включения его в местный социум было приглашение участвовать в ночном празднике, который устроили 2 марта мужчины трех родственных деревень - Бонгу, Горенду и Гумбу. В дальнейшем путешественник стал непременным гостем на таких празднествах, обычно продолжавшихся в течение двух-трех ночей.
Николай Николаевич оставил подробное и поистине художественное описание праздника, который происходил вблизи от Горенду на поляне, с трех сторон окруженной вековыми деревьями, а с четвертой круто обрывавшейся к морю. Участники праздника - мужчины, прошедшие обряды инициации (посвящения), - поглощали в больших количествах различные кушанья, в том числе сваренную в глиняных горшках свинину, пили опьяняющий напиток кеу, приготовленный из корней перечного растения Piper methysticum, оглушительно играли на ритуальных инструментах (трубок из бамбука и бутылочной тыквы, свистках и погремушках). Отдохнув и поспав, папуасы вновь принимались за еду, питье кеу и извлечение, как писал ученый, "душераздирающих звуков". Кульминационным пунктом первой ночи празднества была раздача кусков свинины - лакомства, которым дозволялось наслаждаться лишь в торжественных случаях и только инициированным мужчинам. Туй, который был распорядителем при раздаче, по очереди подзывая присутствующих, громко провозгласил: "Маклай, тамо русс!" Так путешественник предстал в двух ипостасях, совместимых по местным представлениям: некоего духа и в то же время представителя дружественной "деревни" - России.
Женщинам и юношам, еще не прошедшим обряда инициации, было под страхом смерти запрещено не только посещать ночные празднества, но и созерцать ритуальные музыкальные инструменты. Иногда участники праздников в устрашающих масках являлись в деревню, сознательно внушая панический страх непосвященным. Николай Николаевич, по-видимому, лишь в 1880-х годах - из книг других путешественников и собственных наблюдений на островах северо-западной Меланезии - понял, что эти праздники были одним из проявлений тайного мужского культа, объединявшего всех инициированных мужчин деревни или нескольких деревень.
Обеспечив свой тыл, Миклухо-Маклай начал совершать экскурсии с ночевками как по побережью (в деревни Мале и Бога-тим), так и на близлежащие горы и холмы (в деревни Коликумана, Теныуммана и Энгламмана). "Мои соседи, - сообщает он, - оказались хорошими проводниками и переводчиками". Для ослабленного малярией исследователя трудности переходов по пересеченной местности были весьма значительны: приходилось карабкаться и опускаться по крутым склонам, переходить вброд речки с быстрым, сбивающим с ног течением (ученый признается в дневнике, что не умеет плавать), продираться сквозь густые заросли. Зато тамо русс познакомился с несколькими этническими группами, отличавшимися по языку и некоторым элементам культуры от его соседей. Но объявленное им еще в России намерение, обосновавшись на побережье, проникнуть во внутренние районы Новой Гвинеи - путешественник подтвердил это намерение по прибытии в залив Астролябия как в письме генерал-адмиралу, так и в разговорах с офицерами "Витязя" - осуществить не удалось.