Творческая непринужденность, насыщенная искусством атмосфера дома Кончаловских, где частыми гостями бывали композитор С. Прокофьев, пианист В. Софронский, писатели А. Толстой, Вс. Иванов, Илья Эренбург, скульптор С. Коненков, артисты Иван Москвин, Борис Ливанов и многие другие выдающиеся современники, во многом способствовали творческому развитию Натальи, да и меня, вращающегося в этом обществе. Наталья становится писательницей, пишет популярную поэму в стихах "Наша древняя столица" и повесть "Дар бесценный", посвященную жизни и творчеству ее деда, великого русского художника В. И. Сурикова, создает текст к классическим операм "Дон Жуан", "Фальстаф", "Фра-Дьяволо", "Манон" и др.
В ту пору я дружил с милым, богемистым представителем ленинградской плеяды обэриутов поэтом Александром Введенским. Мы часто бывали вместе. Он буквально на ходу сочинял веселые детские стихи, и в Детиздате их охотно печатали. В первые дни войны Саша был арестован и где-то погиб.
Часто навещал меня легендарный футурист Алексей Крученых. Он приходил с толстым портфелем, набитым очередным уловом: книгами с автографами авторов, рукописями и прочими биобиблиографическими материалами, которые он собирал. Я часто пополнял его "запасник" черновиками своих стихов и автографами. Алеша был высокообразованным человеком, живым представителем футуристического цеха, приятелем Маяковского. Он ценил наши дружеские с ним отношения, и я, не скрою, любил этого неряшливо одетого, интеллигентного человека - живую историю отечественной поэзии.
Петр Петрович Кончаловский, выдающийся русский художник, член Академии художеств, был яркой, колоритной фигурой. Он оказался не в чести у "сильных мира сего", и руководители Союза художников, признавая его как мастера, часто обходили своим вниманием. Кончаловский не писал портреты вождей. Однажды ему предложили написать портрет Сталина.
- А он будет мне позировать? - спросил Петр Петрович.
- У Сталина нет на это времени - ответили ему.
- А я реалист и не могу писать портрет по фотографии! Я пишу только того, кто мне может позировать! - твердо сказал Кончаловский.
В доме Кончаловских в свое время часто можно было встретить В Хлебникова. Лежа на диване, он что-то записывал на бумажных листочках В. Маяковского после какого-то инцидента в доме Кончаловских не принимали. Его невзлюбили.
Как художник Петр Петрович был неутомим и до конца своей жизни работал у себя в мастерской и на даче, в Буграх под Малоярославцем, где проводил все лето. Уже в зрелом возрасте он выучил испанский язык Его широкая русская натура и обаяние привлекали к себе многих представителей искусства и культуры. Я счастлив, что имел возможность с ним часто встречаться. Одна из его знаменитых "Сиреней" висит у меня в кабинете…
Война на пять лет разлучила меня с семьей. Я бывал дома наездами, возвращаясь из действующей армии и вновь уезжая на фронт.
В год Победы у меня родился сын Никита.
Воспитанием детей в нашей семье занималась жена Наталья. До самых последних своих дней она была тем духовным стержнем в доме, вокруг которого шла жизнь.
Я никогда не мешал сыновьям, понимая, что у каждого человека своя дорога и он сам себе ее выбирает. Вообще о сыновьях говорить трудно: они давно взрослые, семейные люди, у каждого - свои взгляды на жизнь и искусство. Но вот на что я хочу обратить внимание особо: бытует обывательское понятие "писательские дети". Почему мы часто с гордостью говорим о рабочих династиях? Почему для людей искусства другие критерии?
Осенью 1939 года я был призван в армию и участвовал в походе наших войск в Западную Украину. Это явилось началом моей литературной деятельности военного писателя-корреспондента.
22 июня 1941 года я с группой литераторов находился в Риге. Услышав рано утром сообщение о том, что нужно ждать важных известий - выступления Молотова, я тут же покинул гостиницу и первым же поездом уехал в Москву. Я понял: вот-вот начнется война, если уже не началась, потому что услышал по радио на немецком языке фразу: "Всем судам немедленно вернуться в порты своей приписки".
Бомбили станцию Даугавпилс, но наш состав благополучно ее проскочил.
27 июня по предписанию ГЛАВПУРа я выехал на Южный фронт.
Мне 28 лет. Я получил назначение в редакцию армейской газеты 22-й армии, позднее попавшей в окружение.
- Почему не в одну из центральных газет? - возмущаюсь я.
- От службы не отказывайся, на службу не навязывайся! - говорит мне мать, провожая на войну.
В Виннице меня перехватывает редакция фронтовой газеты "Во славу Родины". Приказом Политуправления меня зачисляют в штат ее сотрудников. В Одессе я контужен во время налета вражеской авиации.
* * *
Мы познакомились накануне, на одном из последних спектаклей одесского театра оперетты, понравились друг другу, и вот мы одни, в полутемной большой комнате старинного особняка, душным июльским вечером, при раскрытых во двор окнах, за которыми звездное небо над притихшим приморским прифронтовым городом.
- Знаешь, - полушепотом говорит мне Марина, - больше всего я боюсь, что достанусь немцам. А потом они меня у бьют, когда узнают, что я дочь бригадного комиссара… Оставайся сегодня у меня. Кто знает, что будет завтра…
Я глажу ее теплую девичью руку и молчу. Я вспоминаю жену Наташу. Ее прекрасное заплаканное лицо и прощальный поцелуй. Ее крестное знамение, которым она меня благословила при последнем "Я буду тебя ждать!".
Я поднимаюсь, обнимаю девушку, прижимаю ее голову к своей груди.
- Завтра! Приходи ко мне завтра в гостиницу "Красная", - говорю я. - Спросишь внизу меня. Нет, лучше я встречу тебя у подъезда, на улице. Пойдем к морю…
- Я приду! - шепчет она и целует меня в губы… …Пять… Пять с половиной… Шесть без четверти…
Шесть! Она не пришла.
- Кого ты тут поджидаешь? - не без намека спрашивает меня капитан Друз.
- Назначил свидание одной прекрасной незнакомке! - в тон заданного вопроса отвечаю я.
- Не пришла, значит, и не придет! - уверенно парирует капитан. - Пошли к морю! Подышим!
Мы идем по Пушкинской улице вниз, в сторону набережной. И вдруг до меня доносится едва уловимое шмелиное гудение. Я непроизвольно поднимаю голову и вижу заходящее на большой высоте с моря на город звено немецких самолетов. И в тот же момент сливаются в одно свист и разрывы бомб, вой сирен, стрельба зениток, грохот разрушающихся зданий, и нет уже ни солнца, ни света…
Взрывная волна бросает меня на землю. Что-то рушится, падает, бьет меня по спине, по животу. В рот набивается известковая пыль. И так же внезапно все стихает. Я слышу "отбой воздушной тревоги" и начинаю ощупывать себя. И тут я замечаю, что моя гимнастерка, мои брюки в теплой крови. Первая мысль: если ранен в живот - застрелюсь! Достаю пистолет. Еще раз ощупываю себя.
Нет, я не ранен. Это не моя кровь. Это кровь капитана Друза. Он мертв.
Я выбираюсь из-под обломков стены разрушенного здания, возле которого нас застал налет. Бреду с пистолетом в руке назад, по Пушкинской улице. И тот я вижу ее! Она лежит на асфальте, раскинув руки. Я узнал ее по зеленой кофточке, в которой она была в театре…
Она боялась, что ее убьют немцы. Они убили ее… Если бы Марина могла не опоздать ко мне на свидание 22 июля.
Вместе с редакцией отступаем до Сталинграда. После контузии новым приказом Политуправления меня переводят в редакцию центральной газеты Военно-воздушных сил Красной армии "Сталинский сокол", где я служу до конца войны. За выполнение заданий командования меня награждают орденами Красной Звезды и Красного Знамени.
Работа в военной печати сблизила меня с такими видными журналистами, как Николай Кружков и Габриэль Эль-Регистан. В газете "Во славу Родины" работали вместе со мной известные писатели - Борис Горбатов, Константин Паустовский, Илья Френкель, Николай Кружков, Владимир Поляков. Некоторые из них уже побывали на Карельском перешейке. В "Сталинском соколе" был не менее авторитетный писательский коллектив: братья Тур, Натан Рыбак, Г. Эль-Регистан.
Выполняя задание командования, я писал очерки, заметки, а также стихи и юмористические рассказы, тексты к политическим карикатурам и листовки. Мы, армейские журналисты, не просили у редактора двух недель для того, чтобы написать стихотворение или очерк. Мы писали, сидя где-нибудь на пеньке в лесу или в землянке, все, что тогда было нужно нашему читателю в солдатской шинели. И пусть не много из того, что в те годы написано, осталось жить в наших авторских сборниках, но это была великолепная школа оперативности, внутренней собранности, воспитания чувства ответственности и медленного, трудного, капля за каплей, накопления опыта.
Здесь уместно вспомнить известное суждение А. Пушкина: "Скажут, что критика должна единственно заниматься произведениями, имеющими видимое достоинство: не думаю Иное сочинение само по себе ничтожно, но замечательно по своему успеху и влиянию; и в сем отношении нравственные наблюдения важнее наблюдений литературных".
Памятна мне морозная ночь на полевом аэродроме, когда я с непередаваемым волнением провожал на боевое задание моих друзей - летчиков Северо-Западного фронта, вылетавших в партизанский край. На борт самолета грузили пачки сочиненных мной листовок. Помню их заголовки: "Пусть не дрогнет твоя рука", "Ты победишь!", "Не быть России покоренной!".
…Забудь сегодня слово "жалость"
И ненависть зажги в груди
Враги сильны
И их осталось
Еще немало впереди.Так бей врага без сожаленья,
Не пощади и не прости
К несовершенным преступленьям,
К еще нетронутым селеньям
Орду убийц не допусти.Нам ночи жгла зола пожарищ,
Дым пепелищ слепил глаза
Но не от дыма мне, товарищ,
Зрачок туманила слеза.И нам с тобой забыть едва ли,
Как на асфальте площадей
Мы жертвы с виселиц снимали
И в детских лицах узнавали
Черты родных своих детей.Вот почему мы твердо знаем,
За что деремся на фронтах,
За что ночей недосыпаем
В сырых, холодных блиндажах,Шагами меряем болота,
Седеем, мерзнем, устаем
И неприступные высоты
Своими жизнями берем
Представляя в 1942 году на Северо-Западном фронте редакцию центральной газеты Военно-воздушных сил Красной армии "Сталинский сокол", я подружился с коллективом фронтовой газеты "За Родину" и не раз выступал на страницах этой газеты.
В конце лета военные летчики вывозили из партизанского края осиротевших детей. Вместе с корреспондентами фронтовой газеты и я поехал на полевой аэродром встречать сирот.
Среди детей была дочь зверски замученного фашистами учителя из села Быстрый Берег Белобелковского района Валя Петрова, двух с половиной лет. Фотокорреспондент П. Бернштейн сделал снимки. Когда снимки были отпечатаны, я попросил его дать мне портрет Вали Петровой, и 9 сентября 1942 года он появился на первой полосе фронтовой газеты Северо-Западного фронта "За Родину" с моими стихами:
Посмотри хорошенько на этот портрет
Русской девочки двух с половиной лет
Быстрый Берег - лесная деревня звалась,
Та деревня, где жизнь у нее началасьГде се молодая крестьянская мать
Научила ходить и слова понимать,
Где ее Валентиной с рожденья назвали,
Где росла она, русская девочка Валя.Посмотри хорошенько на этот портрет
Русской девочки двух с половиной лет.
Шоколадом маня, подзывая к себе,
Немец бил ее плетью, ночуя в избе,Поднимал над землею за пряди волос,
Вырвал куклу из рук и с собою унес
Это немцы ее "партизанкой" назвали,
Это немцы отца у нее расстреляли.Разве сердце не скажет тебе: "Отомсти"?
Разве совесть не скажет тебе "Не прости"?
Слышишь, матери просят. "Она не одна!
Отомсти за таких же других, как она"Посмотри и запомни, товарищ, портрет
Этой девочки двух с половиной лет.
В ходе наступательной операции 4-го Украинского фронта по освобождению Крыма 2-я гвардейская армия 8 апреля 1944 года освободила город Армяпск. В это время мы с Эль-Регистаном находились при штабе 17-й воздушной армии в Аскании-Нова.
11 апреля 19-й танковый корпус с ходу взял Джаикой и пошел на Симферополь. Вслед за танками тем же путем двинулись и мы на нашем джипе, в сопровождении двух автоматчиков.
По всему фронту развернулось преследование отступающего противника. Немецкие и румынские войсковые соединения были деморализованы. Отрезанные друг от друга и потерявшие связь войска плохо ориентировались в положении на фронте.
- Давай свернем налево к тому населенному пункту! - предложил я Габо, когда мы остановились на перекур.
Недолго думая мы сошли с основной трассы, по которой еще утром прошли наши танки, и вскоре оказались на тихой окраине населенного пункта. Через несколько минут мы выскочили из переулка на небольшую площадь и резко затормозили - площадь кишела солдатами в зеленых шинелях. Группа румынских офицеров обратила на нас внимание.
Что делать? Еще мгновение, и мы в руках противника!
- Не глуши мотор! - только успел сказать Габо водителю, когда к нам уже приблизился пожилой румынский офицер. Не успел он раскрыть рот, как Габо огорошил его по-французски: - Какая часть? Кто командир?
Офицер растерянно, тоже по-французски, отрапортовал. Он хотел что-то спросить, но Габо приложил руку к козырьку и толкнул локтем водителя. Тот понял, дал полный газ, и мы рванули в тот же переулок, из которого только что вынырнули.
Одеты мы были в меховые летные куртки, на головах офицерские фуражки с "крабами". Только при внимательном рассмотрении можно было на них заметить красные звездочки. Наши солдаты были в плащ-палатках. А армянин Эль-Регистан был сам похож скорее на румына, чем на советского офицера. Его смелость и находчивость помогли нам избежать в лучшем случае плена.
- Это надо отметить! - сказал Габо, доставая флягу. И мы ЭТО достойно отметили по пути в Симферополь.
Через два дня столица Крыма была освобождена.
Официально Вена была взята 13 апреля 1945 года. 4-я гвардейская армия под командованием генерал-полковника Н. Захватаева вела уличные бои, когда 11 апреля мы с Эль-Регистаном, в сопровождении двух автоматчиков, искали в аристократическом квартале Партер место для ночлега.
Небольшие комфортабельные особнячки, покинутые наспех бежавшими хозяевами, зияли раскрытыми окнами. Двуспальные кровати, казалось, хранили еще тепло человеческих тел. Подушки пахли дорогими лосьонами. Предметы дамского туалета были разбросаны по комнатам. В шкафах висели немецкие военные мундиры с орденскими колодками вперемежку с вечерними дамскими платьями.
В одном из домов мы наткнулись на полулежавшего в кресле мертвого военного в форме войск СС. У его ног на ковре валялся офицерский "Вальтер". На тахте, лицом вниз, лежала убитая выстрелом в висок молодая обнаженная женщина.
Видимо, не надеясь спастись бегством от стремительно наступавших гвардейцев Захватаева, эта немецкая пара покончила жизнь самоубийством.
Мы заняли соседний дом. На той же улице остановился и член Военного совета армии генерал-майор Дмитрий Трофимович Шепилов.
Утром мы зашли к Шепилову. В одной из комнат наше внимание привлекла горка с коллекцией охотничьих ружей. Заядлый охотник, Эль-Регистан не удержался от восклицания:
- Дмитрий Трофимович! Да тут ведь у нас целый клад! Вам повезло! Смотрите, какие ружья! Какие трофеи!
- Я не занимаюсь на войне барахольством! - твердо ответил Шепилов.
В отличие от известных нам фронтовых генералов, Шепилов брезговал добыванием трофеев в освобождаемых от фашистов городах.
Летом сорок третьего года в разгар военных событий правительство страны приняло решение о создании нового Государственного гимна СССР взамен "Интернационала", который должен был остаться партийным гимном.
Я и мой давний друг Габо (Габриэль Аркадьевич Уреклян, выступавший в печати под псевдомимом Г. Эль-Регистан) большую часть времени находились на фронте и лишь наездами бывали в Москве. Габо останавливался в гостинице "Москва", я - на своей квартире.
Зайдя как-то в ресторан "Арагви" за "подкреплением", я встретил там группу известных московских поэтов. Товарищи собрались в ресторане пообедать после "важного" совещания у К. Ворошилова.
- Что за "важное" совещание? - поинтересовался я.
- Будет создаваться новый гимн Советского Союза. Объявлен конкурс на лучший текст! - последовал ответ. - Были приглашены все "песенники"!
По возвращении в гостиницу я поделился этой новостью с Габо.
- Но почему же не пригласили меня? - не без некоторой обиды задал я вопрос своему другу.
- Ты же сам сказал, что пригласили "песенников", а ты детский поэт! - ответил Эль-Регистан.
- Но я же все-таки сочинил несколько песен! - возразил я…
В ранний утренний час следующего дня звонок в дверь поднял меня с постели. На пороге стоял Габо.
- Мне приснился сон, что мы с тобой стали авторами гимна! - прямо с порога заявил он. - Я даже записал несколько слов, которые мне приснились!
Габо протянул мне гостиничный счет, на котором я прочитал: "Великая Русь", "Дружба народов", "Ленин"…
"А почему бы нам действительно не попробовать свои силы? - подумал я. - Ведь не боги же горшки обжигают?"
Но как пишутся гимны, никто из нас двоих не знал. Каково должно быть его содержание? Какую стихотворную форму лучше избрать?
Первым делом надо заглянуть в энциклопедию.
"Гимн - торжественная песнь… Гражданская молитва народа…"
Содержание? Надо взять за основу Конституцию СССР.
Стихотворный размер? Мы вспомнили часто звучавший по радио "Гимн партии большевиков" со словами В. И. Лебедева-Кумача на музыку A. B. Александрова. Решили взять за основу стихотворного размера первый куплет этой торжественной песни.
Мы принялись за работу. Я сочинял, Габо вносил предложения, редактировал формулировки.
Сказано - сделано.
Сочиненный текст послали по почте Дм. Дм. Шостаковичу.
Вернувшись из очередной поездки на фронт, мы узнали, что великий композитор написал музыку на наши слова и что все варианты текстов и музыки, представленные на рассмотрение высокой комиссии во главе с К. Ворошиловым, в самом разнообразном исполнении еженедельно прослушиваются комиссией в Бетховенском зале Большого театра СССР.
Нам удалось попасть на одно из них.
Правительственная комиссия после очередного прослушивания выносила свое предварительное суждение: "Представленные варианты гимна пока не отвечают необходимым требованиям. Надо продолжать работу".